Лагуткин Николай Иванович. Воспоминания
Живущие в деревне люде это
крестьяне, трудятся они в основном на земле,
которую пашут, затем сеют рожь, пшеницу и другие
культуры, выращивают скот, за счет чего
обеспечивают себе жизнь. Ихнее жилье - избы, как
правило, рубленые из круглого леса, с русской
печкой, которая отапливается дровами. Вот так в
средней полосе России когда-то жил и мой отец
Лагуткин Иван Прохорович со своей семьей,
которая состояла, как я помню, а это было примерно
в 1917-18 году из моих бабушки и дедушки по линии
отца, маминых папы и мамы и нас 5-х ихних детей:
сестры Фимы и 4-х братьев: Пети, Никиты, Николая -
это я и Миши. Кроме упомянутых выше в одной семье
с нами жила жена брата моего отца с двумя детьми -
дочерью Ефросиньей и сыном Александром года на
два моложе меня. Отец ихний погиб на фронте в ту
гражданскую войну - Василий Прохорович Лагуткин.
И вот такая семья в 12 человек жила в одной избе,
где стоял большой стол в переднем углу, две
скамьи вдоль стен, русская печка и галанка, кроме
этого в избе все время стояла лоханка - это кадка
высотой 50-60 см, в которой зимой кормили утром и
вечером корову после того, как подоит мама нашу
кормилицу, ее выводили во двор.
Лоханка эта одновременно служила и
как емкость, над которой все мы умывались, мыли
руки и мы малые ребятишки, кроме того, справляли
свою нужду по маленькому в эту лоханку.
Мы ребятишки росли, не знали, что такое туфельки,
ботиночки, сапожки, а когда подрастали дедушка
Прохор Дмитриевич плел нам лапти, которых я
износил много, а весной, чтобы не замочить в
лаптях ноги, к лаптям привязывали колодки,
сделанные из липового дерева или осинового,
напоминающие низкую уширенную букву "П".
Рубашки и штаны мама нам шила из холста, который
своими руками она и пряла и ткала на такую
громадную семью, она бедная наша мама работала
день и ночь всю жизнь. Когда подросла дочь Фима
они на пару, не зная отдыха, всю зиму с утра до
глубокой ночи с керосиновой лампой пряли и ткали
холст, потом его отбеливали, в целом это был
настоящий каторжный труд.
Я родился в 1913 году и до 1930 года я не знал, что такое пальто, не было у меня и сапог, как и у моих старших братьев. И вот время шло и где-то в 1920 или в 1921 году умерла бабушка, вскоре умерла и сноха - мать Фроси и Александра.
Сестра Фима в 1923 году вышла замуж, где-то в 1927 году женился старший брат Петя, которому года через два построили избу, и он стал жить отдельно невдалеке от нас; нас в семье отца осталось восемь человек.
В 1927 году я окончил 3-й класс, 4-го класса в нашем Новознаменском поселке не было (на поселок семья наша из села Знаменского переехали в 1924 году).
Моя учительница Анна Васильевна Попова убедила моего отца, чтобы он отправил меня учиться в ШКМ (школа крестьянской молодежи), тогда были такие школы с уклоном сельского хозяйства - в ШКМ мы изучали полеводство, животноводство и это мне очень пригодилось в один из периодов моей столь трудной жизни в целом. Шли годы, учился я уже в 7-м классе ШКМ, общежития при школе не было, родители для меня снимали квартиру, т.к. школа была в другой деревне в селе Кандиевке в 8-и километрах от нашего поселка. И вот, в один из роковых февральских дней приехал к дому хозяина, у которого я квартировал, милиционер. Он забрал меня и доставил в районную тюрьму, в камерах которой было столько юных парней и стариков, что меня не впустили в камеру, а в прямом смысле затолкали коленом, затем прижали дверью, так была набита тюремная камера людьми не совершившими никакого проступка ни перед кем. В этой же камере набитой людьми оказался мой родной брат Никита, увидев меня, он заплакал навзрыд, не потому что был слабохарактерен, а потому что он старше меня и он глубже меня понимал трагичность нашей судьбы в дальнейшем. От брата я узнал, что хозяйство наше коммунистическая оголтелая чернь признала кулацким, отца забрали раньше, отправили на каторжные работы, а семью отца выселяют в отдаленные районы Сибири, хозяйство полностью забрали. К тому времени у отца было 2-е лошади, корова, 5 овец, но, разумеется, дом и всякая надворная постройка нужная в крестьянстве.
Из тюрьмы под конвоем нас повели к ж.д. вокзалу, где была масса людей, которые почти все плакали: женщины, дети, старики, это все те кого инквизиторы сейчас будут грузить в холодные телячьи вагоны, не снабдив их ни куском черствого хлеба ни кружкой хотя бы холодной воды. Эту жестокую акцию осуществляла оголтелая чернь под руководством таких же оголтелых, жестоких коммунистов, выдающих себя и теперь за радетелей трудового населения страны.
