(расшифровка беседы)

Сделали заявку, чтоб мы собирались, 24 часа на сборы. Бегали, ну что ж берите все, что необходимо и мама начала нас одевать. Нас было трое: сестра, брат, я, ну и отец, мама. Отец как зашел в свой кабинет сел и за стол, и мы так собирались, бегали, в 5 часов утра приехали – это НКВД, нас уже увозить. Мы вышли на улицу до отца, а отец уже мертвый, он не выдержал этого всего, за столом так и умер – сердце у него отказало при аресте. И тогда посмотрели, что самый главный умер, нам написали, что эта семья не принадлежит ссылке. Ну и у нас сразу квартиру отняли, все отняли. Так мы и муталися, все отняли у нас, все забрали. Мы осталися, мне пришлось в таком маленьком возрасте идти работать. Пошла я работать на вокзал официанткой, не понимала языка русского, мне было безразлично, что водка, что селедка.

Я сама по себе стала изучать русский язык, взяла азбуку изучила русскую и начала составлять слова, а слова составлю, а сама не понимаю, что я составила, но со временем так и изучила русский язык. Потом так мы и перебивалися. В 41-м году война началась и сразу, быстро, быстро заняли нас фашисты, немцы оккупировали. Считайте в воскресенье война началась, а в среду немцы были у нас и так оно и пошло, оккупация 4 года. Тяжело мы перенесли конечно, еды у нас не было.

-Не пытались дом вернуть?

Где там, а там опять мы жили отдельно, а поселили уже, эти ушли русские, а поселился там офицер немецкий, интересный такой, дом то хороший. Ну правда нам комнатку выделили и мы жили в квартире. И оказывается он очень хорошо к нам относился, он в черной одежде ходил и повязка на рукаве – СД. Питания у нас не было, я бежала как раз, опилок люди все брали, натаскала 4 мешка опилок и вот эти опилки мы сушили, толкли в ступе, он просто как увидел.., было тяжело нам конечно. И мне уже пришлось, я немецкий язык знала, изучала, пришлось идти опять на работу, потому что у меня сестра, похожа на жидовку, такая черненькая, волнистые волосы, как выйдет где-нибудь - юда и все тут. Пошла работать к немцам, я пошла в госпиталь пересылочная база. Немцев с фронта везли, ну и там 1-2 побудут и дальше их увозили, пришла, язык-то знаю, очень обрадовались, пришлось мне там трудиться очень, ну что же взять ничего не возьмешь, у немцев вообще ничего не возьмешь.

Это все в Барановичах. Я вижу, на кухню пошла, а там немец, повар такой, Иоганц, до сих пор помню, разреши я хоть картошку вам помогу почистить, а он говорит: пожалуйста. Я начала чистить картошку, лужповины собираю, думаю, хоть отнесу домой, хоть суп сварю, а он говорит, что ты делаешь, а я говорю, забираю, хочу суп сварить, я ему объяснила с чего суп варим, собирали всякую зелень, та уже и зелени-то не было. Смотрю слезы у него, так он мне картошечки положил и хлеба, там сухого было много, они же не ели больные. Я же ему говорю: меня не пропустят, а он: сейчас напишу за хорошую работу тебе дали, вот так мы и проживали. Все трудилась, а потом, в 44-м опять русские уже освободили нас-то, мы немножко так прожили, доставали питание, доставали как могли, тоже было плохо очень. А уже когда война кончилась в 45-м году, все так веселятся, а нам-то что веселиться, нам нечего было. И вот 9 день Победы, а 25 меня арестовали, прямо из дома забрали, пришли, забрали и увезли в Брест в тюрьму. Ничего не дали не одеться, ничего, а оказывается соседка через 3 дома, Кондрашова, гадость написала, она думала, что себя выгородить, потому что ее сын был полицаем, дочка тоже поведения плохого была, ей надо было кого-то подставить, чтоб себя выгородить. В конце концов, там допросы были сильные, избивали очень, обзывали всяко разно, а я была девчонкой еще, поведение у меня всегда хорошее. Отказалась еду есть, голодовку объявила. Вызывайте, говорю, мне прокурора или ведите меня к врачу, как вы смеете меня обзывать, если я человек достоинства.

