Последнее письмо бывшего врача, заведующего терапевтическим отделением Красноярской городской больницы, Кускова Сергея Константиновича из Качинского лагеря заключённых в г.Томск своей жене Кусковой Ольге Викеньтьевне.

27/3/1940 г. Не успел ещё и ответить на твою открытку, мой дорогой друг, как получил письмо от 10/3 и тут же (19/3) посылку. Опять я должен благодарить Вас за память – теперь я опять надолго обезпечен всем необходимым (ведь масло от предыдущей посылки я ел 1 ½ месяца). Нелегко, я думаю, набрать было Вам все эти блага земные. И напрасно ты, Лёлечка, хвалишь мне Ваше финансовое положение. Я ведь тоже знаю цену всем этим вещам. Посылки ваши стоят, конечно, дорого, так как состоят они из редких вещей.

О сухарях не безпокойся особенно – хлеба здесь хватает, а но случай болезни я держу всегда запас пшеничн. сухарей. Ценней всего, конечно, жиры, сахар и особенно табак. Так что напрасно ты выкинула его, а вот свечи могла бы и не посылать: от них не вижу пользы и здесь они тоже есть. Если придётся ещё когда что посылать, то пожалуй пошли сперва галоши, а туфли уже потом, потому что к весне от сырости у меня опять разболелись спина и ноги (зимой не болели т.к. в комнате было тепло и одет я очень тепло).

А твоё здоровье тоже сдаёт? Если задыхаешься, то пей под. периодически и попей адонис, а главное проводи безсолую диету. Она удивительно помогает и позволяет меньше пить жидкостей, а это тоже важный фактор при одышке. В безсолые дни ешь только 100 гр. молока, творог, сахар, картофель, кашу, овощи и хлеб, всё без соли (лепёшки). Пей как можно меньше. Увидишь сама, как скоро проходит одышка. Конечно, и эту диету не всегда сможешь проводить, и тут всё упирается в финансы, как это ты сама говоришь, т.е. я пожалуй здесь и не ошибаюсь.

Боюсь, что и насчёт сына я не очень ошибаюсь: не верю я в его весёлый вид – не всё у него есть в натуре для семейного счастья. Но пуще всего заставляет бояться за себя дочь: так, как она, долго работать нельзя, тем более что и потом она вполне не отдыхает. Боюсь, чтоб не произошло срыва. Туберкулёз притаился и подстерегает. Пусть думает и не переутомляется никогда.

Что у Маруси сын талантливый, неудивительно: наши дети. Не наши только дети, а многих поколений. Евгеника учит, что признаки чередуются в нисходящих поколениях по известным законам, т.е. белые и чёрные кружки (признаки) могут выпадать то одному, то другому. Ему, очевидно, попал счастливый кружок.

А вот моей Лидочке выпала масть белая – я слышал, будто они едут снова сюда. Не нравится это – у неё может здесь произойти психич. травма. И хоть дети забывчивы, но всё же …..вдали спокойнее для нас. Тебе об этом не писали? Соч. Толстого я давал Андрюше. Он уехал и книги видимо затерялись. А где мои записки по медицине – ты всё не напишешь об них. Впрочем – не всё ли равно. Я и медиц. журналов до сих пор не раскрывал – не могу, нет настроения, так же как месяцами не пришиваю оторванных пуговиц и проч. Уставать стал физически и душевно больше прежнего. Стал забывчив и всё валится из рук (в прямом и переносном смысле). Старость! Энергии совсем мало. Безсонница моя от внешних причин, сам же я хочу спать. Сон – лучшее в жизни. Александру Степановичу завидую: наконец то получит место, где можно вдоволь поспать. Передай ему моё поздравление.

И ты, мой друг, устала от жизни, поэтому и не тянет тебя писать письма. Все мы идём к одному в жизни. Поэтому живи спокойнее и не терзайся излишними страхами. В жизни ничего не окажется страшного, если не ждёшь ничего от неё. А ждать в наши годы уже нечего. И обо мне не безпокойся, не потому, что у уже не безпокоюсь о себе. Всё уже измерено, взвешено, сочтено. Но поверку – нуль. Ну, и конечно, долой всякие иллюзии, а след. и безпокойства.

Лёлечкину фотографию я бы, конечно, не прочь посмотреть, но боюсь за судьбу её в случае путешествия дальнего. Жаль терять фотографии – ещё раз терять Вас. Пока прощайте.

Всех Вас целую, будьте здоровы. Как Женни (поблагодари её за заботу о моей душе). Витя с годами? Где Борис Павлович?

18 апреля 1940 года Кусков С.К. покончил с собой, введя смертельную дозу морфия. Как и почему он пришёл к этому решению – в письме жены заключённого Смирнова Бориса Павловича к Кусковой Ольге Викентьевне.

27/8-40 г. Милая Ольга Викеньтьевна, прежде всего безконечное спасибо Вам за посылку. Понемногу всё можно будет перелицевать и перешить Павлику. Ботинки ему подошли хорошо. Книги все Верочка унесёт Евг. Констан. Часть книг, которые у нас, хотела купить одна студентка. На днях она придёт. Она также хотела побывать у Евг. Кон…

Теперь постараюсь написать о последнем годе жизни С.К., вернее с момента пребывания его на Каче.

Когда С.К. задали вопрос, на сколько он прибыл, «пожизненно» было ответом. Отсюда вы можете понять всё его настроение. Вскоре его назначили заведовать лагерной больничкой. У него был свой кабинет для приёма. В бараке служащим была выделена отдельная комната, где он жил и в том же бараке жила ещё одна старшая фельдшерица, тоже заключённая. Она пробыла до С.К. в заключении в разных местах 4 года и 5-й год проработала на Каче с С.К. (останавливаюсь на ней потому, что она хорошо знала С.К., знала каждый прожитый им день, его привычки, состояние и т.д.). Ванда Оттовна (так её звали), жена инженера, шведка по национальности, прекрасно образованная, много жила в своё время за границей. Ей 62 года, когда то видимо была красивая блондинка, очень живая, со светским воспитанием. Все муки заключения, т.е. стирка грязного белья заключённым, мытьё бараков и разные другие работы тяжёлого характера и вообще жизнь заключённого человека по 58-й ст., всё это она перенесла когда, наконец, получила довольно почётную обязанность фельдшерицы при больничке заключённых. Она, работая с С.К., была его лучшим помощником. Муж её умер ещё в 1930 г. в заключении в Москве. Взят был, очевидно, по делу Донбасса. О нём она и по настоящее время не может вспоминать и говорить. После её ареста у ней осталось дома три девочки. Как свящик по работе и как человек весьма интеллигентный, она часто беседовала с С.К. 17-го апреля, в день её 5-ти летнего заключения, её освободили и она приехала в Красноярск, остановилась у Денгильштет, где я и встретилась с ней но к сожалению уже 19-го апреля, когда стало известно, что С.К. отравился, а потому беседовала я с ней очень сбивчиво, так как мы оба сильно плакали. 17-го вечером я узнала, что они приезжали, но не могла её застать (ни 17-го, ни 18-го, так как они все уходили по разным делам и лишь только 19-го я её застала вечером. Вот она то и, до некоторой степени, быть может, была той маленькой, тоненькой ниточкой, которая несколько, в особо тяжёлые минуты настроений С.К., поддерживала его. Она видела, что он был очень избалован Вами Вашим вниманием и уходом за ним, что он совершенно не умел сам заботиться о себе, и потому эту миссию она частично брала но себя, т.е. утром приносила ему стакан хорошего кофе, который ей присылали, или чаю, а когда и просто кипяток. Она говорила мне, что часто его приходилось уговаривать поесть, но вообще он ел очень плохо. Ваши посылки старался всегда растягивать на возможно долгое время.