Итак, набили до отказа телячьи вагоны людьми, всех вместе: женщин, детей, стариков, захлопнули вагоны, и поезд двинулся, гремя перестуком колес в отдаленные районы Сибири. Бедные люди! Они не знали, куда их везут, кто их встретит, не предчувствовали они, что впереди у них голодная смерть, которая постигла и мою родную маму Матрену Ефимовну Лагуткину, которой было всего 42 года и родного брата Никиту, не дожившего и до 20 лет.
Во время пути следования эшелона, который
длился порядка 2-х недель, ни разу не покормили
людей горячей пищей, кипятку и того с большим
трудом кое-кому удавалось достать на крупных
станциях. В вагонах холод, люди голодные, у кого
что-то было захвачено с собой ели всухомятку,
люди начали болеть, не замедлился и тиф, которым
заболел я, мама и брат Никита. В городе
Надежденске, это на северном Урале, в 500 км от
Свердловска на Север, нашу семью из вагона
высадили и поместили в больницу: меня, маму и
брата Никиту. А младший брат тогда дошкольного
возраста Миша, а теперь офицер в отставке,
пенсионер, был оставлен на произвол судьбы и уже
сам приютился в одной из кочегарок и находился
там около месяца. Когда я пришел в сознание, в
нашу палату зашла мама и сказала мне, что брат
Никита умер, койки наши стояли рядом. Это сказала
мне мама, но я, будучи без памяти, сам не слышал и
не видел, как умирал мой родной брат. Со смертью
брат очень боролся, как рассказала мама, его не
могли удержать два врача, как он бился в агонии
предсмертия. Итак, из больницы маму и меня
выписали. Мы нашли Мишу закоптелого, голодного
чем он кормился это трудно себе представить, кто
что даст за то и спасибо, а порой довольствовался,
засыпая в углу кочегарки голодный.
Затем нас поездом отправили на станцию Марсята, это в 70 км на север от города Надежденска. Прибыв на ст.Марсята годные, хлеба купить там было невозможно, как там и кому давали хлеб мы не знали, но мы узнали из уст тех людей, которые там еще оставались, жили они в бараках все вместе по 50-60 человек в секции и умирали пачками по 10-15 человек ежедневно, хоронили их в братской могиле. Узнав об этом страшилище, я предложил маме бежать из этого ада смерти, кстати, в то время мы познакомились с военным человеком высокого звания. Он приехал на станцию Марсята за своими родными, и он нам решил помочь выехать из этого лагеря смерти, но своих родственников он не нашел. Мама наша решила, чтобы я бежал один, а в последствии, будучи на воле, предпринять все возможное, чтобы спасти как можно быстрей маму и Мишу.
Выехать со станции Марсята могли только те, кто надзирал, т.е. охрана - МВД и НКВД. С помощью военного мне удалось покинуть лагерь смерти ст.Марсята. У меня никаких документов не было, а брат Никита имел документы, и когда мы ехали, он маме и мне сказал: "Я доеду с вами до места, куда нас доставят, а затем, имея документы, уеду и постараюсь сделать все возможное, чтобы спасти вас от голодной смерти". Но судьба все решила по- своему, миссию-намерение моего брата Никиты я взял на себя.
Когда я оказался в городе Надежденске (теперь этот город переименован непомнящими Иванами - оголтелой чернью в город Серов) я с великими ухищрениями с помощью одной глубоко милосердной женщины смог купить билет на поезд, что удавалось только тем, кто без выхода из очереди мог простоять на вокзале минимум трое суток. И вот я приезжаю на ст.Симанщина, которая отстоит от нашей ст.Башмаково в 150 км. Тут же письмом сообщаю, где я нахожусь брату Пете, который немедля приезжает ко мне на ст.Симанщина. Я ему обо всем сообщил, и было предпринято братом и другими родственниками все, что было в их силах.
Поехать тут же сразу не представилось возможности родным за мамой и Мишей, было это сделано несколько позже, и это промедление стоило жизни нашей мамы, Мишу заставили живым, хотя он тоже обеими ногами стоял в могиле.
В дальнейшем моя жизнь, если так ее можно назвать, проходила в повседневном страхе: вот узнают, вот заберут эти тираны. И все же узнали, но добрые люди, а именно Голиков Михаил Кузьмич, он знал меня и нашу семью и знал обо мне все, помогли мне. Работал он заместителем директора, я у него жил на квартире, а работали мы в совхозе Федоровский. Я работал помощником животновода. И вот на одном из районных сборищ, куда и был приглашен Михаил Кузьмич, на этом же совещании был милиционер совхоза Федоровский тов.Демидов, которому поручалось арестовать меня, но тов.Демидов много имел от меня (сметана, сливки, молоко). Поэтому он там же отказался от такого поручения. Тогда предложили это сделать другому милиционеру, живущему в районе.