Мне было тогда 19. Они повели меня к врачу, врач проверила, а я девчонкой еще была. Сменили следователя, дали пожилого мужчину, он хорошо так относился, все дочкой меня звал. В конце концов все просил, чтоб я подписала, что они мне, они сами писали всякую гадость. Ну я все равно не подписала. Хоть и не подписала ничего, а меня все равно осудили, я там пробыла месяца 3, в одиночке была я месяц, на допросе, а потом меня уже в камеру общую посадили, но уже через 3 месяца меня повели уже на суд, там военный трибунал сидел. Начали мен быстро…очень красиво говорят, умеют. Сразу мне приговор сделали – расстрел, но я думаю, Господи, хоть бы все побыстрей это все, хоть бы расстреляли. Уже я готова была на расстрел. Человек быстро перестраивается. Но тянут время, тянут минут 20, я уже почти не видела, не помню и слышу, что мне зачитывают, что расстрел заменили 10-ю годами исправительно-трудовых лагерей Норильска. И вот через 3 дня в этапе по теплушке, где коров, лошадей возят, вот в таких нас везли.

Уже этап был готов был, там очень много военных было, прямо с фронта, воевали, воевали, офицеров много было. Нас девчонок где-то 12 было, а это все военные и мы так ехали, едем, едем в этих теплушках в поезде, раз нас, мы все пропускали военные эшелоны, военные эшелоны ехали. Мы ехали очень долго, это уже сентябрь, в Архангельск нас привезли, там холодно было – ужас. Кормили нас – то селедку давали, то какую-то сухую рыбу, а воды нету. Это было ужасно перенести такое. В товарных поездах, нар не было, даже соломы не было, друг возле дружки прижимались и все. потом погрузили нас на пароход «Архангельский», старый, такой большой пароход. Прямо в трюмы нас поселили, были уже нары, было все. Девчонок отдельно, мужчин отдельно отгородили и повезли нас морем из Архангельска. Ехали кажется суток 4-5. Мы ехали, знаете там, Карские ворота проезжали и эти, как глыбы большие льда, даже пробоину сделали, мы думали, может уже и затонем, скорее бы. Тюленей видели, они лежали на этих льдинах. Привезли нас в Дудинку, в Дудинке нас разгрузили, а тут такая кукушка была, такие маленькие вагончики.

Привезли, а здесь пусто, тундра, такая красивая тундра, ни одного домика, ничего не было, вот где 6 был лагерь, ну правда нас на рудник 3-6 женщин отделили, там мы были. Сделал, как вам сказать, вроде барака. Женщин огородили, а мужчины там были убийцы и поставили вахтера там, какого-то не русского, грузина до нас, чтоб мужиков не допускать, охраняли они. Мы-то заключенные полит, а те заключенные – убийцы. Приехала в Норильск в октябре в 45-м. И меня послали работать в ВТК на руднике, делать пробы с руды. Потом начали нас формировать, уже сделали вот здесь лагерь 6, где пивзавод, там был горный женский, а на другую сторону мужской, уже нас начали политзаключенных формировать по лагерям, чтоб вместе мы не были. И вот сформировали у нас 6 горный, это 58 статья, политзаключенные мы были все отдельно: женщины отдельно, мужчины отдельно. Здесь очень много было лагерей, очень много. Нам-то было по свободней, мы уже свободно себя чувствовали, правда работали мы по 12 часов, от 7 до 7 на морозе. Были и ночные смены.