Мысль о том, что ждать каких либо улучшений в своей жизни – безсмысленно, наивно, не покидала С.К. ни на один день, Он всё ей доказывал, что единственный выход – самим покончить с собой, иного выхода нет. Ждать, когда станешь полным инвалидом и тебя отнесут к категории слабосильных – нелепо. «Для чего такое существование». Тяжело было, видимо, С.К., когда отправляли Борю в Абан. Правда, в тот момент они находились уже в разных  местах, но всё же близко, т.е. Боря на Стеклозаводе, а С.К. на Каче, но между этими лагерями была ежедневная связь.

Перед отправкой в Абан Борю с партией пригнали на Качу под строгим конвоем. Партия стояла во дворе лагеря, но подойти к ним было нельзя и С.К. только издали видел Борю. В то время он ещё мало знал Ванду Оттовну и , смотря на партию, сказал: «Здесь, с этой партией, уходит для меня близкий человек, хотелось бы передать ему хлеба». Ванда Оттовна, как более освоившаяся и более знавшая конвой, устроила это дело. Хлеб Боре был передан через конвой от С.К. и Рязанова, но поговорить было нельзя. После ухода Бори в этап С.К. чаще всего, из заключённых на Каче, бывал у Рязанова Виктора Васильевича. Этот бодрый здоровый старик (56 л.) нравился С.К. тем, что он никогда не унывал и к нему в барак С.К. заходил частенько покурить или вечером напиться чаю. Про Рязанова С.К. всегда говорил: «удивительный старик». Работы у С.К. было много. Вставал он вместе со всеми по звонку в 5 часов утра, с 6-ти у него начинался приём больных – действительно и просто симулянтов, не желающих выйти на работу, последние по большей части уголовники или как их зовут сокращённо в лагере – «урки». С ними работать С.К. было очень тяжело: когда он не мог дать такому мнимо – больному освобождение от работы, бандит – убийца чем ни с кулаками бросался на доктора, осыпая его разными скверными словами и грозя ему чем не убить его. Вот с таким элементом работать было ужасно. Иногда нервы С.К. не выдерживали и он заявлял начальству, чтобы такого – то ему не приводили, так как он лечить его не может.

После отправки партий на работы начинался лабораторный приём и обход больнички, затем шли по пропускам больные рабочие из посёлка, и вече-ром снова приём партий пришедших с работы и так изо дня в день. Более всего его угнетал барак слабосильных. Этот барак действительно производил жуткое впечатление. Это действительно живые покойники. Настроение у С.К. было всегда подавленное, одна безнадёжность, глухая стена постоянно стояли перед ним.

Когда перевалило за январь месяц и солнце стало заглядывать в окна по -весеннему, настроение его обострялось и он всё чаще и чаще стал говорить Ванде Оттовне о том, что иного выхода нет, как уйти из жизни самим. У него, очевидно, много было обдумано и решено: просил не ездить к нему Вас и Леночку тоже из некоторых соображений, т.е. чтобы несколько отвыкать и Вам и ему и не бередить раны мимолётными свиданиями. В разговоре с кем то и на вопрос, почему к нему никто не приезжает, он ответил: «Так надо, пусть семья меня забудет». За месяц или меньше он получил карточку с девочки Могиловой, часто на неё смотрел и говорил Ванде Оттовне, что этот ребёнок долго жить не будет. Когда Ванда Оттовна уговаривала его смотреть на всё несколько отраднее, рисовала ему картины выхода из заключения, жизнь с семьёй и т.д., он всегда говорил: «А 4 года поражения ведь это значит быть лекарем где - нибудь в районе, ни к дочери, ни к сыну я не поеду, так как моё соцположение может всегда им помешать в работе».

Твёрдо и определённо никакого просвета для себя он ни в чём не находил и не видел. С наступлением весны мысль о самоубийстве крепла. Однажды, работая в кабинете больнички, он сказал Ванде Оттовне, что надо составить требования но медикаменты. Среди большого списка лекарств включил морфий в ампулах и порошках. Ванде Оттовне он тоже советовал поступить так же. Ей было дано 8 лет и в более короткое освобождение он не верил. Она же всё говорила, что у неё маленькая, маленькая надежда, но есть выйти но свободу. Эта надежда её не обманула и она получила свободу ровно через 5-ть лет, т.е. 17-го апреля 1940 г.

Вечером 17-го С.К. проводил её до запретной зоны и проводил своего лучшего помощника по работе в больнице. 18 числа предстояло ему всё делать самому включительно до перевязок, что он очень не любил. Вольнонаёмная молоденькая фельдшерица, только что окончившая курсы, часто его раздражала своей неаккуратностью и неумением. 18-го встал он очень рано, санитар дежурный видел, как он сходил в кабинет больницы, потом опять прошёл к себе, затем прошёл в барак к Рязанову, пробыл у него очень недолго, был особенно в нервном состоянии. В момент разговора с Рязановым мимо окна барака проковылял на костылях еле живой заключённый барака слабосильных.

С.К., нервно обращаясь к Рязанову, сказал:» Всех нас ждёт здесь та или иная ужасная инвалидность», не докурив папиросу вышел и прошёл в свою комнатку и лёг. В 6-ть часов в больнице начался приём, фельдшерица несколько раз подходила к окну С.К. и видя, что он спит, открыла приём сама. Когда же начался амбулаторный приём, послали разбудить доктора, посланные все возвращались и говорили, что доктор крепко спит.

Наконец фельдшерица пошла сама и тут она обнаружила, что сон его не нормален, сказала администрации и началась суматоха.

С.К. вспрыснул морфий в вену и ещё принял во внутрь. На столе оставил бумажку с Вашим адресом. Все лекарства, которые могли бы служить противоядием, он спрятал и долго их не могли найти.

Так оборвалась жизнь человека, много и много выше и даже не сравнимо вышестоящего тех, кто виноват в его смерти….Пора кончать, дорогие мои, скоро бежать но работу.

От Бори из Котласа получили 4 открытки, сделала перевод телеграфом, но всё напрасно, так как последняя открытка от 18-го августа, где он пишет, что сегодня их отправляют (а перевод я послала 19/8) дальше на север, но куда не известно. Боря очень боится отбиться от своих красноярцев. Там с ним был Рязанов, который много раз обадривал его.

А вообще как далеко далеко он от нас и как жутко за него. Надежда пожить ещё вместе приходит и уходит и снова приходит, вот так и тянем. А жить стало очень трудно, стараюсь не думать. А то пухнет голова.
Ольга Викеньтьевна, я ещё вам много должна деньгами, но пока что послать не могу так как стипендию ребят за отпуск истратили на кое-какие покупки для зимы и живём на одну мою зарплату, чего не хватает и у меня много долгу. Но Вы не теряйте надежду, я всё же Вам всё переведу, как только немного справимся с долгами. Спасибо Вам за посылку, за письма и вообще за всё.

Пишите, не забывайте нас. Павлик очень благодарит Вас, штиблеты ему подошли замечательно хорошо, все Вас целуем. Дедушка и Эля шлют привет и также Мар. Ин., Лид. Вл., Кон. Аф.

Любящая Вас В.А. (ужасно тороплюсь)

• В.А. Виктория Александровна Смирнова (в девичестве – Фон Галлер) – жена Потомственного Почётного гражданина г. Красноярска Смирнова Бориса Павловича (находился в заключении и ссылке 36 лет) мотив – служил офицером «воинское звание - под-поручик» в 1-ю мировую войну

• С.К. – Сергей Константинович Кусков – врач – терапевт, основоположник нервопатологии в Красноярском крае (официально осуждён за то, что выключал радио в палатах при ночных дежурствах, за негативное высказывание о Сталинском законе о запрете абортов, за та, что в войну был офицером «звание - капитан»)

• «Больничка» в лагере – это не та больница, и лечиться с воли в неё шли, т.к. все врачи, как интеллигенты (а не войне имевшие чин офицера) сидели в лагерях и лечиться было больше негде.