Утром на следующий день должны были приехать и арестовать меня, но это сделать им не удалось, т.к. тов.Демидов по приезду в совхоз сразу зашел ко мне и сказал, чтобы я покинул совхоз, иначе я буду арестован. По приходу на квартиру, Михаил Кузьмич был уже дома и также мне сказал, что завтра утром приедет из района милиционер арестовать меня. Но этого чекистам не удалось. Михаил Кузьмич организовал дело так, что в семь часов утра от ст.Федоровка пассажирский поезд увозил меня в город Ленинград, а затем на ст.Котлы Кингисепского района. Там строилась ж.д. от ст.Котлы к границе Эстонии. Я проработал до 1934 года. В 1934 году был направлен на подготовительные курсы в 2-х годичный педагогический институт в город Псков, где курсы прослушал, но экзамены не выдержал и поэтому зачислен в 2-х годичный институт не был. Но в этом же году с помощью знакомых мне ребят Петрова Александра и Федорова Александра (по национальности они оба были ижоры, это что-то вроде эстонцев) я был принят в Ленинградский рыбопромышленный техникум на гидротехническое отделение.
Техникум я закончил успешно, диплом защитил на отлично и был направлен в Тамбовский Госрыбтрест, где был зачислен на должность старшего гидротехника. Проработал два года и в июне 1940 был призван на действительную службу в армию.
Через год началась война с немцами. Конечно, все ужасы войны поймет по настоящему только тот человек, который пройдет через горнило войны. Ни книги, ни кинофильмы не доведут человека до такого ощущения, которое он испытывает собственным чувством, находясь непосредственно в горниле жестокого боя. На передовой я провоевал до конца октября. За это время наш полк два раза выходил из окружения, ведя ожесточенные бои. В одном из боев при отступлении меня постигло, как и многих других, роковое несчастье - я был пленен.
Плен - это тягчайшее существование в лучшем случае, а как правило для многих - голодная смерть, как это было в лагерях, в которых пришлось побывать мне. Будучи в лагере военнопленных, работали на лесоповале, на разработке каменного карьера на территории Норвегии в районе города Киркинеса. Мысли о Родине не оставляли каждого из нас ни на одну минуту. Академик Тарле в одной из своих статей утверждал, что побег из плена - есть великий подвиг достойный высшей награды. Не претендуя на последнее многие решали, в том числе и я, лучше умереть стоя, чем жить на коленях всю жизнь.
Что такое побег? Это риск и окончательное решение к побегу того, кто решил пойти на смерть возможную. Но вот она миновала смерть возможная, преодолев при этом тягчайшие испытания на самом себе, которые оказались на пути достижения конечной цели - Родины.
И что же, как нас встретила
Родина, хозяева которой - оголтелая чернь -
руководствовались законом лжи и насилия.
Чекисты, НКВДисты, МВДисты и прочие тираны нас
морили голодом, холодными камерами, жестокими
побоями, бесконечными допросами и другими
изощренными приемами чекистов, которым само
государство гарантировало неограниченную
власть над человеком. Они, эта оголтелая чернь,
хотела миловала, хотела казнила.
После того, как чекистам надоело уже измываться над нами, они зачитали нам приговор палачей за наш подвиг: каждому 10 лет каторжных работ, 5 лет поражения в правах и вечное поселение в отдаленные районы Восточной Сибири, где вот в частности я, как и сотни тысяч, а вернее миллионы других честных, ни в чем не повинных людей. На этом, пожалуй, можно закончить далеко не полное описание моего тернового пути. Реабилитацию мне вручили в 1956 году.
Лагуткин Николай Иванович
15.02.1990 года
Архив писем. Вх-90-120
ЛАГУТКИН ИВАН ПРОХОРОВИЧ - муж Лагуткиной М.Е. Раскулачен, выслан, репрессирован
ЛАГУТКИНА МАТРЕНА ЕФИМОВНА - жена Лагуткина И.П. Раскулачена, выслана, погибла по дороге в ссылку в Свердловской обл. ст.Марсята в возрасте 42 лет.
ЛАГУТКИН МИХАИЛ ИВАНОВИЧ - сын Лагуткина И.П. и Лагуткиной М.Е. Репрессирован
ЛАГУТКИН НИКИТА ИВАНОВИЧ - сын Лагуткина И.П. и Лагуткиной М.Е. Выслан с матерью и братом после раскулачивания семьи. Репрессирован. Умер по дороге в ссылку на ст.Марсята
ЛАГУТКИН НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ - сын Лагуткина И.П. и Лагуткиной М.Е. Семья раскулачена, выслан с матерью и братом, бежал по дороге на ст.Котлы. Работал на строительстве ж.д. с 1934 года. В 1934 поступил в рыбопромышленный техникум, после окончания 2 года работал гидротехникум.
В 1941 году призван в армию, воевал, был пленен, бежал из плена.
В 1942 году, находясь в действующей армии, попал в плен под Кандалакшей. Бежал. Признан врагом народа.
В 1942 году ВТ приговорен к 10 годам.
Срок отбывал в лагере под Иркутством.
Реабилитирован в 1953 г.
Умер 20.02.91 в п.Б-Мурта Красноярского края.