Мужская была рядом, мы только не встречались, видели друг друга через проволоку. А водили нас в горстрой. Мы первые делали магазин Москва. Это первая наша работа на Октябрьске. Вот до сюда делали заключенные, где крепкие дома-то, а здесь уже комсомольцы. И вы знаете, так тяжело было у нас были только лопаты, кайло и тачка. Все время так кайлили, все вниз и вниз, там нормы нам давали, если норму не выработаешь, тебе хлеба дадут мало 700 грамм, выработаешь 900 грамм. А хлеб у нас был сырой, мы его сушили, насушишь было сухарей и в карман возьмешь и там ходишь на работе и жуешь. Делили эту пайку на ужин, на обед и на завтрак. Суп еще давали, то рыбьей головки туда побросают, то всякой всячины, суп я никогда не ела, не могла, кашу нам давали, овсяную, но так как лошади, шелухи больше, чем питательного, я только одну кашу ела и все время есть хотелось очень. Мы никогда не видели хлеба белого.

У нас так барак, с одной стороны 30 человек, барак, двойные нары, с одной стороны 30 человек, с другой 30, а барак такой двойной, с этой стороны заходишь 60 человек, с той 60. Всего 120 человек: 4 секции по 30 человек. Бригада по 30 человек, я сама бригадиром была, поставили меня бригадиром, моя бригада была интернациональная: были и латыши, поляки, эстонцы, немцы, литовцы, даже 2 японочки были. 2 бригады в одной половине, 2 в другой разделены коридором.

Две старушки были, одну оставляла дома убирать, в лагере таких позабирали даже, а другую брали на производство, она нам топила печки, нам обогреваться надо было, здесь знаете как было холодно, до 60 градусов, потому что было так ветрено, неосвоенно, вообще никого не было, по веревкам у нас ходили, такие пурги, ужасно, мы не могли выйти. А сейчас чудо, а не погода, сейчас то, зима. А у нас было морозов в то время 60. Актировали, если уже 40, да ветер, потом моя бригада, что-то год я ходила, называлась аварийная, то через дорогу чистить заносы, раньше не было никаких машин.

Вы знаете, когда работали, вот к медному заводу, медный завод строили, а дороги не было, там озеро было, пришлось нам пересыпать, когда едите видите, с одной стороны вода, а это было такое озеро кругом, мы его засыпали: гравий возили на тачке, на быках такой повозкою возили, мы даже там мамонтовую кость нашли. Это было летом. Дорогу строили до медного завода, тут, конечно, пришлось везде побыть на ТЭЦе. ТЭЦ1 строили сами, на промплощадке, где мы только не строили, везде строили. Еще вам один эпизод расскажу: первая школа, ее мы тоже сами строили. Уже мы как раз закончили ее, все сдавали, прораб там был, привели 6 комсомольцев, с нас телогрейки сняли, здесь номер, сзади номер. Они их одели: комсомольцы строят. Да, прямо с номерами. Фотографировали комсомольцев, а номера то они спрятали, как будто они строят.

Такая пропаганда ужасная была. Это было в 47-м году. В 53-м Сталин умер. В 48-м мы строили школу. А как мы носили кирпичи, доски, здесь вот на плечах доска и на ней кирпичи. Все на себе, а люди умирали, ужас, такая цинга была, у меня самой ноги распухли, вот такая была цинга. Я заболела уже в 49-м, люди, зубы повыпадали, а у меня на ноги – это сильная страшная болезнь. Нам давали написать только 2 письма в год, но мы ухитрялись: пишем письма придумаем какую-то улицу, дом, номер, квартиру, нелегально, сами бросали. А уже в письме дошло не обращайте внимание, это мы нелегально все пишем. Но так, как мама полька, она через красный крест, я написала: мама у меня такие ноги, болеем сильно, ну и она через красный крест прислала посылку чеснока, лука и вот этим я начала натирать десна, есть и пропала опухоль и так я девочек многих спасла. А так посылки очень редко, принимали, но редко доходили.

…..

….10 суток, я уже больше не могла, не сесть, ни лечь, и в сутки давали кружку кипятка и 300 грамм хлеба, я только могла вытерпеть там только 5 суток, я уже не могла, потом меня уже помиловали и сняли 5. Вышла у меня сразу температура до 40, правда мне дали освобождение, я на работу не ходила 3-е суток, лекарства там какого – одюжила, я не знаю или Бог это держал или что. Как я могла это все: очень болела там и дифтерией и гланды мне вырезали, чем я только не болела, почкой заболела, мне хотели вырезать, но кремлевские врачи были хорошие. Вот это я хорошо запомнила: Знаменский у нас был, Кузнецов – они спасли меня от этого. Кузнецов вот здесь похоронен, он был там 15 лет. Они тоже были политзаключенные и все были 5-й лагерь. Это было в 50-х. Когда уже Сталин умер, у нас сразу потепление стало, как его не стало стал Хрущев, сразу нам сделали 8-ми часовой день.

Мы делали забастовку в 53-м июнь-июль. Голодали, голодовка была ужасная, пищу не принимали 12 дней, требовали, чтоб приехало московское начальство. Вся зона держала. Нам прислали с Красноярска, мы опять отказалися с ними разговаривать. Они нам сказали, что мы все равно сделаем для вас лучшее и все прочее. Все время, всю жизнь обещали нам, это все кончилось. Потом вторично была забастовка, знаете, это прошло через месяц. Потому что нам обещали много делать и ничего не сделали, потом вторично забастовка была: вывесили флаги черные и написали «смерть или свобода». Там мы ничего не боялися: делали все, что возможно. Правда мою бригаду как раз выпустили, утром пришли на работу, а нас уже не впустили. Нам уже держали там, где мы работали, огородили и все, это было, знаете с месяц последний, там был такой бой, ужас. На этот месяц мы с бригадой остались в промзоне. Водою разливали пожарные, взялися все за руки, а мужчин-то и стреляли и убивали и все на свете. И потом как закончилась эта забастовка, надо кого-то наказывать: 700 человек у нас отняли. Это с нашей женской зоны сняли, а про мужчин и говорить нечего их расстреливали прямо на месте. Увезли, расстреляли – ничего не знаем. Вот так.

А уже когда в 53 Сталин умер, у нас совсем по-другому, Хрущев заступил, нам 8-ми часовой день сделали, решетки сняли с бараков, и открыли, мы бывало заходим и нас сразу на замок, все время нас закрывали, мы не имели право выйти не на улицу, ничего. Только имели право выйти, когда тебя ведут под конвоем, на работу, а это уже пожалуйста можешь по лагерю ходить свободно, сделали столовую, начали платить деньги. В первый раз я как раз получила 100 рублей, вы знаете это было чудо, хлеба булку взяли, повидло, чаю вскипятили, мы не помнили как съели это все, потому как мы никогда не видели этого хлеба. И тогда начали уже сроки сбавлять, кто отсидел 7 лет 3 года, по 2/3 освобождали. Меня освободили, три месяца мне надо было в мае ехать, меня в марте 55-го освободили. Никакой комендатуры, отвели вон там барак был, справку дали, паспорт не дали. И на отметку в старом городе проходили каждый месяц. Я сразу уехала. Только в 57-м я получила паспорт, еще никого не реабилитировали, а мне уже реабилитация пришла, я никому не писала.

…конвоем, и вот пожалуйста демобилизовался, полтора года еще ждал меня, все равно дождался и женился на мне, после освобождения. Он демобилизовался, он срочную службу служил, он конвоировал, был начальником конвоя, водил на работы. Он демобилизовался и остался в Норильске, так что он еще раньше. Так что еще замужем я ходила отмечаться, вот Геночка родился в 56-м, я еще не имела паспорта.

Титов Александр Дмитриевич – мой муж. Так, вроде ничего мужчина. Вот видите какая история и он был комсомольцем. Комсомолец и между прочем не побоялся, что у меня 58 статья. Он сам из Липецкой области.

…

Когда ехать за Медный завод, там еще бараки сохранилися, какие были тогда. Бараки были из досок с одной стороны, с другой стороны.

Расшифровал Владимир Биргер. 2000 г.