ПОЧТОВОЕ ОТДЕЛЕНИЕ

ИСПОВЕДЬ

Петр Васильевич ГУЩИН незадолго до кончины, а 1989 году, прислал своему другу Г. П. Гардеру письмо, которое сам назвал исповедью. О чем тревожился, что особенно остро переживал на закате жизни!

В 1953 году, петом, а лагере делали «инвентаризацию», для чего всех выгоняли за зону, в лагере оставались только мыши, тараканы, клопы да вши. Так вот, выстроили нас в очередь и стали проверять наши так называемые установочные данные. Точно не помню, кто шел впереди меня, но за мной в очереди были покойные теперь Саша Бутусов и Г. В. Ган. И вот мне задают вопрос: «Вы знаете формулу вашего обвинения?». Я ответил, что не знаю. Проверяющий говорит «Вы отбывали срок наказания за «создание и руководство повстанческой организацией в Красной Армии в военное время!».

У меня мурашки пошли по телу. Мне ведь 13 октября 1953 года надо было выходить на волю, на свободу. Бутусов и Гаи, разумеется, слышали все это и глядели на меня с удивлением: неужели это правда? Тогда я понял, что проходил по титулу «особо важных» государственных преступником. Тогда же мне стадо ясно, почему меня в Тамбове держали в камере, где был весь или почти весь состав ЦК партии Белоруссии, первые секретари обкомов во главе с первым секретарем ЦК В. И. Стакуном. Нелишне добавить, что там мне помог выжить один из секретарей, Трестер. Когда в Тамбове в октябре 1942 года надо мной ударил этот гром, отголоски его отозвались в Муроме.

Жену, конечно, вызвали куда следует, провели соответствующую обработку, грозили ей и сказали, «то я — враг народа, изменник Родины, что она и дети мои должны отказаться, отречься от меня. Правда, благодаря защите друзей санкции к ней не применялись, ее не выслали и даже не конфисковали ничего. С тех пор от меня отреклись и жена,  и дети.

Шло время. Пережил я и «вышак», пережил и лагерь. И вот выхожу на волю, друзья устраивают меня (помнишь Семена Львовича Биргера?) на работу старшим бухгалтером в «Металлургстрой». Из первой же зарплаты отправил домой денежный перевод жене и написал, что свободен, что имею квартиру (в бывшей столовой заключенных, около трубы агломерационной фабрики, у меня была маленькая комната) и прошу жену приехать ко мне. Ответ был тяжелый:  «Ты, так был, так и остался врагом народа. Ты для нас не существуешь...».

И самое для меня обидное и тяжелое: в 1958 году являются из Военной Коллегии Верховного суда следователь с гремя толстенными томами моего «дела») и вот уже в Норильске началось новое следствие — посидели мы с ним дней десять. Уезжая, на прощанье он сказал мне: «Думаю, что скоро Вас реабилитируют». И правда, через некоторое время меня пригласили в КГБ и вручили выписку из решения Военной Коллегии Верховного Суда СССР о том, что я был обвинен неверно и полностью реабилитирован. Что они могли еще сделать? Извинились, это так, на прощанье руку пожали.  И я ушел к людской мир.

Ты поймешь мое душевное смятение: j столько пережить, перетерпеть, перенести и потом услышать — сидел ни за что! А жизнь-то уже прожита... Но трагичнее всего то, что, даже официально оправданный, в глазах семьи я оставался всё тем же «врагом народа».

И вот финал: я при живых детях остался я один на один с жизнью.

Оглавление