Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
Наконец следователь вымучил мое следственное дело, и оно было принято к судебному производству. Суд состоялся 20 сент. 1950 года. Привезли меня в зал суда и усадили у стены, на которой над моей головой разместился плакат “Свободы по-американски”. Была нарисована Статуя свободы, с большим замком на устах, а внизу было нарисовано много дверей с тяжелыми замками и надписи: свобода слова; свобода печати; свобода собраний и т.под.
Какая ирония. В этом зале выносят драконовские приговоры за каждое сказанное и даже несказанное слово; в этом зале карается каждый малейший намек на свободу, а плакат, в насмешку, показывает, что так поступаем не мы, а наши противники. Поистине, как в той поговорке: “вор бежит и кричит: “Поймайте вора”. Мне и моим свидетелям, предлагается не верить своим ушам и глазам, не верить тому произволу и тирании, которые творятся перед нашими глазами и над нами самими, а верить плакату.
За 10 минут до начала суда прибежал защитник и попросил меня изложить ему суть дела, он еще не успел ни с чем ознакомиться. А я за месяц до суда добивался в письмах к председателю суда и нач. тюрьмы, чтобы мне дали возможность заблаговременно поговорить с защитником, чтобы его пригласили в тюрьму, или меня бы отвели к нему. Но мои письма остались без ответа и без результата. Вообще у нас роль защитника в политических делах незавидна. Если он выступит в защиту обвиняемого, то его самого обвинят в приверженности антиправительственным идеям, в защите врага народа и т.под. Из кресла защитника его пересадят на скамью подсудимых. Поэтому защитник играет роль прихвостня у прокурора. Я прямо заявил вначале своей речи: “Избави меня бог от защитника, а с прокурором мы сами справимся”.
Суд конечно был закрытый. Передо мной сидел судья и два нарзаседателя (со слова нар, что по еврейски означает малоумный). С боков был пом.областного прокурора, и защитник напротив него. Сзади меня поместились 3 представителя МГБ. Конвоирующий меня надзиратель начальник тюрьмы и какой-то в штатском. Это был работник следственного отдела, который должен был поддерживать судей в неослабленном страхе. Но поскольку официально присутствовать ему на суде не полагалось, то он одевался штатским. Скамьи для публики пустовали. Свидетелей вызывали по одному.
Начали с вопроса происхождения и социального положения. Доказывали, я сын заводчика. Пришлось уличить судью и прокурора в невежестве, и тогда они утихомирились. Я объяснил что родители были кустари-сыровары, а судья настаивал что они были заводчики. Тогда я выразил удивление, как это судья не знаком с экономгеорафией и не в курсе, что никаких заводов, кроме лесопильных и мукомольных, не было до революции в Зап. Белоруссии, что край был нищий и никакой промышленности не имел.
Был еще вопрос, который показал глубокое невежество прокурора. Меня спросили: “За что судили в 1937г.”. Я ответил: “Не знаю, не было ни суда ни следствия и приговор мне не зачитали”. Судья в тупике от моего ответа и роется в деле. Наконец она раскопала справку что я был осужден по ст.58 пп.4, 10, 16. И опять адреснулась ко мне, что гласят эти пункты, а я опять: “Не знаю”. Вмешался прокурор и дал справку, что поскольку я из Вильно а эти пункты из Литовского кодекса. Я опять выразил удивление. Как это прокурор не осведомлен, что в Литве в 1937 не было ни Сов.Кодекса, ни даже Сов.власти.
Это замечание взбесило прокурора и он обратился к судье с жалобой на меня: “Вот видите его, показывает он на меня пальцем, - он считает себя здесь умнее всех нас”. А не догадывался он что совсем немного ума требовалось, чтобы превзойти этих глубоко невежественных судей, которые ежедневно решали судьбу самых передовых, самых образованных людей области.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава