Норильский "Мемориал", выпуск 7-8, октябрь, 2015 г.
Примечание от редакции сайта. На самом деле этот текст несколько отличается от опубликованного в издании "Норильский Мемориал" №"7-8. В сборнике текст был несколько сокращён. Этот же текст был опубликован и в книге А.Авербуха "Живые капли истории", и он тоже сокращен, но иначе. Здесь приводится максимально полный текст, в котором в основу положен тектс из "Норильского Мемориал", и добавлен недостающий фрагмент из книги А. Авербуха. Кроме того, редактор (А.А. Елисеенко) счёл нужным вставить некоторые комментарии.
Касилов Иван Степанович, через 2 месяца после реабилитации. Август 1956 г.
Есть в истории события, о которых современникам широко известно. События могут быть разного масштаба, об одних знают все на земле, другие – значения местного. Идут годы, наступают юбилейные даты, и слава этих событий множится, крепнет у потомков: дотошно изучают подробности, создают книги, драмы, фильмы, всевозможные исследования.
Но есть события, у которых иная судьба. Современникам о них почти не известно, тем более – потомкам. И лишь долгое время спустя появляются о них сведения, становится понятна их значимость, место на скрижалях истории. Идут годы, с ними уходят участники и свидетели, уносят в небытьё детали, что то удается отыскать.
В июле 2013 года Норильский промышленный комплекс отметил 60-летие присвоение
ему статуса города1. Те, кто им правит, устроили торжества,
пригласили гостей, ветеранов. Были речи, воспоминания, концерты, всё, что
полагается в таких случаях.
1 Приказом Президиума Верховного Совета РСФСР от 15 июля 1953 года рабочий
поселок Норильск Дудинского района Таймырского национального округа
Красноярского края был преобразован в город краевого подчинения (примеч.ред.).
А в том же 2013 году, примерно в тоже время, в начале лета, была годовщина, о которой мало кто вспомнил в Норильске. Стукнуло 60 лет с бунта, точнее сказать, - акции вооруженного давления заключенных на лагерное начальство и советское правительство. Десятилетия в строжайшем секрете охранялась тайна этой героической акции гражданского неповиновения. И только со сменой общественно-политического строя в стране, с распадом СССР, стали постепенно, малыми дозами просачиваться сведения об этом событии. Но даже и до сих пор о нем известно лишь узкому кругу лиц по напечатанному в немногих оппозиционных или правозащитных газетах, журналах, сборниках. Меня как ветерана строительства комбината пригласили на юбилей города, и я оказался единственным, кто мог что-то сказать сверх того юбилея. Я и сказал, и это прозвучало среди торжественно-хвалебных слов диссонансом, хотя о трагических событиях лета 1953 я и не обмолвился. Я просто напомнил, что кроме вольнонаёмного начальства были в то время и десятки тысяч заключенных.
29 октября 2002 года я пришел в Тульское областное историко-просветительское и правозащитное общество «Мемориал». Виктор Николаевич Агееев, житель поселка Дубна Тульской области, принес пачку воспоминаний участника норильских лагерных событий 1953 года Ивана Касилова, с предложением использовать в научно-исследовательской работе. При этом рассказал, что послал эти материалы в Норильский музей и в редакцию «Новой газеты» в Москву. Виктор Николаевич приложил опись документов, посланных сотруднице «Новой газеты» Елене Рачевой, известной публикациями на правозащитные темы, а также тексты своих сопроводительных писем ей и директору Норильского музея С.Г. Слесаревой, и несколько страниц «Новой газеты» (два разворота выпуска «Правда ГУЛАГА» с материалом красноярского корреспондента «Новой» Алексея Тарасова под интригующим заголовком «Полковник кричит часовому: «Стреляй!» Часовой говорит: «Не могу!»).
Дата и номер выпуска газеты на разворотах не обозначены. В публикации под
рубрикой «Хроника сопротивления» рассказывается о забастовке в самом
строгорежимном подразделении Норильлага - каторжном Горлаге2 - в июне
1953. В основе - воспоминания участников тех событий А. Байло, Ядвиги Малевич,
Евгения Грицяка, Бориса Шамаева, исследования норильской журналистки Аллы
Борисовны Макаровой. Опубликованы фотографии Грицяка, Малевич и Шамаева, взятые
из книги Г.И. Касабовой «О времени, о Норильске, о себе» (Москва), а также из
архива Красноярского «Мемориала». О материалах Касилова - ни слова.
2 Горлаг – «Особый лагерь №2» организован 28.02.1948 на базе лагерных
помещений Норильского исправительно-трудового лагеря, подчинен Главному
управлению лагерей (ГУЛАГ) МВД. Условное наименование «Горный» присвоено
10.05.1948 г. В 1949-1954 равноправно существовали оба названия. Закрыт
25.06.1954 (объединен с Норильским ИТЛ) (Система ИТЛ в СССР, 1923-1960:
Справочник. М.Звенья, 1998, 600 с. – примеч.ред.).
Насколько мне известно, первая обширная публикация о норильской акции
появилась в журнале «Родина» (Москва) зимой 1997 г 3. Это был очерк
Владимира Серебровского «Черные флаги Горлага». Кое-что там перепутано (в
основном - в иллюстрациях, фотоснимках). Но в целом главные факты, изложенные по
фондам Норильского городского архива и Норильского общества «Мемориал»,
совпадают с тем, что напечатано потом в «Новой газете».
3 Воспоминания Бориса Дубицкого и Льва Пожарского о событиях в Горлаге летом
1953 опубликованы в историческом альманахе «Звенья» в 1991 году (примеч. ред.).
Первым фундаментальным, широко известным и признанным исследованием темы
«Норильское восстание 1953 года» стала статья Аллы Макаровой, научного
сотрудника Музея истории НПР, опубликованная в первом выпуске журнала узников
тоталитарных систем «Воля» за 1993 год. Кроме того, в норильской газете
«Заполярная правда», начиная с 1990 года сборниках, выпускавшихся норильским
отделением общества «Мемориал» и Музея истории НПР, других изданиях, регулярно
публиковались материалы – воспоминания и попытки исследования – о событиях лета
1953 года в Норильске.
Были публикации, сочиненные по принципу: «Слышали звон, да не знают, где он». Так, в материале «Жизнь за мгновение свободы» в бюллетене Белорусского правозащитного центра «Вясна - 96», подзаголовок гласил: «Напомним о восстании узников, которое произошло в Норильске осенью 1957 года». Судя по изложенным фактам, речь шла о событиях лета 1953. Упомянуты десятки белорусов, - участников тех событий.
Я обратился к книгам Галины Ивановны Касабовой «О времени, о Норильске, о себе». VI том (2005 г.) почти весь посвящен воспоминаниям о событиях лета 1953. Иван Стефанович Касилов упоминается на пятнадцати страницах. Приводится отрывок из его жалобы на приговор Красноярского суда 1954 г., найденной в Красноярском краевом государственном архиве. Цитирую этот отрывок в сокращении:
«Примерно 9 мая 1953 г. з/к Вольяно4 был посажен в ШИЗО. Находясь
в штрафном изоляторе, Вольяно каким-то образом уз¬нал о том, что в этом
изоляторе находится группа заключенных, завербованная работниками оперативного
отдела для производства так называемой «волынки» <.. .> Так как с Вольяно я был
очень хорошо знаком по двухгодичному пребыванию в одной бригаде, то при встрече
на руднике «Медвежий Ручей» Вольяно сказал мне: «Иван, готовится ужасное дело.
Люди <...> завербованы оперотделом, чтобы подвести массу заключенных под
расстрел» <.>
4 В разных источниках фамилия указывается по разному: Вольяно и Вальяно
(примеч.ред.).
Услышав об этом, я посоветовал Вольяно, чтобы он оповестил заключенных. Вольяно страшно перепугался и начал упрашивать меня, чтобы я никому ничего не говорил об услышанном, так как в противном случае нас немедля убьют <...> Уже 26-27 мая в жилую зону 1-го лаготделения были занесены 200 ломов и топоров, чтобы устроить страшную резню <...> 1 июня в производственной зоне рудника «Медвежий Ручей» группой из шести человек, одетых в бушлаты с номерами, была предпринята попытка взорвать главный трансформатор на ГПП, питающей электроэнергией рудник «Медвежий Ручей» и рудник 3/6. Когда же заключенные, заметившие диверсантов, хотели поймать их, эта группа пустилась наутек и была пропущена сквозь колючую проволоку. Часовой, стоявший на вышке, огня не открыл <...> Четвертого июня <...> по заданию оперотдела Горлага был подожжен стационар (больница) с больными. В этот же день у одного из заключенных жилой зоны я увидел самодельный пистолет <...> Ни в одном из лаготделений Горлага заключенные не бастовали по собственной инициативе, а были втянуты в «волынку» при помощи мерзких провокаций и неприкрыто оголтелых террористических актов со стороны работников МВД» (стр. 25-35).
Процитированные строки приведены в открывающем публикацию очерке Аллы Макаровой. Вот выдержка из этого очерка со стр. 65:
«13 июня, 1-е лаготделение. По радио (громкоговорители установлены вокруг всей зоны) полковник Кузнецов приказывает заключенным выйти за зону, он кричит: «Ломайте окна и двери! Не бойтесь Френкеля и Касилова! Бейте их! Режьте их!». Понимая, что дальнейшее сопротивление поведёт к кровопролитию, комитет приказывает заключенным выходить из зоны. На вахте охрана сразу арестовывает Френкеля, Касилова, Коваленко, Измаилова, Галему и других членов комитета, их отправляют в центральный штрафной пункт - изолятор Горлага».
О том, что произошло в этом изоляторе, Алла Макарова приводит опять-таки слова Касилова:
«4 августа 1953 г. было избито 85 человек, с переломом конечностей и рёбер, а также повреждением внутренних органов почти у каждого избитого. Под окном моей камеры непрерывно в течение 18 часов раздавались страшные крики и стоны. Особенно громко кричавших били досками по голове. Операцией руководил старший лейтенант Ширяев. Исполнители - старшина Бейнер, старший сержант Воробьев, завхоз Грошев (разжалованный офицер) и еще около 10 человек - младших сержантов и рядовых» (стр. 77). Заканчивая свое исследование, Алла Макарова пишет: «Отдельная, всё еще мало изученная тема - судьбы руководителей норильского восстания <...> Неизвестны дальнейшие судьбы Павла Френкеля, Ивана Касилова, Владимира Недоросткова, Павла Фильнева и многих других» (стр. 82).
Это напечатано в 2005 году 5. С тех пор удалось выяснить немало
новых сведений.
5 Статья А.Макаровой «Медвежка в июне 53-го» об Иване Касилове – одном из
членов забастовочного комитета 1-го л/о Горлага – вышла в газете «Заполярная
правда» 16,17,18 апреля 1991 года (примеч.ред.).
В том же шестом томе опубликованы воспоминания Григория Климовича. На стр. 207 он сообщал:
«Не сидели сложа руки и в 1-м отделении, где забастовочный комитет возглавляли старые опытные лагерники Павел Френкель, Иван Касилов, Михаил Измайлов, Георгий Зябликов и др. В этом отделении по инициативе Френкеля было принято обращение в Президиум Верховного Совета и подготовлен документ «Почему мы бастуем?». Готовились к встрече с комиссией и женщины 6-го отделения, и каторжане 3-го отделения».
Воспоминания участников норильской акции были продолжены в седьмой книге «О времени, о Норильске, о себе», вышедшей в том же 2005 году. Об Иване Касилове упоминал Евгений Грицяк (стр. 94), - автор первой книги о норильских событиях, изданной ещё в 1980 году в США. Бронюс Златкус называет И. Касилова членом «представительства комитета на Медвежке» (с. 299) и ссылается на его жалобу. «В создаваемый комитет - представительство в 1-м Горлаге - вошли С. Волья- но, его друг А. Быковский и И. Касилов», - писал Златкус. Он же свидетельствовал: 8 июня прибыла московская комиссия во главе с Кузнецовым, в зоне пробыла два часа. Переговоры с ней вели П. Френкель, М. Измайлов, И. Касилов» (с. 301).
Свидетельства участников норильской забастовки помещены и в восьмой книге «О времени, о Норильске, о себе», выпущенной в 2006 году, и в последующих книгах. А за несколько лет до того я познакомился с одним из самых активных участников стачки - Львом Александровичем Нетте.
Так что прежде чем вникнуть в документы Ивана Касилова, оказавшиеся в моих руках, я именно благодаря им вник и в события, которые прошли от меня стороной, но, разумеется, не могли не волновать. Всколыхнулись личные впечатления, вспомнились знакомые, принимавшие участие в тех событиях.
Несколько слов о характеристике событий. Думаю, называть их восстанием неправильно. Что за восстание, что за бунт? Бунтовщики не убили ни одного из тех, против кого бунтовали. То была грандиозная стачка, забастовка заключенных. Непривычным к такому сопротивлению властям выгодно было определить её как восстание, дабы оправдать уничтожение беззащитных безоружных людей, осмелившихся открыто выразить свой протест, свои требования. То была акция гражданского неповиновения, вспыхнувшая в условиях, когда в стране началось ослабление диктатуры. Сами участники акции, её организаторы, за редкими исключениями, не называли её восстанием.
Документы, переданные Агеевым, начинались следующей рукописной тирадой:
«Сегодня, 14.VIII-2003 года, врачу Агееву Виктору Николаевичу передаю на вечное хранение и любое использование две тетради с некоторыми документами, переписанными чужой рукой с моих подлинных, которые были у меня отобраны 6 октября 1984 года органами КГБ Белгородской области при обыске в доме № 2 по улице Шаришкова в городе Грайвороне. Обыск производился по случаю оказавшейся в руках КГБ записи на магнитофонную плёнку моей поэмы под названием «О том, как старик уходил до Христа».
Документы, отобранные у меня 6 октября 1984 года, относятся к дням событий
весны - лета 1953 г., окончившихся массовым расстрелом каторжного лагерного
отделения Горлага МВД СССР. Было убито 150 и ранено 300 человек 6.
Данные о реальном количестве жертв уточняются до сих пор (примеч.ред.).
Возглавил бунт агент КГБ майор Воробьев вместе с Кузнецовым и полковником Фильневым. Они возглавляли провокационную организацию «Прогрессистов ленинцев» в казахстанских особых лагерях. Осенью 1952 года Воробьев и Фильнев были отправлены в Норильск для организации провокационного восстания, а Кузнецов остался для собственных нужд в Кингире, где он и возглавил провокационный мятеж, жестоко подавленный в июне 1954 года. Читай Солженицына «Сорок дней Кингира».
14. VIII-2003
КАСИЛОВ»
Подписавший скрупулезно пронумеровал свои документы. Их больше сотни, они составляют внушительную папку.
За прошедшие с дара Виктора Агеева десять месяцев мне не удалось выяснить, почему сведения, оставленные Иваном Стефановичем Касиловым (он умер 14 ноября 2006 г. в городе Ладейное Поле Ленинградской области) не нашли отклика в «Новой газете». А в Норильском музее к ним отнеслись внимательнее. Светлана Георгиевна Слюсарева предложила мне написать о воспоминаниях Касилова в сборник, который готовили работники музея. Я предложение принял.
И вот я делаю попытку извлечь из папки Касилова самое содержательное (с незначительными сокращениями, не мешающими смыслу).
Документ № 1: «Как была принята московская правительственная комиссия в первом лагерном отделении концлагеря Горлага МВД СССР 8 июня 1953 г. в Норильске, рудник «Медвежий Ручей», и мой разговор с председателем этой комиссии, личным референтом Берия, начальником тюремного управления полковником М. Кузнецовым».
Шестого июня 1953 г. до нас дошли слухи, что в город Норильск прилетела комиссия из Москвы и что эта комиссия якобы заняла всю городскую гостиницу. 7 июня 1953 г. стало известно, что эта комиссия посетила 4, 5 и 6 отделения концлагеря Горлаг. Говорили, что заключенные этих лагерных отделений согласились выйти на работу после разговоров с комиссией <...> Были распространены провокационные слухи, что эта комиссия приказала расстрелять выделенных для переговоров делегатов <.>
8 июня 1953 г. был очень холодный день. С утра шел снег, который сменился густым туманом и моросью <.>
Уже 7 июня на 13-часовом заседании «Инициативной группы по наведению порядка
и борьбы с провокациями» был разработан план приема комиссии. Говорить с
комиссией было поручено мне <...> Было решено выстроить всех заключенных
лагерного отделения в виде скобы, охватывающей столы с комиссией. Люди должны
были стоять не ближе 5 метров от столов и никому ни по каким вопросам не
разрешалось обращаться к комиссии самовольно во избежание беспорядков. Для этой
цели в первых шеренгах скобы были поставлены наиболее дисциплинированные
заключенные <.> Предусматривалось (что и было сделано) передать комиссии
документы, собранные отделом по борьбе с провокациями, изобличающие преступную
деятельность работников оперативного отдела и администрации лагеря <...> Вслух
перед заключенными и комиссией зачитать документы, выработанные заключенными, и
просить комиссию, чтобы она вручила эти документы адресатам.
Примерно в 14 часов нам сообщили, что около вахты № 1 топчется московская
комиссия, боясь или не желая зайти в жилую зону лагерного отделения. Для того,
чтобы не дать повода для истолкования, что мы не желаем пустить комиссию в зону,
мной очень громким голосом было объявлено, что мы от чистого сердца просим
комиссию зайти в жилую зону, что мы рады видеть ее <.. >
Несколько офицеров различного звания стали заносить столы в жилую зону, поставили недалеко от вахты и накрыли красным сукном. В это время я вместе с Вальяно Ставром находился в кабинете бывшей ППЧ (планово-производственной части, теперь отдел пропаганды нашего комитета) и спешно набрасывал вопросы, которые должны быть заданы комиссии <...> Выйдя из кабинета, я увидел, что люди уже выстроены. За столом сидели: первый справа - мужчина примерно пятидесятилетнего возраста в одежде гражданского образца (кожаное пальто и шляпа). Рядом с ним полковник, затем мужчина лет сорока в гражданской одежде, затем два генерал-майора. У правого фланга столов стояли: полковник Зверев - начальник УВД Красноярского края, и начальник нашего лагеря майор Н. Нефедев. С тыловой стороны столов прохаживался, согреваясь от холода, очень старый генерал-лейтенант по фамилии Сироткин.
К столам подошли кроме меня еще Френкель, Коваленко (впоследствии оказался страшным мерзавцем), Вальяно и Быковский, которые возглавили отдел по борьбе с провокациями (ныне нет в живых: 1 июля 1953 г. нелегально повешены по заданию оперативного отдела концлагеря Горлаг в специально созданном штрафном лагпункте «Купец» на крючках в сушилке лагпункта).
Я обратился к заключенным:
- Разрешите ли вы мне от вашего имени говорить с комиссией?
Раздались громкие единодушные крики: «Разрешаем!»
Я (обращаясь к комиссии): гарантирует ли представленная комиссия, что никаких репрессий над кем бы то ни было из заключенных за разыгравшиеся не по нашей вине события производиться не будет?
За столом поднялся полковник и сказал: «От имени Советского правительства гарантирую вам, что никаких репрессий и расследований, преследований за данные события над кем бы то ни было производиться не будет».
Я: Прошу вас назвать свои имена.
За столом поднялся крайний слева в одежде гражданского образца и сказал: «По поручению Георгия Максимилиановича Маленкова член ЦК Киселев».
Я (обращаясь к заключенным): «На наш протест против произвола, унижения, террора обратило внимание советское правительство. Маленкову - ура!»
Люди - заключенные - закричали: «Ура!»
Затем поднялся полковник, сказав: «Председатель московской комиссии, личный референт Лаврентия Павловича Берия полковник Кузнецов».
Люди также закричали «Ура!» в честь Берия <...>
Этот же полковник стал называть остальных членов комиссии. Показывая на рядом сидящего генерал-майора, он сказал: «Вновь назначенный начальник «Горлага» генерал-майор Царёв».
Я (обращаясь к заключенным): «Братцы! У нас речь идет о ликвидации лагерей, а не о вновь назначенном начальнике лагеря!»
Дружный крик людей: «Правильно!»
В это время люди любопытства ради стали приближаться к столам. Члены комиссии, особенно Киселев, изрядно перепугались, считая, что мы хотим захватить их в плен. Киселев начал махать руками, выкрикивая: «Не приближайтесь! Стойте!»
Я сказал людям, чтобы они отошли на пять метров, что и было сделано. Члены комиссии успокоились.
Я (обращаясь к полковнику Кузнецову): Считаю, что назначение нового начальника лагеря нас совершенно не удовлетворяет: у нас речь идет о ликвидации лагерей и принудительного рабского труда вообще.
Кузнецов и Киселев (одновременно): Не сразу! Не сразу! Все постепенно будет
сделано.
Кузнецов (показывая на мужчину, сидящего рядом с генерал- майором Царевым): Это
наш секретарь.
Секретарь - фактически это был следователь из Москвы, работник ГБ, который замечал людей в лицо, - был приветствован аплодисментами.
Затем Кузнецов показал на генерал-лейтенанта, который в это время совершенно озяб и все старался согреться движениями, топчась около столов, и добавил: Генерал-лейтенант Сироткин, командующий внутренними войсками. (какого-то военного округа, забыл. И.К.).
Этот генерал был поприветствован слабыми аплодисментами.
Я (обращаясь к Кузнецову): Видимо, этот генерал приехал с вами с целью рекогносцировки. Могу заявить вам, да ведь вы и сами видите, что у вас не было надобности везти с собой военного специалиста в звании генерал-лейтенанта.
У нас некого, да и не за что карать. Видимо, вас дезориентировали.
Кузнецов ничего не ответил.
Я (обращаясь к комиссии): Располагает ли представительная комиссия полномочиями в части удовлетворения наших требований? И если да, каким образом и за какой срок это будет сделано?
При слове «требования» почти у всех членов комиссии слегка перекосились лица.
Полковник Кузнецов: Да, да. Вы можете давать нам жалобы, мы разберемся, мы поможем.
Я (обращаясь к Кузнецову): Я считаю, что Вам, работнику, а тем более прибывшему по поручению советского правительства, должно быть слишком дорого и ограничено время; поэтому, если вы начнете разбирать жалобы, а их может поступить вам до четырех тысяч, совершенно естественно, что на разбор этого количества вам потребуется минимум два года. В силу этого для взаимного удобства я предлагаю вам заслушать жалобу, выражающую общую обиду и общие чаяния заключенных. Одновременно я прошу вас как можно быстрее вручить ее адресатам, т. е. в Президиум Верховного Совета СССР и Министру внутренних дел СССР. Эти документы прочтет наш культорг Евдокимов.
Евдокимов очень громким голосов прочел документы «Почему мы бастуем?», «В Верховный Совет Союза СССР, копия Министру внутренних дел Союза ССР». За время чтения документов многие заключенные плакали, особенно старики. Кузнецов и Киселев притворно-сочувственно разводили руками, покачивали головами; генерал-майор Царёв глазами хищника смотрел на меня. Генерал-лейтенант Сироткин ходил позади столов, раскачивая головой <...> По прочтении документов Евдокимовым полковник Кузнецов сказал:
«Номера с одежды и решетки с окон снимем. С сегодняшнего дня бараки запираться не будут, рабочий день укорачивается до восьми часов, переписку разрешаем по одному письму в месяц; инвалидов и стариков отправим на родину, но предупреждаю: не всех! Вот что мы можем сделать на месте. А теперь так: пойдем или нет?»
Здесь следует заметить, что 5, 4 и 6 отделения «Горлага» после посещения их комиссией на работу вышли, что особенно не по душе было московской комиссии; так что в нашем лагере Кузнецов умышленно не сказал об этом <...> Если бы Кузнецов сказал нам об этом, то мы тоже бы вышли на работу. Но цель у Кузнецова была другая.
Я: Основной объект нашей работы находится на руднике «Медвежий Ручей». Как вы знаете, зона оцепления этого рудника занята бастующими. Я считаю, что вы сначала должны договориться с заключенными производственной зоны рудника. Если люди из зоны рудника изъявят желание зайти в зону лагеря, тогда в лагере будет решен вопрос о выходе тоже на работу.
Полковник Кузнецов: Я предлагаю вам выделить делегатов, желательно, чтобы они все знали русский язык. Количество делегатов должно быть не более 15 человек. Лучше всего по одному человеку каждой национальности. С этими делегатами мы будем работать в назначенные нами время и месте. А теперь выделите три человека своих людей, мы впустим их в зону рудника, где они сообщат содержание нашей беседы и приведут людей в жилую зону лагеря.
После меня отчет за порядок в лагере начал делать Коваленко, причем я шепнул
ему, чтобы он попросил членов комиссии предъявить свои мандаты или документы.
Коваленко: Некоторые малограмотные люди предлагают мне проверить ваши документы.
Я считаю, что этого делать не нужно, т. к. мы и так видим, что вы из Москвы.
Кузнецов (обращаясь к заключенным): Что, вы разве не верите нам?
Я: Этих людей на протяжении многих лет притесняли и обманывали, поэтому их трудно убедить словами, не подтвердив слова действиями или документами.
Кузнецов ничего не ответил. Далее Коваленко допустил из ряда вон выходящую глупость. Он сказал: В первые дни забастовки мы арестовали кое-каких людей.
Кузнецов и Киселев (одновременно): Как, как арестовали?
Я: Хочу внести ясность по этому вопросу. Во-первых, мы никого не
арестовывали, здесь Коваленко случайно или по политической неграмотности
оговорился. Необходимость наличия тюрьмы в нашем лагерном отделении отпадала с
первого дня после взятия нами руководства по наведению порядка в лагере. Но на
первых порах чрезвычайного положения нам пришлось на несколько часов изолировать
отдельных заключенных. Такие заключенные, как Дубасов, Михайлов, Драйчик,
Черепанов и ряд других неоднократно выступали на протяжении ряда лет в качестве
ложных свидетелей в судах по сфабрикованным так называемым «контрреволюционным»
делам, неповинно загоняя людей в тюрьмы повторно. Эти люди непрерывно
сотрудничали с работниками оперативного отдела, занимаясь клеветой. Из-за них
люди годами сидели в карцерах и бурах7, практически в самых
отвратительных камерах пыток. Вы должны знать, какой «любовью» среди заключенных
пользуются работники оперативного отдела. Совершенно логично, что масса
заключенных хотела убить этих людей, когда они увидели, что в лагере наступило
безвластие.
7 БУР – барак усиленного режима (примеч.ред.).
Кузнецов: Кто хотел убить этих людей?
Я: Персонально не знаю, но крики: «Смерть провокаторам!» раздавались из толпы. Это самое, и другие причины, более серьёзные, вынудили меня (нас) взяться за руководство по наведению порядка, поскольку я считаю, что никто не имеет права карать кого бы то ни было самовольно (имеется в виду без разрешения официальных властей).
На первых порах этих людей пришлось изолировать до разъяснения массам, что никто не должен наказывать самовольно <...> После того, как все согласились с нашими доводами, эти люди лишены персонального покровительства <...> Я считаю, что будет самое лучшее, если эти люди сейчас расскажут вам сами, что с ними было.
Первым из строя вышел Дубасов. Первым делом он повернулся спиной к комиссии, а лицом к заключенным, и сказал: «Благодарю вас, товарищи, за то, что спасли мне жизнь. Работники оперативного отдела специально бросили меня к вам, полагая, что вы меня убьете, потому что я много знаю об их преступных делах». Потом он повернулся к комиссии и добавил: «Граждане члены комиссии, я прошу вас записать мою фамилию, вызвать меня в Москву, т. к. я знаю такие дела, о которых вы не подозреваете, и о чем я могу рассказать только в Москве <.> Со мной поступили очень хорошо. Когда меня отвели в барак, то там мне объяснили, что меня не арестовывают, а, напротив, берут под покровительство. Через несколько часов мне предложили выходить из барака и идти, куда я пожелаю. Но я, видя, что в бараке мне ничто не грозит, не хотел выходить сам, т. к. знал, что меня все ненавидят и могут убить. В частности, Касилов предложил мне выходить в зону, а когда я сказал ему, что меня убьют, то он мне ответил: «То, что тебя надо убить, - это верно, но только верно и то, что при твоем положении в зоне тебя никто не тронет даже пальцем. Можешь верить мне на честное слово». Через два дня я вышел в зону».
После Дубасова из строя вышел Драйчик (дневальный в кабинете МГБ), который сказал, что ему никто ничего не сделал плохого.
Потом вышел Михайлов, частый гость в кабинете следователя Алексеева. Он
рассказал о нескольких мелочных проступках своего шефа.
Потом к столам подошли Вальяно Ставр и Быковский Анатолии, которые передали
комиссии собранные ими материалы, изобличающие преступную деятельность
работников оперативного отдела и администрации Горлага <...> Кроме того, они
зачитали перед комиссией расписки, взятые ими от опекаемых, в которых
говорилось: «4 июня 1953 г. какие-то люди пришли за мной и повели в кабинет, где
раньше занимался следователь лейтенант Алексеев. В этом кабинете Вальяно и
Быковский предложили мне зайти в первый барак и пробыть там несколько часов под
охраной. Во время моего пребывания в первом бараке ко мне относились очень
хорошо, кормили нормально, постель выдали, врачи меня обслуживали. После 12
часов пребывания в этом бараке мне было разрешено идти, куда я хочу».
Далее шла роспись Черепанова. Ему был задан вопрос: «Расскажите, когда и при
каких обстоятельствах вы совершили поджог стационара с больными» <.> Ответ: «4
июня примерно в 13 часов дня ко мне пришли два надзирателя, фамилии которых я не
знаю и которых до этого не видел в 1-м лагерном отделении, и предложили мне
поджечь барак - стационар с больными. Я не хотел этого делать <.> Надзиратели
заверили меня, что я за это отвечать не буду, поскольку это согласовано с
начальством; но я не поверил им и от поджога отказался. Примерно через полчаса
после ухода надзирателей ко мне пришел начальник лагеря майор Нефедев (при этих
словах Нефедев, стоявший у стола, побледнел, папироса у него стала прыгать из
одного угла рта в другой). Нефедев также предложил мне поджог больницы».
Услышав это, член комиссии Киселев сказал, что он прикажет арестовать Нефедева;
одновременно он предложил Нефедеву покинуть зону, что и проделал последний.
Черепанов продолжал: «Нефедев также <...> утверждал при этом, что пожару
разгореться не дадут, а поджог необходим, чтобы под этим предлогом запустить в
зону пожармашины и войска. Я согласился сделать это. Полез на чердак, обмотал
стропила ватой, посыпал вату с одного конца порохом, который принес мне майор
Нефедев, потом зажег вату, погасил пламя с тем, чтобы вата тлела и дала мне
возможность скрыться. Я слез с чердака и закрылся в кабинете санчасти, там
сидел, боясь выходить, т. к. все время казалось, что меня заметили. Примерно
через полчаса я услышал шум в зоне. Оказалось, что это загорелась крыша барака -
стационара <...> После того, как пожар был потушен, ко мне пришли какие-то люди
и провели к Френкелю в помещение бывшей КВЧ. Там я увидел, что по подозрению в
поджоге стационара задержан также з/к Кришковский. Кришковского сразу сдали в
руки администрации, т. к. нельзя было оставлять его, учитывая ярость
заключённых, которые требовали немедленного повешения Крыновского. Его отвели в
первый барак и сдали под охрану. Протокол с моих слов написан правильно. Больше
ничего добавить не могу».
Далее шла роспись Черепанова. Этот документ тотчас был вручен комиссии. Кроме
этого, комиссии был вручен дневник регистрации событий, что было в лагере за
весь период чрезвычайного положения в зоне, а также проект колонизации
заключенных, которые почему-то не могут быть полностью амнистированы.
Потом вдруг из строя вырвался Измайлов Михаил, который произнес гневно-обличительную речь, кстати сказать, здесь неуместную.
Далее из строя выскочил итальянец по фамилии Афронтьев и заявил, что он итальянский коммунист, считает себя незаконно наказанным. Заключенные быстро помогли итальянскому коммунисту занять место в строю «фашистов», как нас обычно называли надзиратели и администрация лагеря. Кузнецов еще раз напомнил, что иностранцев отправят на родину, но не всех.
Потом выскочил еще один человек из кавказских национальностей с перевязанной головой, очень похожий на негра, который стал истерически кричать, что нам нужны не ИТЛ, а ОТЛ - отмена трудовых лагерей. Этому человеку также помогли занять место в строю заключенных.
Далее Кузнецов сказал, что он в нашем лагере видит порядок и просит нас до его второго приезда поддерживать порядок в таком же виде. Одновременно он распорядился выпустить в зону рудника трех делегатов, что и было сделано. Затем Кузнецов еще раз напомнил, что мы должны выделить делегатов для совместной работы с комиссией.
О времени работы он сказал, что сообщит дополнительно.
В это время из-за зоны лагеря через проволоку сброшено провокационное письмо на украинском языке, в котором сообщалось, что делегаты, выделенные из 4, 5 и 6 лагерных отделений «Горлага» по приказу председателя московской комиссии расстреляны в тундре. Заканчивалось письмо словами: «И нi за що пролилась кровь наших рiдных братiв».
Несмотря на это, мы избрали делегатов в количестве 10 человек. В случае, если этих делегатов действительно расстреляют, и чтобы лагерь не остался без руководства, нами были назначены люди, которые после смерти расстрелянных взяли бы на себя руководство лагерем.
Вот так была принята московская правительственная комиссия 8 июня 1953 г. в 1-м лагерном отделении концлагеря «Горлага» МВД СССР (рудник «Медвежий Ручей», г. Норильск Красноярского края).
Восстановлено по памяти в режимной тюрьме, г. Грозный, в марте 1955.
Как видим, это не протокольная запись, сделанная в ходе события, а скорее воспоминание по свежим следам. По сравнению с опубликованными свидетельствами других участников акции, у Касилова есть подробности, имеющие значение.
Бросается в глаза его стремление выдвинуть себя на первую роль, возвысить свое место в происходившем (Это прослеживается и в других документах). Слабость, свойственная многим. Но вот что важно для понимания места Касилова в событиях лета 1953 года в Норильлаге. Ему было поручено составить обращение к заключенным («Братцы-невольники!»), заявление в Президиум Верховного Совета СССР от лица всей массы и другие документы, требовавшие не только грамотности, но и некоторого литературного умения, эмоционального подъема. Стало быть, заключенные - руководители событий - знали Касилова как человека, больше других подходящего в этом отношении. Из дальнейших документов Ивана Стефановича мы узнаем, что он сочинял стихи и даже написал поэму-сказку. Литературный уровень этих произведений невысок, но они свидетельствуют, что был заложен в этом человеке некий художественный дар. Он не получил развития и должной шлифовки в силу биографических обстоятельств, но он присутствовал. Дар этот всегда возвышал общественных деятелей среди других, в общей массе. Так было со многими революционерами, руководителями исторических событий.
Отрывок из рукописи И.С. Касилова
Документ № 2. К воззванию «Братцы-невольники!»
«На одном из заседаний «Инициативной группы» Вальяно Ставр (позднее повешен по заданию ЧК) внес предложение, чтобы под требованиями, выработанными заключенными, подписался каждый. Это предложение было поддержано всеми членами «Инициативной группы» <…>
Мной было написано воззвание под названием «Братья-невольники!» <.> Текст этого обращения:
«В этой беспримерной, благородной и невооруженной борьбе <.> против беззаконий, унижений, насилий, произвола и террора, творимых над нами чекистами типа Рюмина, поклянемся, что скорее умрем, чем отступим от своих скромных и вполне обоснованных требований <...> После смерти деспота Сталина новое советское правительство провело ряд мероприятий, направленных на облегчение участи невольников, а также по улучшению жизни всех граждан СССР <...> Наша цель состоит в том, чтобы соблюдать порядок и дисциплину, дождаться московской комиссии и вручить ей наши жалобы и протесты, а также документы с требованиями, которые она передаст на рассмотрение Верховным Советом СССР и новым советским правительством.
Братья-невольники! Все, как один, поставим свои подписи под святыми словами правды наших документов! Еще немного терпения и усилий, и мы у цели! Свобода откроет двери перед вами! Вы ощутите всю прелесть, всю сладость, всю радость ее благотворного воздействия. Вас ожидает великая радость! Радость встречи с родными и близкими, матерями и отцами, женами и детьми, друзьями и товарищами; Вас ожидает родной кров, родной город, родное село! Вас ожидают слезы радости! Неподписавшихся, забравшихся на нары, накрывшихся одеяла-ми, которые дальше своего носа не видят и дороже своей шкуры ничего не ценят, - презрим и проклянем! Объявим нашими врагами, врагами собственных детей, жен, отцов и матерей. Врагами свободы, врагами гуманизма, врагами прав человека и лицами, не верящими новому советскому правительству.
г. Норильск, 1-е лагерное отделение концлагеря «Горлага» МВД СССР.
4 июня 1953 г.»
Документ № 4. Беседа между мной и полковником Борисовым, присланным из г. Красноярска в Норильск и бывшим свидетелем моей словесной дуэли с агентом Берии полковником Кузнецовым, происходившей 13 июня 1953 г. в 1-м лагерном отделении концлагеря «Горлага». Под его началом проходил первый этап следствия. Следствие вели майор Подбережный и лейтенант Алексеев. Беседа происходила 17 июня 1953 г. в одном из кабинетов в здании управления «Горлага». Основная цель беседы состояла в том, что подполковник Борисов потом пытался выяснить: знаю ли я то, что организатором норильских событий были работники оперативного отдела и администрации «Горлага» МВД СССР. Если бы из этой беседы подполковник Борисов убедился, что я знаю истинное положение дел, следствие было бы прекращено, а меня повесили бы, отравили или убили чужими руками, придумав при этом какую-либо провокацию. Могли распространить ложные слухи, что я якобы всем все рассказал, подделали бы почерк и подбросили кому следует ложные доносы и т. п. Кроме этого, полковника интересовало - прощупать, узнать, что я стою, мою психику, а самое главное, - какое сопротивление я мог оказать следствию. В этой беседе я не показал виду, что я знаю, что норильские события были подготовлены, а затем спровоцированы работниками оперативного отдела и администрации «Горлага» МВД СССР с санкции МВД СССР.
Подполковник Борисов: «... твою мать! Курский ты мужичок! Вот орешь да орешь. Ну, кто тебя просил?
Я: «Не имеет значения, кто брался за наведение порядка - мужичок или генерал, важен результат».
Подполковник Борисов: «Эх, Касилов, Касилов! Ничего ты не понял, ничего ты не знаешь, учили тебя немцы в разведке, да, видать, ничему не выучили. Да знаешь ли ты, кто стоял за твоей спиной?».
По-видимому, он ожидал ответ: «Вы».
Я: «Я ничего и никого не знаю. Я сам включился в руководство по наведению порядка и за это вы смотрите на меня как на бандита».
Борисов: «Сам бандит в тысячу раз менее опасен, чем ты».
Я: «Это происходит оттого, что вы в оперативной природе с ними».
Борисов: «Брось грубить. Порядок навел... На кой … ты нужен с таким порядком? Без тебя навели бы. И наведем».
Я: «Вы своим порядком довели страну до экономической разрухи, а народ до нищеты и голода».
Борисов: «Что за мудрые слова. Ты где этого нахватался? Я из тебя эту дрянь вытащу!»
Я: «Ваш порядок состоит в том, что окружили и опутали всю страну колючей проволокой, «украсили» вонючими бараками да охранными вышками. Трудно понять даже: не то страна - сплошной концлагерь, не то сплошной концлагерь покрыл страну. Разве это порядок, разве это нормально?».
Борисов (обращаясь к следователю в звании лейтенанта, который сидел рядом:
- Ты это запиши ему в протоколы.
Я: «Это наша частная беседа <...> поэтому она не должна фигурировать в протоколах по делу. Если она появится в протоколах, то такой протокол мной подписан не будет».
Борисов: «Мандовошка! Куда ты денешься? Не такие были, и то подписывали. У нас средств много».
Я: «Я не сомневаюсь, что вы прибегнете к варварским средствам, чтобы принудить меня подписывать всю фальшь, которую вы придумаете <.>
- Мне наплевать на твои слова, мы таких пророков не раз слышали. Лагеря и тюрьмы были, есть и будут, где мы будем держать шпионов, диверсантов, врагов народа и таких прохво¬стов, как ты, - понял?
Я: «Бандитов, врагов народа и таких прохвостов, как вы, действительно, нужно держать в тюрьме» <...>
Борисов (обращаясь к лейтенанту):
- Ты все это запиши!
Я: «Можете писать, но этот протокол пригодится вам только как туалетная
бумага».
Борисов:
- Ну, ты не забывай, где ты находишься, а то мы тебе покажем <...>
Я: «Я не отрицаю, что вы недалеко ушли от каннибалов, но прошу не запугивать меня, так как страшнее того, что я пережил, вы не придумаете».
«Разъяснения к моему пребыванию в немецкой разведке»
Три раза в этой тетради упоминается о моем пребывании в немецкой разведке (в документах 3, 4, 20, вступительном заявлении в суде 15 июля 1954 г.). Вполне понимаю, что это в какой- то степени может вызвать одиозное чувство ко мне у читателя <.> Коротко объясню, как это было. Прежде всего: даже в приговоре, вынесенном Военным трибуналом по материалам следствия ОКР «Смерш» штаба 5 Гвардейской армии написано, что я не сдавался в плен. Об этом также говорит и мой срок: 10 лет, что по советским законам послевоенных лет - малый срок.
До 1943 года я служил в противовоздушной обороне Тихоокеанского флота: артэлектриком на зенитной батарее около Владивостока. Во Владивостоке у меня был брат, который работал на судостроительном заводе <...> У него было трое детей <...> В начале апреля 1943 года я заезжал к брату, но его уже не было дома: он сидел во внутренней тюрьме Владивостока. Семья бедствовала, их выгнали из квартиры. При следующем посещении я привез его семье 2 кг риса.
Во Владивосток надо было добираться катером через Амурский залив, был шторм. Со мной были какие-то еще двое военных. Как потом выяснилось, это были особисты. При этих людях я начал варить рисовую кашу. Рис я купил у кладовщика. За этот рис меня судили и отправили в штрафную роту.
26 сентября 1943 г. около Витебска в деревнях Верховье и Тарасенко нас, шесть штрафных рот, по 400 человек каждая, весь день бросали в бой без всякой артподготовки. Трупов были кучи, но взять деревню мы не смогли, т. к. наступали через болото по грудь в воде и грязи.
Вечером командованию роты стало известно, что какое-то количество наших бойцов пробралось на скотный двор колхоза и там окружены. Когда стало смеркаться, командир нашей штрафной роты построил остатки ее и сказал: «Кто пойдет добровольцем в разведку?» Я по молодости и дурости вызвался первым. Кроме меня вызвалось еще семь человек. Командир роты добавил к добровольцам еще 20 человек и поставил задачу: пробраться к скотному двору и выяснить обстановку: если наши отбиваются, то помочь, если помочь нельзя, то на рожон не лезть и возвращаться.
У меня была винтовка, но, идя в разведку, я попросил, чтобы мне дали автомат. Какой-то младший лейтенант отдал мне свой автомат. Но этот автомат был поставлен на одиночный выстрел, о чем я не знал. Нас осталось уже 8 бойцов. Над лесом мы вышли против горевшей деревни. Была ночь и дождь. На опушке леса проходило шоссе. Мы, восемь человек, залегли в кювет этого шоссе и решили пробираться в деревню. Я сказал ребятам, что шоссе будем переходить по одному: если первого не обстреляют, тогда поднимемся все.
Я поднялся первым. И как только вышел на середину дороги, то раздалось: «Хальт!» и рядом со мной оказался немец. Я направил на него автомат, но вместо очереди получился один выстрел. Я понял, что автомат заело и, не поворачиваясь, прыгнул в противоположный кювет, где меня сильно ударили прикладом по голове и я потерял сознание. Оказывается, это была немецкая засада. Семь бойцов удрали назад. По возвращении они рассказали, что меня убили немцы. Они действительно, видели, как немец крикнул «Хальт!», раздался выстрел и я упал. Оказывается, немца убил я в упор.
Когда шло следствие, я подробно рассказал, как было дело. Был дан запрос в архив. В запрошенном документе было рассказано то, что и я рассказал. Поэтому мне в приговоре написали правду: «Нарвавшись на немецкую засаду, попал в плен». Курсивом выделен фрагмент из сборника А.Авербуха.
28 сентября 1943 г. я был доставлен в г. Витебск в лагерь военнопленных «Шталах» № 6. Попав в этот лагерь, я сразу же, пока не потерял силы, решил бежать и стал подыскивать партнера.
Между прочим, в лагере была свобода слова: кто проклинал Сталина, а кто Гитлера. Я со многими спорил о Сталине, советском строе, а также и о Гитлере. Видимо, там были сексоты и на меня донесли о том, что слышали. Примерно 5 октября 1943 г. меня вызвали в кабинет, где находились русские офицеры в немецкой форме. Они мне сказали, что хорошо и много болтаю. Со мной говорили самым вежливым образом. Узнав, что я радист, они мне предложили поработать радистом. Меня сразу осенило: вот и готов побег.
8 октября к лагерю подъехала легковая машина, меня и еще четыре человек посадили и повезли в г. Витебск. Привезли, накормили, помыли, дали чистое белье, постель и разместили в комнате одноэтажного деревянного дома. Утром я увидел, что немецкие офицеры, которые живут в этом доме, носят эсэсовскую форму, а русские - немецкую, но на головном уборе кокарда царской армии, а на рукаве знак РОА. Оказывается, здесь располагалась команда, опрашивающая вновь поступивших в лагерь пленных. Эта команда принадлежала немецкому государственному разведывательному органу «Цеппелин». От нас ничего не требовали, кормили, а вечером выпускали в город. Видимо, проверяли.
Видя такую обстановку, я выбросил мысль о побеге до худших времен. Стал праздно, свободно и сыто проводить время. Осень в этот год была хорошая. В конце ноября снаряды русской тяжелой дальнобойной артиллерии стали падать на товарную ж/д станцию Витебска. Наступила угроза окружения Витебска. Команда, в которой я жил, стала готовиться к эвакуации. В конце ноября команда погрузилась в два вагона и поехала в Литву, в г. Алитус. В Алитусе мы пробыли один месяц, а потом 30 декабря поехали в г. Вильно. Там я жил до 25 января 1944 г., затем меня отвезли в г. Псков, где я жил до марта. В марте меня отправили в г. Ригу, где я проживал до апреля. В апреле меня отправили в Германию - в Верхнюю Силезию и поместили в каком-то запасном полку. Местность называлась Зандберг. Там я пробыл до 1 июня 1944 г., а затем нас, семнадцать человек, отправили в военный городок Тайхвальде, где мы занимались тренировкой на радиоключе и на переносной радиостанции типа «американка». Жили мы совершенно свободно, после 16 часов дня могли уехать, кто куда хотел, но утром обязательно должны были быть на месте. В субботу могли уехать после обеда и приехать утром в понедельник. Одним словом - курортная жизнь. Я вел себя так, что мне и доверить нельзя было, и арестовывать не за что.
Осенью 1944 г. , в конце ноября мне пошили форму лейтенанта советской армии, снабдили всеми документами и однажды познакомили с тремя людьми. <...> Мне дали ординарца в сержантской форме. Нам дали задание - ехать в Москву и выяснить все о комитете «Свободная Германия». Не стану описывать всё, но с деньгами в триста тысяч рублей я удрал и в конце войны оказался в американской зоне оккупации в г. Зальцбурге. 29 октября 1945 г. я был арестован американскими военными властями по провокационному делу и осужден на пять лет. Не чувствуя за собой вины, я стал добиваться возвращения в СССР. С большим трудом добился этого и 2 августа с моего согласия был передан в советскую зону оккупации в г. Айзенштадт, где меня посадили в подвал, ужасно пытали и в ноябре 1946 года Военным трибуналом штаба пятой Гвардейской армии приговорили к 10 годам лишения свободы.
Вот такой я шпион.
И. Касилов»
Что произошло в Норильлаге и лично в судьбе Ивана Касилова после того, как утихомирили взбунтовавшихся зеков, - об этом выдержки из еще нескольких его документов.
Документ № 7. Беседа между мной и представителем оперативного отдела и прокуратуры Горлага, - следователем, ведшим дело, лейтенантом Алексеевым и заместителем прокурора Горлага Мимикиным, происходившая 28 ноября 1953 г. в 21 час 30 мин. в служебном кабинете тюрьмы 4-го л/о концлагеря Горлага.
Лейтенант Алексеев (показывая на том - дело, лежащее на столе): «Вот мы и провели доследование и ты должен подписать 203-ю».
Любопытства ради открываю том - дело и не вижу в нем никаких дополнений, материалов, кроме провокационного заявления обвиняемого по делу з/к Коваленко Льва Владимировича, которое было написано под диктовку лейтенанта Алексеева три дня назад, т. е. 25 ноября 1953 г. В этом заявлении Коваленко утверждал, что он честный советский гражданин, и что во время забастовки он находился в логове врагов Советской власти Френкеля и Касилова и действовал по принуждению со стороны последних.
Я: «Это заявление чисто провокационное <…> Что касается подписи 203-й, то, как вы знаете, она формально подписана мной еще 26 сентября в Красноярске. После этого вам никто не давал санкции на протяжении следствия <….> 206 статья мной была подписана формально, т. к. я знал: подписывай - не подписывай, все равно осудят, если не суд, то Особое совещание (тогда я еще не знал, что оно аннулировано). Теперь я заявляю вам, что я отказываюсь от подписи не только 206-й, но также и от всех показаний по делу, поскольку они придуманы вами да вашим коллегой майором Побережным. Я же подписывал их под действием террора, который творили вы в месте моего содержания («мясокомбинат имени ст. лейтенанта Мирнева»). Вспомните, что говорил мне майор Побережный в вашем присутствии. Он сказал: «Касилов, я из тебя это говно вытащу!» Я поинтересовался, что это значит. Майор Побережный ответил, что он скоро покажет. Действительно, 6 июля 1953 г. в мою камеру был брошен заключенный по фамилии Недоростков Владимир - голый, в бессознательном состоянии, с перебитой рукой, тело синее, из ушей текла кровь. Меня заставили надеть на этого человека белье, а затем какие-то два человека унесли его в другую камеру. После этого в течение всего моего пребывания в этом застенке там происходили непрерывные избиения вновь поступающих, а 4 августа 1953 г. (день зверского массового расстрела заключенных каторжников 3-го лагерного отделения Горлага) под окном моей камеры стали раздаваться душераздирающие крики и стоны избиваемых, а также грубые выкрики и причитания пьяных палачей Вейнера (еврейской нации), Грошева, Воробьева, десяти или тринадцати солдат и старшин конно-карательных войск подразделения полковника палача Арешина и двух женщин - садисток-надзирательниц. Каждый из палачей бил желез-ным прутом и деревянным колом. Грузовая машина привозила закованных в наручники людей. С машины людей сбрасывали, будто дрова, в одну кучу около входной двери тюремного двора. Затем из кучи брали по одному человеку, клали на живот и начинали избивать».
Далее на протяжении полстраницы Касилов описывает подробности избиения, которое, по его словам, длилось 18 часов, и у 87 избитых были переломаны конечности. Все эти сведения он мог узнать из последующих слухов и разговоров с выжившими в той трагедии. Я мог бы принять эти рассказы за преувеличения, если бы не упоминание Грошева. Этого человека я знал в Норильске в конце сороковых - начале пятидесятых годов. Грошева с женой и двумя маленькими девочками поселили в соседние две комнаты с нашей, на углу Севастопольской и Пионерской, где жили мы с Ниной Ивановной Балуевой и ее сестрой Аней. В начале, когда мы с Ниной поженились, с нами вместе в этой комнате жила работница учетного отдела Норильлага Ада. В 1948 году она вышла замуж за вохровца Грошева. Это был крепкого сложения мужик, прибывший в Норильлаг, как он хвастался, с фронта. Он приходил с работы постоянно пьяным, бахвалился, что не пьет молока, а только «от бешеной коровки». В 1952 году, когда пошли новые репрессии против заключенных и освободившихся по 58-й статье, к которым принадлежал и я, его пьяные выкрики обрушивались на меня и Нину Ивановну, а Ада обзывала меня недобитым врагом народа и грозила: «Твои мать и отец сдохли в лагере, и тебя ждет то же. Сколько веревочке ни виться, конец будет». Я за это время за свою работу на заводе взрывчатых веществ пользовался уважением окружающих и начальства, кроме того, сотрудничал внештатно в норильских газетах и радио и однажды, потеряв терпение, вынужден был написать заявление в партбюро рудника «Угольный Ручей» (Оксиликвитный завод был в составе этого рудника). Секретарь бюро Иван Тубол и члены бюро меня знали целиком со стороны положительной. После этого издевательства Грошевых стихли, мы с Ниной Ивановной были незлобивые и постепенно у нас с Грошевыми установились, насколько возможно, добрососедские отношения. Девочки Ады вместе с нашими детьми постоянно играли в нашей комнатке. Так продолжалось до тех пор, пока мы с Ниной, моей сводной сестрой Зоей, которую я привез из-под родного Мурома, и матерью Нины Зинаидой Сергеевной, прилетевшей в Норильск, чтобы нянчить наших ребят, не обменяли свою комнатушку на более просторную неподалеку, на улице Ломоносова. С Грошевыми мы больше не встречались Много лет спустя, в один из прилетов в Норильск, до меня дошли слухи, будто Грошев пьяным разбился на мотоцикле.
Такое вот мое личное примечание к рассказу Касилова, который он завершил словами: «Восстановлено 10 июля 1954 г. в камере тюрьмы, расположенной на территории 4-го лагерного отделения Горлага МВД СССР». В то время как я и моя семья, будучи по принуждению вольнонаемными работниками Норильского комбината, терпели издевательства и угрозы Грошевых, Иван Стефанович Касилов, неведомый мой одногодок с иной судьбой, терпел издевательства Грошева и его соучастников за колючей проволокой.
Штудируя воспоминания бывших каторжан на страницах книг «О времени, о Норильске, о себе», нашел я упоминание о еще одном знакомом, который мучил каторжан.
Вот что запечатлели страницы шестой книги «О времени, О Норильске, о себе».
Из очерка Аллы Макаровой:
«29 июня, 3-е лаготделение. Ночью в лагерь приходили пьяный Полостяной, начальник дивизиона, в сопровождении начальника штаба дивизионы охраны Никифоров с двумя автоматчиками. «Огонь по фашистам!» - кричал майор Полостяной, затем, повернувшись задом и нагнувшись, матерился и кричал: «Вот вам, а не правительственную комиссию!» (стр.67).
Из воспоминаний Б.А. Шамаева: «Бил меня оперуполномоченный старшина Калашников в присутствии капитана Тархова <...> Избиениями занимались старший лейтенант Никифоров, старшина Калашников, Ларин, Бейнер, надзиратели Воробьев, Шниперов и другие» (стр. 77).
Из воспоминаний Александра Валюма: «В ночь на 29 июня в сопровождении двух автоматчиков со стороны вахты № 2 в лагерь вошли пьяные майор Полостяной, капитан Тархов, начальник штаба дивизиона охраны старший лейтенант Никифоров и оперуполномоченный старшина Калашников. Увидев стоявших возле одного из бараков нескольких заключенных, майор Полостяной скомандовал автоматчикам: «Огонь по фашистам»! Солдаты благоразумно не выполнили приказ пьяного командира. Тогда Полостяной попытался взять автомат у одного из солдат, но тот ему этого не позволил. Полостяной выхватил свой пистолет и хотел выстрелить по заключенным, но старший лейтенант Никифоров вырвал пистолет своего начальника. Озверевший майор, качаясь и безобразно ругаясь, спустил брюки и крикнул: «Вот вам, а не правительственную комиссию!» затем нагнулся и, повернувшись голым задом к заключенным, по-прежнему матерно ругаясь, несколько раз прокричал: «Вот вам! Вот вам, а не комиссию!» Никифоров с солдатами взяли пьяного хулигана под руки и вместе с ним удалились из лагеря» (стр. 134).
Эта же кошмарно-безобразная сцена, дополненная еще более мерзкими подробностями, приводится в воспоминаниях Бориса Шамаева, опубликованных в восьмой книге «О времени, о Норильске, о себе» (2006 год, стр. 56). Она фигурировала на судебном следствии участника «волынки» Табатадзе и подтверждена десятками других очевидцев.
«О том, как проводилась так называемая ликвидация протеста в нашем лагере <...> Подавляющая масса заключенных находилась в своих бараках и других помещениях, - там, где смогли укрыться от автоматных пуль. Администрация при помощи солдат и офицеров охранных войск и других служб МВД стала выгонять заключенных из помещений на улицу. Боясь быть убитыми, заключенные не выходили, солдаты стреляли из автоматов через окна, бросали взрывпакеты, многие заключенные были убиты в секциях бараков, даже между нарами. По выходившим из бараков заключенным стреляли из пистолетов офицеры <.> Из зоны лагеря вывели всех заключенных и тут же рассортировали: часть направили в тюрьму, остальных завели в лагерь <.> Избиение продолжалось и в тюремном дворе, куда были завезены около ста человек. Избиением занимались старший лейтенант Никифоров, старшина Калашников, Ларин, Бейнер, надзиратели Воробьев, Шниперов и др.».
Это из воспоминания Александра Валюма в шестой книге, стр. 140-141. Последняя фраза слово в слово приведена также в записях Бориса Шамаева в восьмой книге (стр. 69).
Так вот, старшего лейтенанта Никифорова я в Норильске тех лет знал.
Знакомство возникло благодаря скрещению судеб людских. Младшая сестра моей жены Нины Ивановны Балуевой Аня жила в Норильске вместе с ней в комнатушке коммунальной квариры на втором этаже дома №3 по улице Пионерской (другим фасадом он выходил на Севастопольскую). С ними квартировалась учетчица Норильлага Ада. В сентябре 1947, когда мы с Ниной поженились, Ада вышла замуж за вохровца Грошева, и мы остались в комнатке втроем: сестры Балуевы и я. Аня работала радисткой комбината (Кстати сказать: во времена наивысшей строгости - в 1949-1951¬м, - когда зэков 58 статьи, отбывших заключение, опять стали чистить в зависимости от тяжести пунктов этой статьи: кого в бессрочную ссылку вглубь красноярской тайги, кого просто лишали паспорта. Анечка тоже малость пострадала из-за того, что не проявила бдительность и допустила, что Сергей Щеглов, вчерашний враг народа, оказался ее свояком. Анну Балуеву отстранили от приема и передач особо секретных радиограмм).
В конце пятьдесят второго, получив очередной отпуск, Аня полетела в Алма-Ату навестить родственников. Была она прелестной двадцатипятилетней русской красавицей: милые серо-голубые глаза, золотистые вьющиеся волосы, хороший рост, статная фигура с тонкой талией. Добродушная, общительная, отбоя не имела от ухажёров. По выходным и праздникам под окнами нашей комнатки то и дело появлялись легковушки норильских дон-жуанов. Мы с Ниной оберегали девушку от самых навязчивых. Аня тоже не давала поводов к интимным знакомствам.
В столице Казахстана она познакомилась с офицером внутренних войск Эдуардом Мазиным. Юноша вдобавок к привлекательным внешним данным обладал достоинствами в общении. Уроженец Ленинграда, едва не погибший с матерью в блокаду, был начитан, сочинял стихи, увлекательно и неистощимо рассказывал всевозможные истории, байки и анекдоты. Призванный в армию, получил назначение в гвардейский полк кремлевской охраны. Оттуда был переброшен в ВОХР лагерной системы, под Алма-Атой присматривал за зеками.
Покорил Эдик сердце юной девы, возникла романтическая переписка. Вскоре подошел срок демобилизации. Мазин прилетел в Норильск, устроился электрослесарем. Заключили они с Анечкой брак, при регистрации Эдуард Мазин стал Балуевым (отца, разошедшегося с матерью, не любил с детства). Получили молодожены комнатку в одной из коммуналок Горстроя. Праздники, а иногда и выходные, мы с Ниной и детьми проводили у них, а то - они у нас. Эдик обзавелся знакомыми, люди тянулись к общительной чете. И вот на одной из вечеринок познакомил нас Эдик с молодой парой: высокий кучерявый блондин в офицерском кителе Владимир Никифоров и под стать ему веселая жизнерадостная Ольга. Вскоре у них появился ребенок.
Владимир, как и Эдик, был неутомимым рассказчиком, недурно пел, играл на гитаре, неистощим был на веселые выдумки. Помню, как в ходе застолья вскакивал, сгибался над венским стулом и отбарабанивал пальцами на фанерном сиденье различные мелодии.
Эдик коротко сообщил: Володя работает в Горлаге охранником.
Подошел июнь 1953-го, поднялись черные флаги на концах башенных стрел над
первым строящимся домом Гвардейской площади, почти рядом с квартирой и комнаткой
Балуевых. Я работал на руднике «Медвежий Ручей», и там пошла заваруха. «Вольняшки»
шепотом говорили друг другу: бунтуют каторжане, в основном власовцы, бандеровцы
и другие бывшие фронтовики, кому не по пути оказалось с защитниками Родины.
Требуют облегчения режима, пересмотра дел и даже амнистии.
Тем же летом Эдик сообщил: Володя Никифоров застрелился. Может, Балуев что-то и
знал о причине; ясно, что была она связана со службой покойного. Но даже и много
лет спустя, до старости, до самой смерти, несмотря на мои вопросы, отделывался
молчанием. И в Норильске, и затем в Ленинграде, куда Ольга Никифорова с сыном
перебралась вслед за Балуевыми, я и Нина Ивановна иногда встречали у них вдову
Владимира. О семейной трагедии речь не заходила. Покров глубокой и опасной тайны
окутывал память о погибшем.
И вот теперь опубликованные воспоминания норильских каторжан донесли до меня мрачные сведения о старшем лейтенанте Никифорове. Участвовал он в избиениях зэков или по мере возможности противодействовал насилиям (эпизод с Полостяным)? Что вынудило его пустить себе пулю? Возможно, и кроется где-то в гГлаговских архивах ответ.
Вернемся же к выдержкам из документов Касилова.
Документ № 9. Беседа между мной и представителями прокуратуры и оперативного отдела Горлага: замнач. отдела Горлага подполковником Завялкиным, уполномоченным по особо важным делам майором Сакуном, прокурором Горлага Кучиным.
Беседа происходила 2 января 1954 г. в служебной комнате тюрьмы 4-го л/о Горлага. Началась в 20 час. 30 мин. по красноярскому времени.
Я (обращаясь к Кучину): «Знаете ли Вы, что норильские события - результат преступной работы Берия и его агентов?».
Прокурор Кучин: «Я здесь человек новый <.> с Вашим делом не знаком» <...>
Я (обращаясь к подполковнику Завялкину): «Почему Вальяно Ставр и Быковский Анатолий, именуемые вами «начальниками контрразведки комитета», казалось бы, самыми опасными обвиняемыми по делу, не были арестованы со мной (нами) 13 июня 1953 г.? <...> Уже 16 июня 1953 г. я показывал на Вальяно и Быковского, не скрывая их активного участия в Инициативной группе по наведению порядка в 1-м лагерном отделении в период так называемой «волынки» <…> Вальяно и Быковский на глазах у всех зачитывали перед комиссией протокол опроса заключенного Черепанова о поджоге стационара. Вы отправили их на лагпункт «Купец», где они «покончили самоубийством» <…> Почему вы подделали так, что их повесили?»
Документ № 10. Приложение к заявлению от 28 декабря 1953 г., которое, вместе с копией последнего, 8.01.54 г. было отослано мной в ЦК КПСС и Верховный Суд СССР. <…>
Оперативный отдел и прокуратура Горлага настойчиво добиваются моего (нашего) осуждения, пускаясь на самые грязные и гнусные проделки, вплоть до физического уничтожения некоторых, особо опасных для них, обвиняемых и свидетелей (см. справку в деле о «самоубийстве через повешение») <…>
Аргументы
1. Норильские события весны - лета 1953 г. возникли в результате преступной деятельности врага народа Берия и его приверженцев, в частности, руководителей оперативного отдела и администрации Горлага МВД СССР.
2. Моя (наша) связь с Берия и его приверженцами не установлена по причине отсутствия каких бы то ни было преступных дел.
3. Председатель московской комиссии полковник Кузнецов рекомендовал себя личным референтом Берия (с его слов) и вся комиссия (кроме Киселева) состояла из офицеров и генералов МВД, наиболее преданных Берии <.. .>
4. Кузнецов нагло обманул советское правительство, а также учинил беспричинное кровопролитие <.>
5. Полковник Кузнецов в беседе со мной 8 июня 1953 г. перед глазами полуторатысячной массы людей от имени Советского правительства во всеуслышание гарантировал всем, что никаких репрессий говорившим с ним проводиться не будет <…>
6. Кузнецов в своем отчете перед правительством обязан был дать самую точную, правдивую информацию о норильских событиях весны - лета 1953 г.; если он этого не сделал, то он должен нести уголовную ответственность за ложную информацию таком важном деле <…>
8. Есть много оснований полагать, что документы наиболее изобличающие преступную деятельность вышеуказанных работников, не стали достоянием Генеральной прокуратуры и Правительства СССР.
9. Расследование велось тенденциозно-односторонне с принуждением со стороны следователей <...> Наиболее важные факты сообщить было нельзя из-за опасности быть убитым под тем или иным предлогом, как это было проделано с нашими однодельцами Вальяно Ставром и Быковским Анатолием, которые 1июля 1953 г. были повешены в сушилке лагпункта «Купец» с ведома работников оперативного отдела Горлага МВД СССР.
10. В Норильске, а затем в Красноярске я (мы) настойчиво просили отправить нас в Москву (МВД или МО) для сообщения сведений особой государственной важности. Просьба удовлетворена не была.
11. Следствием не установлено, что я (мы) являемся организаторами подготовки, развязки и приостановления работы заключенных 1-го лагерного отделения Горлага в производственной зоне рудника «Медвежий Ручей». Приостановка работы в этой зоне началась 1 июня 1953 г., тогда как в других лагерных отделениях Горлага началась 25 мая 1953 г. Мое же вступление в активное руководство по наведению порядка среди беспорядков, возникших по воле Берия и его исполнителей, началось только 5 июня 1953 г., т. е. после провокационного поджога стационара, совершенного заключенным Черепановым по приказанию начальника 1-го лагерного отделения Горлага.
12. Ни в одном из лагерных подразделений Горлага заключённые не бастовали по своей инициативе, а были самым нахальным образом втянуты в так называемую «волынку» при помощи мерзких провокаций и оголтелых террористических актов со стороны работников МВД, в частности, работников оперативного отдела и администрации Горлага над ни в чем не повинными заключенными этих лагерных отделений.
13. Администрация 1-го лагерного отделения 1 июня 1953 г. добровольно и демонстративно, без каких бы то ни было угроз или принуждений со стороны заключенных, оставила лагерь на произвол судьбы.
14. Несмотря на исправность репродукторов, развод (объявление о выходе заключенных на работу) в 1-ом лагерном отделении не объявлялся, начиная с 1 июня 1953 г. по 13 июня 1953 г.
15. Объявить развод самостоятельно мы не имели права, плюс к тому, производственная зона рудника «Медвежий Ручей» - основной объект работы з/к 1-го лагерного отделении, - была занята бастующими. Выйти на работу или призвать людей к выходу на работу мы не могли, т. к. выход заключенных за зону обусловлен конвойными войсками МВД.
16-17. Документы, переданные московской комиссии, были выполнены в виде апелляции к правительству и адресовались в официальные советские органы. Не считается преступным, когда человек или группа людей обращаются к своему правительству.
18. Ни один из документов, врученных комиссии, не содержал антисоветских или антиправительственных призывов.
19. Никаких документов, кроме обращения «Братцы-невольники», я не писал <...> Контрреволюционным или антиправительственным его я не признал (только не тот, который обработан следствием и включен в дело) <…>
21. Парадоксально выглядит тот факт, что люди привлекаются к ответственности
за то, что предотвратили жертвы, беспорядки, диверсии и антисоветские действия.
22. В нашем лагере были вывешены красные флаги и лозунги советского содержания,
как нейтрализующие средства против клеветы. Лозунги и флаги видели все:
вольнонаемные граждане, солдаты, офицеры конвойных войск, администрация,
надзорсостав. <…>
23. Не считается преступным, когда человек или группа людей, не дожидаясь каких-то полномочий, по собственной инициативе начинает тушить пожар, спасать утопающего, предотвращать убийства и т. п. То же самое проделал я в 1-м лагерном отделении в период чрезвычайного положения в нем <…>
26. Норильские и аналогичные события, имевшие место и время в других особых лагерях МВД СССР, только для того и были спровоцированы, чтобы сорвать здоровые мероприятия по реформации лагерей и усилению социалистической законности».
Документ № 12. Прокурору Горлага МВД СССР
Копия: Прокурору ИТЛ Норильлага
Прокурору г. Норильска
Секретарю парторганизации Норильского комбината
Замнач. Горлага МВД СССР полковнику Сомкову
От з/к Касилова Ивана Стефановича, 1920 г. р., ст. 58-16, срок 10 л., л. д. М-525, уроженца Курской области, Грайворонского района. Обвиняюсь за норильские события весны-лета 1953 г. В настоящее время - без юридических оснований содержусь в камере-карцере № 4, расположенной на территории 4 л/о Горлага МВД СССР
Просьба о создании комиссии из вышеуказанных лиц, перед которой я докажу, что норильские события весны-лета 1953 г. возникли в результате преступной деятельности врага народа Берии и его приверженцев, а также докажу необходимость немед¬ленной отправки меня непосредственно в МВД СССР в Москву.
10 октября 1953 г. из г. Красноярска самолетом меня снова доставили в Норильск и поместили в карцер тюрьмы <…> По истечении 10-15 дней там должен был состояться суд. Прошло уже около 4 месяцев, а суда все нет! <…>
Неудовлетворение моей просьбы по созданию комиссии дает мне полное право называть всех лиц, к которым я обращаюсь, врагами народа. Или же подлыми трусами, боящимися зацепить высокопоставленных особ, пока еще не разоблаченных преступников.
24 февраля 1954 г., г. Норильск, карцер № 4 тюрьмы 4-го лагерного отделения Горлага МВД СССР. Касилов.
Документ №14. Начальнику оперативного отдела Горлага МВД СССР полковнику АНТОНОВУ (с копиями)
От з/к Касилова <….>
ПРОТЕСТ против преступной деятельности работников оперативного сектора и прокуратуры Горлага МВД СССР.
24 февраля 1954 г. мной было направлено шесть (6) аналогичных заявлений – просьб о создании комиссии, перед которой я намеревался доказать, что норильские события весны – лета 1953 г. были подготовлены и претворены в ужасную действительность оперативным отделом и администрацией Горлага МВД СССР с санкции врага народа Берия. <…>.
Вам же, гражданин полковник Антонов, и начальнику Горлага генерал-майору Цареву копии этих заявлений направлены не были, т.к. я считал, да и теперь считаю, что Вы ничего нового из моих заявлений услышать не могли. <…>. Сегодня 18 марта 1954 г., но никаких ответов на отосланные заявления я не получал. <…> Не удовлетворив мою просьбу, Вы тем самым полностью разоблачили себя как закоренелых преступников. <…>.
Касилов
Документ № 16 Начальнику спецотдела Горлага МВД СССР подполковнику
Черных
от з/к Касилова <…>.
ЗАЯВЛЕНИЕ – ПРОТЕСТ.
28 марта 1954 г. в закрытом пакете на имя председателя лагерного суда «Ч» МВД СССР мною были посланы все жалобы и заявления, написанные мной с 11.10.53 г. и по настоящее время с просьбой приложения их к уголовному делу № 515/53, находящемуся в лагерном суде.
1 апреля 1954 г. из спецотдела Горлага мне пришел ответ об отослании моего пакета по назначению. Ответ гласил: «Твое заявление о неправильном содержании отослано в суд». Во-первых, такого заявления в лагерный суд я не посылал, во-вторых, откуда вы знаете, что находится в пакете? Пакет был закрыт, плюс к тому, он имел памятку: «Вскрывает только председатель лагерного суда».
Все это дает мне право считать, что все пакеты, которые направлены мной раньше в разные инстанции властей, а также членам правительства, вскрывались вами и не отсылались адресатам. Как протест против ваших незаконных действий, а также наглого обмана с вашей стороны, со 2 апреля 1954 г. я объявляю голодовку и не сниму ее до тех пор, пока не получу ответа от председателя лагерного суда с перечнем документов.
2 апреля 1954 г., г. Норильск, камера-карцер тюрьмы № 4 л/о Горлага МВД СССР.
Касилов
Документ № 18. Прокурору Горлага МВД Кучину
Копия: Начальнику оперативного отдела Горлага МВД СССР подполковнику Сомкову
От з/к Касилова <… >
ПРОТЕСТ против пыток и издевательств, творимых надо мной работниками администрации, надзорсоставом и медицинскими работниками Горлага МВД СССР
2 апреля 1954 г. мною была объявлена голодовка, как протест против задержания моих жалоб и заявлений <...> Девятого апреля меня пришли «кормить»: начальник санчасти 4 л/о, которая назвала себя врачом, две медсестры в сопровождеии эскорта пяти солдат, двух офицеров: лейтенант Монтиков и лейтенант Казанцев <...> Этот военный отряд атаковал всего лишь одного голодного человека и начал производить пытки, аналогичные описанным мной в заявлении о снятии голодовки от 24 декабря 1953 г. (см. заявление от 24.12.53 г.). Я снова стал сопротивляться, не позволяя превращать меня в экспериментальное животное, но это не помогло. И только после того, как я голой рукой разбил оконное стекло, чтобы добыть хотя бы холодное оружие для защиты от хищников и окровавленной рукой хотел выколоть глаз лейтенанту Казанцеву, мне прекратили засовывать резиновый шланг в нос <...> Я прошу Вас прекратить произвол и пытки <.>
Касилов. 9 апреля 1954 г.
Документ № 23. Начальнику ИТЛ Норильлага.
Копия: начальнику оперативного отдела Норильлага.
Копия: Прокурору ИТЛ Норильлага
от з/к Касилова, осужденного за норильские события весны - лета 1953 г. по ст. 58-10, ч. 1 и 59-2, ч. 2, приговорённого к 3 годам лишения свободы в ИТЛ. В настоящее время - кассационный, но, несмотря на это, умышленно, против своей воли, помещенный в специально созданный лагпункт «Купец».
ПРОТЕСТ - ЗАЯВЛЕНИЕ.
23 июля 1954 г. на Ваше имя мной были отправлены три аналогичные заявления с
просьбой об отправке меня на материк, поскольку в суде я : = зал показания на
работников оперативного отдела и администрации бывшего концлагеря «Горлаг» МВД
СССР, а поэтому считал, да и сейчас считаю, что моё дальнейшее пребывание в
городе Норильске небезопасно (....) Просьба удовлетворена не была, ответа на
заявление не поступило. 24 июля 1954 г. я обращался к нач. 21 л/о ИТЛ л-ту
Власову, спрашивая у последнего санкцию на моё дальнейшее содержание в тюрьме, а
при отсутствия таковой отправить меня в любое лагерное отделение, кроме
лагпункта «Купец» или штрафного л/п «Каларгон». <...> б августа 1954 г. меня
посадили в машину и варварским способом привезли именно в л/п «Купец», куда,
несмотря на мои протесты и сопротивление, затянули золой. Этот поступок
аналогичен случаю, имевшему место в мае 1953 г. с Воробьевым и группой, которых
в тюрьме 4 л/о путем систематического террора довели до высшей степени
озлобления, а затем насильно привезли в 3 л/о (каторжное), зная заранее, что эта
группа иначе поступить не могла, как она поступила летом 1953 г., справедливо
требуя наказания террористов, как из числа работников оперативного отдела
Горлага, так и конвойно-карательных войск МВД СССР. <...> Вы еще не сошли с
пути, проложенного Берией. <...> Запихнув меня в этот лагпункт «Купец», Вы
сможете приписать мне ответственность за любую провокацию в этом лагпункте, а
также легко сможете убрать меня физически чужими руками, дабы избавиться от
одного из наиболее опасных свидетелей на политическом процессе по обвинению
генерал- майора Семёнова и других, который рано или поздно состоится в городе
Норильске или Красноярске. <...> Исходя из общественного интереса, я имею право
не просить вас, а требовать от вас немедленного отправления меня из специально
созданного лагпункта. <...>
8 августа 1954 г., г. Норильск, штрафной лагпункт «Купец».
Примечание: копия этого заявления 16 августа 1954 г. была вручена мной
инспектору Гулага СССР полковнику Назаревичу при посещении последним лагерного
пункта «Купец».
Касилов.
Документ № 24. Беседа между мной и полковником Назаревичем в бараке - штабе штрафного лагпункта «Купец» 16 августа 1954 г.
6 августа 1954 г. меня силой втолкнули в штрафной лагерный пункт «Купец», располагавшийся в дикой тундре вдали от города <.> Администрация ИТЛ совершенно не стала заниматься делами этого лагпункта, оставив его на самотек. В лагпункте не было бани, вернее, была недостроенная. Когда заключенные стали просить начальство повести их в баню в другие лагерные отделения, то начальство сказало, что они могут достроить свою и дало соответствующий инструмент. Заключенные получили инструмент, разломали недостроенную баню, материал распилили на дрова и эти дровами по ночам топили печи бараков. Лагерный пункт «Купец» усиленно охранялся войсками МВД СССР, а по колючей проволоке изгороди было пропущено высокое напряжение. Начальником л/п «Купец» был лейтенант Скрипальчиков, а начальником режима - капитан Кулик <…> Штрафной пункт жил своей жизнью без всякого распорядка. Поднимались от сна кто когда хотел, также и спать ложились. По вечерам занимались западно-европейскими танцами <…> для этой цели в одном из бараков были сломаны печи и нары <…> Администрация ИТЛ и бывшего Горлага подстрекала через надзирателей людей к невыходу на работу и антисоветским действиям <…> Зная мое крайнее озлобление на них (бериевцев), они бросили меня в этот лагпункт, полагая, что я призову людей к бунту. <…>
По прибытии в этот лагпункт я разъяснил людям (з/к) положение в нем, указав, что выгодно и что невыгодно делать <…> На второй день пребывания в этом штрафном лагпункте я написал протест начальнику Норильлага. Этот протест я прочел перед всеми заключенными, а затем через начальника этого лагпункта лейтенанта Скрипальчикова передал для вручения по назначению. Примерно 12 августа 1954 г. в Норильск из Москвы прилетел инспектор ГУЛАГа СССР полковник Назаревич. <...>
16 августа 1954 г. почти все заключенные л/п «Купец» изъявили желание выйти на работу на объект строительства «Медьстроя». Администрация лагеря выпустила всех желающих выйти на работу. Вышло около ста человек двумя партиями. В 16 часов все партии были сняты с рабочего объекта и под усиленным конвоем возвращались домой, т. е. в штрафной лагпункт «Купец». Дорога проходила мимо зоны лагеря № 17 ИТЛ, в котором содержалось около 4 тысяч заключенных бытовиков. Когда первая партия проходила около колючей изгороди 17 л/о ИТЛ Норильлага, она быстро почти вплотную подошла к колючей изгороди 17 л/о и мгновенно села на землю. Следующая за ней вторая партия тоже села рядом с первой. Все попытки конвоя поднять колонну не увенчались успехом. Когда конвой начал угрожать оружием, заключенные 17 л/о выступили из бараков, подошли к проволочным изгородям и начали строить баррикады, выкрикивая: «Держитесь, братцы! А если вас тронут, мы разнесем проволоку». Дальше они кричали: «Мы своих псов-офицеров и надзирателей приучили так, что они ходят на цыпочках». Заключенные 17 л/о стали бросать через колючую проволоку бутылки с водой, одежду, продукты питания и курево <…> Офицеры и надзиратели ходили возле колючей изгороди, уговаривая «своих» заключенных хотя бы не лезть на проволоку. К сидящим группам заключенных лагерного пункта «Купец» приехали различных званий офицеры оперативного отдела и администрации ИТЛ Норильлага и бывшего Горлага, уговаривая их подняться и следовать в л/п «Купец», куда, якобы, обязательно приедет комиссия. <…> Примерно в 20 часов по красноярскому времени (в это время в Норильске ночи почти не бывает) к сидячим приехал Назаревич, а затем сказал заключенным, чтобы они следовали в свой лагпункт, дав честное слово офицера, что он прибудет вслед за ними непременно. Поверив Назаревичу, заключенные поднялись и пошли в лагерный пункт «Купец». В 21 час в л/п. с большой свитой работников оперативного отдела и администрации Норильлага и бывшего Горлага прибыл Назаревич. Заключенные «Купца» просили Назаревича, чтобы он говорил с ними на дворе, но он отказался и подтвердил, что будет говорить только в кабинете. После этих слов Назаревич ушел в кабинет штабного барака. Никто из заключенных не последовал за ним. Какой-то офицер очень громким голосом начал кричать из открытого окна барака: «Председатель московской комиссии инспектор ГУЛАГа МВД СССР ожидает желающих поговорить с ним в бараке-штабе».
По прошествии примерно одного часа я взял с собой двух свидетелей из числа
заключенных, Артемьева Григория, а второго фамилии не помню, чтобы они слышали
содержание моего разговора с Назаревичем, и зашел в кабинет. В коридоре около
двери кабинета стояла толпа заключенных, не решаясь войти. Здесь же стояли
некоторые офицеры, на которых ругались заключенные. З/к по фамилии Чуйкин
Василий срывал погоны с плеч капитана Кулика. <...> Кулик, очень бледный и
перепуганный, бормотал что-то непонятное. Войдя в кабинет, я обнаружил там трех
человек. Один из них, еврей по национальности, толстый и седой, в возрасте около
шестидесяти лет, с глазами типичного палача, сидел за столом - то был полковник
Назаревич. Справа от него сидел подполковник высокого роста в пенсне. <...> Это
был начальник оперативного отдела ИТЛ Норильлага Зеленков. Слева от Назаревича
сидел офицер выше среднего роста, еврей по национальности. Это был майор
Тельцов, временно исполняющий должность начальника ИТЛ Норильлага. <...>
Я: «Заключенный Касилов Иван Стефанович. <...> Меня силой затянули в этот
штрафной лагпункт. Кстати, напомнить вам, что в сушилке этого лагпункта 1 июля
1953 г. по заданию оперативных работников Горлага были повешены два моих (наших)
однодельца: Вальяно Ставр и Быковский Анатолий? Уместно будет спросить: не
преследовали рядом с вами сидящие офицеры ту же цель, забрасывая меня сюда? Если
это так, то надо признать их недальновидность: теперь это уже поздно! Восьмого
августа сего года я направил сидящим рядом с вами начальникам три аналогичных
заявления, ответов на которые не получил. Прошу вас принять копию этого
заявления, прочесть ее и спросить этих господ: получали ли они им посланное».
Полковник Назаревич резким жестом выхватывает у меня заявление, наклоняется над
столом и читает. Следует отметить, что полковник Назаревич все время смотрел
вниз. В глаза смотреть он не мог, как и всякий палач-профессионал. По прочтении
заявления полковник Назаревич вручил его майору Тельцову, сказав: «Возьми,
прочти!» Тельцов начал читать заявление, а я продолжил разговор с Назаревичем.
Я: «Я пришел говорить за себя, а не как депутат. <...> По возвращении в Москву вы, наверное, будете видеться с бывшим референтом Берии полковником Кузнецовым. Можете передать ему от моего имени, что он провокатор и палач, организатор массовых беспорядков и расстрелов. Добавьте ему, что выхода у него нет, все его черные дела в Норильске мне известны и рано или поздно они станут достоянием советского правительства и Генеральной прокуратуры СССР. Помешать мне в достижении этой цели может только моя смерть. Далее я хотел бы спросить вас: известно ли вам, что в карцере тюрьмы бывшего 4-го лагерного отделения вот уже больше двух месяцев держит голодовку осужденный по делу норильских событий Френкель Павел Андреевич? Полагаю, что беседа с Френкелем, если она состоится, не будет для вас лишена интереса».
Назаревич стал записывать что-то в блокнот. Вдруг раздалось громкое, отрывистое не то кричание, не то взвизгивание майора Тельцова: «Касилов, ты с ума сошел! Так можно писать, только объевшись белены!»
Я: «Белена в Норильске не растет. Я отвечаю за свои слова. Если я вас оскорбил - подавайте в суд, а вот вы так выкрикнули, что действительно можно подумать, что вы сошли с ума. Недаром говорят: на воре и шапка горит».
Все молчат <...>
После Тельцова заявление было передано для прочтения подполковнику Зеленкову. После его прочтения Назаревич, обращаясь к обоим офицерам, спросил: «Получали ли вы заявления?» Оба ответили: «Нет». Полковник Назаревич: «Когда и кому ты вручал эти заявления?».
Я: «Восьмого числа этого месяца я вручил их начальнику этого лагпункта ст.
лейтенанту Скрипальчикову в присутствии капитана Кулика. <…>
Назаревич: «Позвать начальника!»
Какой-то офицер выбежал в коридор и привел вместо Скри-пальчикова ст. лейтенанта Власова, начальника 4 л/о бывшего Горлага <...> Назаревич спросил: «Ему?» Я ответил: «Нет».
После этого привели лейтенанта Скрипальчикова, который подтвердил, что получал эти заявления и что он в тот же день передал их в управление Норильлага.
Полковник Назаревич (обращаясь к Тельцову и Зеленкову): Вы что, товарищи,
бюрократией занимаетесь? Партия и правительство не к этому ведут!
Оба начальника молчат.
Я (обращаясь к Назаревичу): «Еще раз прошу: не забудьте передать полковнику Кузнецову мои слова. Прошу посетить Френкеля, а также дать распоряжение отправить меня из этого лагпункта» <…>
На этом беседа была окончена.
19 августа меня обманным путем увезли с «Купца» и поместили в тюрьму 4 л/о бывшего Горлага, где на второй день заключенные этой тюрьмы подняли бунт, усмирять который приехали полковник Зеленков и майор Тельцов.
Касилов.
Вот как вел себя Иван Стефанович в штрафном изоляторе, действительно, рискуя жизнью. Так разговаривал не только с местным, но и московским начальством.
Особенно впечатляет его ненависть к начальнику тюремного управления МВД СССР Кузнецову. Что это за деятель? Вот что известно теперь о нем в опубликованных материалах.
Из книги «ГУЛАГ (Главное управление лагерей) 1917-1960» (Серия «Россия. ХХ
век. Документы»). Составители А.И. Кокурин и Н.В. Петров. Москва, 2000 г.
Издательство «Материк», стр. 828):
«Кузнецов Михаил Васильевич (родился в 1909 г.), уроженец села Боголюбово
Владимирской области, русский, партстаж с 1928 г., чекстаж с 1936 г.,
образование низшее. С 23 апреля 1937 г. - замначальника 12 отделения 3 ГУГБ НКВД
СССР; с 31 мая 1939 г. - начальник ЭКО НКВД Удмуртской АССР; с 26 февраля 1941
г. - Нарком государственной безопасности Удмуртской АССР; с 31 июля 1941 г. -
Нарком внутренних дел Удмуртской АССР; с 29 декабря 1943 г. - офицер для особых
поручений при НКВД СССР; с 17 марта 1944 г. - начальник Отдела особых поручений
НКВД СССР; с 25 октября 1946 г. - начальник Тюремного управления МВД СССР; с 30
октября
1954 г. - начальник Тюремного отдела МВД СССР; с 26 апреля
1955 г. - уволен из органов МВД СССР по фактам дискредитации органов.
Спецзвания: с 22 декабря 1936 г. - лейтенант ГБ, с 31 мая 1937 г. - старший
лейтенант ГБ, с 13 июня 1939 г. - капитан ГБ, с 6 сентября 1941 г. - майор ГБ, с
14 февраля 1943 г. – полковник ГБ.
Награды: орден Красного Знамени (20 сентября 1943 г. за выполнение заданий
правительства в годы войны); орден Отечественной войны 2 степени (3 декабря 1944
г., за выселение турок, курдов, хемшилов из Грузии).
Как видим, уверенность Касилова в том, что «все черные дела Кузнецова» в Норильске станут известны правительству и прокуратуре, оправдалась. Только суда над ним почему-то не свершилось.
Комиссия Кузнецова прибыла в Норильск 5 июня 1953, а покинула его спешно вечером 10 июля, когда пришли газеты с сообщением об аресте Берии. Что переживал Кузнецов и его товарищи, сидя в самолете той ночью? Естественно, все мысли были о том, что их ждет в родной столице по выходе из самолета.
Опасения оказались напрасны. Еще около года Кузнецов подвизался в МВД до увольнения. Хорошо или плохо, что над ним и подобным ему не было суда? Наверное, все-таки хорошо. Хрущев и компания ограничились расстрелом Берии и нескольких самых отъявленных его сподвижников. Иначе и быть не могло. Этого было достаточно для обеспечения собственной власти.
К сентябрю 1953 года Кузнецов, Сироткин, Киселев, Громов, Теплов, Михайлов, Краюхин, Богданов, Зверев, Царёв, Семенов и Дурышин отчитались перед Министром внутренних дел СССР Кругловым о своей поездке в Норильск. Докладная записка, напечатанная полвека спустя в книге «ГУЛАГ 1917-1960» убористым шрифтом, заняла одиннадцать страниц (567-578). События в Норильске трактовались в ней как антисоветское контрреволюционное восстание. Руководителями назывались Герман Степанюк, Иван Воробьев. Отдельные эпизоды восстания оценивались исключительно в выгодном для принятой версии свете. Например, смерть заключенного Андреюка объяснялась следующим образом: «Организаторы саботажа <...> задушили Андреюка, а затем его труп носили по баракам, демонстрируя «зверства чека» (стр. 576).
Оценивая события 1953 года в Норильске, Кенгире, Воркуте и других «островах архипелага», приходишь к вопросу: могли они произойти при Сталине? Нет, не могли! Все держалось на нем. Такова была сила диктатора. И заключалась она в его беспощадности, неуклонном стремлении поддерживать государственный террор. Он понимал: без террора страна развалится. Так оно и получилось через сорок лет после его смерти.
Продолжим документы Касилова.
Документ №25. Начальнику оперативного отдела Норильлага МВД СССР
от з/к Касилова Ивана Стефановича, № л.д. М-535, ст. 58-10, ч.1, срок 5 лет,
тюрьма 21 л/о; сижу юридически необоснованно.
Заявление.
19 августа Вы, гражданин полковник, обещали в беседе со мной разрешить вопрос содержания меня под арестом. Сегодня четверг 26 августа, но никаких реальных мер с Вашей стороны не предпринимается. <...> Вам обязательно нужно, чтобы я кричал, бил решетки и двери. В таком случае Вы появляетесь и, как правило, обвиняете меня в нарушении тюремного режима. Выходит, Вам нужны бунты, усмирением которых Вы зарабатываете себе чины и пускаете пыль в глаза правительству. Как Вы знаете, я способен делать только обратное: предотвращать не только бунты и дебоши, но даже провокационные вооруженные мятежи (см. дело, по которому я осуждён). Еще раз убедительно прошу Вас выпустить меня работать в нормальное лагерное отделение. <...>
26 августа 1954 г., тюрьма Норильск.
Примечание: 2 сентября 1954 г. ко мне пришёл какой-то старший лейтенант, который сказал, что он прислан начальником ИТЛ Норильлага. Он просил меня написать объяснение, почему я не работал на «Купце». Он также заверил меня, что <...> речь идет об отправке меня «на материк» в сентябре месяце 1954 г.
Документ № 36. Прокурору Красноярского края
с копиями
от з/к Касилова <...>
содержусь в тюрьме № 1, камера № 2 на территории лагерного отделения № 6 в г.
Красноярске.
Протест - заявление.
14 января 1955 г. на Ваше имя мной было послано заявление следующего содержания. 5 января 1955 г. распоряжением полковника Племянникова я без всяких юридических оснований был брошен в сырую, вонючую мрачную тюрьму, где вынужден больным валяться на голых и холодных нарах. Эта операция была проделана полковником Племянниковым для того, чтобы не дать мне возможность написать в Москву сообщение по делу особой государственной важности. Убедительно прошу Вас составить комиссию из представителей сов. власти Красноярского края, а также прошу Вас лично принять непосредственное участие в мной спрашиваемой комиссии, перед которой гудет вскрыто крупное государственное преступление - неразоблачённый вооруженный мятеж, а также будут названы имена преступников - организаторов этого мятежа. Неудовлетворение моей просьбы <...> даёт мне полное право сомневаться в Вас как искреннем блюстителе советской законности, а также в Вашем лояльном отношении к советскому строю и правительству. <...> Прошу дать указание капитану Макаренко и полковнику Племянникову выпустить меня из тюрьмы. <...> Сегодня 18 января 1955 г., но никаких ответов нет. <...> Через несколько дней я буду писать об этом в ЦК КПСС. Я прошу Вас сообщить мне: как именовать Вас после этого? Простая логика говорит, что Вы можете быть только:
1. Нерадивым чинушей - бюрократом.
2. Подлым трусом!
3. Врагом советского народа, строя и правительства.
Касилов.
Вот таким стилем изъяснялся со своим начальством доведенный до отчаяния заключенный.
Документ № 41. Заметка к приговору 15-21 июня 1954 г. по делу осуждения четверых за забастовку из первого лагерного отделения концлагеря Горлага МВД СССР, которая происходила с 1 по 11 июня в рабочей зоне рудника «Медвежий Ручей» и с 23 июня по 13 июля 1953 г. в жилой зоне лагерного отделения Горлага, снабжающей рабочей силой рудник «Медвежий Ручей». Многие по невежеству своему в печати и устно именуют события в особых лагерях МВД СССР, которые происходили с мая по август 1953 г., как восстание заключенных. Это величайшая ложь! Никакого восстания заключенных в Норильске не было <...> События в Норильске возникли 25 мая 1953 г. после беспричинного расстрела заключенных этого лагерного отделения Горлага. Около одного из бараков заключенные пели песни. Вдруг раздались автоматные очереди и было убито и ранено 25 человек. В общей сложности забастовка продолжалась до четвертого августа 1953 г., когда по зоне 3 каторжного отделения автоматчики карательного батальона открыли огонь на поражение. Было убито 170 человек и ранено около 300. Многие заключенные умерли после зверских избиений. Расстрел был санкционирован заместителем Генерального прокурора СССР генерал-полковником Вавиловым. Судили людей только из двух лагерных отделений Горлага. Из первого лагерного отделения Касилова Ивана Стефановича, Френкеля Павла Андреевича, Коваленко Льва Владимировича, Измайлова Михаила Ивановича. Когда 17 августа 1953 г. нас отправили самолетом во внутреннюю тюрьму г. Красноярска, всего 8 человек, то из третьего каторжного отделения были два человека: Иванов и Воронин. Шамаев был политическим руководителем забастовки в 3 каторжном отделении. С нами также летел крупный деятель подполья Украины Степанюк Герман Петрович.
Касилов.
Документ № 99. Прежде всего отмечу, что здесь документы не все, не хватает моей жалобы на 71 листе. <...> Это как раз та жалоба, после получения которой прокуратура от верховной и ниже зашевелилась и наконец дело передали в Верховный Суд РСФСР, который в начале мая 1956 г. реабилитировал меня и моих однодельцев. Это как раз та жалоба, о которой журналист Галич писал документальную повесть о некоем Косых (читай: Касилове). <...>
Вкратце история этой жалобы. Я был окончательно изнурен. Из Грозного привезли меня в Красноярские лагеря и поместили в каком-то лагерном отделении около ж/д станции Злобино. Там я заявил, что мою кассационную жалобу от 6 августа 1954 г. незаконно задержали в Норильске, что я считаю себя кассационным и имею право написать жалобу снова <…> В этой жалобе я детально анализировал норильские события. <...>
Из Красноярска меня отправили в режимную тюрьму г. Грозный. Копии жалоб я
оставлял себе и до самого освобождения 2 июня 1956 г. никто их у меня не отбирал
<.> После освобождения я настойчиво разъяснял людям эту провокацию. Но инерция
многолетнего террора так давила на народ, что с кем бы я ни начинал говорить, от
меня шарахались как от нечистой силы, видимо, принимая за провокатора.
Освободившись, я стал работать в г. Инте на шахте № 10. Начальнику этой шахты по
фамилии Ременный по его просьбе я дал почитать свои документы; через две недели
Ременный заявил мне, что документы исчезли у него из стола.
В 1958 г. меня вызвали в районное КГБ г. Инты <…>, спросили, где мои документы. Я ответил, что, видимо, Ременный - их работник и он передал их им. Они стали меня уверять, что документов у них нет, и что они боятся, как бы документы не попали за рубеж. <…>
До ухода на пенсию в августе 1970 г. я все время работал на шахте. По состоянию здоровья я был непригоден к физическому труду. Я работал на подземной высоковольтной подстанции, совмещенной с насосной, откачивающей воду из шахты. Ни на какие демонстрации, собрания и субботники я не ходил. Когда меня стали упрекать в этом, я ответил, что если пойду на демонстрацию 7 ноября, то надену траурную повязку. С тех пор главный механик шахты в дни этих праздников всегда находил мне работу в шахте. За мной была установлена непрерывная слежка. Все мои поступки и разговоры были известны работникам КГБ. Письма мои перлюстрировали. Я продолжал говорить как думал, комментировал любые политические события по-своему. Так называемую Великую Отечественную войну, накликанную Сталиным, я считал самой позорной войной в истории России и не боялся говорить об этом любому слушателю. <…>
В 1979 г. я переехал в маленький городок Белгородской области Грайворон. Здесь я с самого первого дня находился под наблюдением агента КГБ, о чем я знал, а поэтому говорил открыто по всем вопросам. <...> Поскольку я был болен желудком, то каждую зиму уезжал в Ессентуки и там лечился диким образом. <...>
Здесь необходимо отступить назад. Когда в середине июля 1953 г. в Норильске срочно была восстановлена тюрьма на Нулевом пикете, куда нас поместили первыми <...>, со мной в ка¬мере сидел адъютант генерала Шкуро полковник Половин <...>, а также эмигрант из Китая Заонегин Всеволод. Как-то Заонегин рассказал мне случай, когда один верующий полез на проволоку лагерного ограждения и как стрелок, стоящий на вышке, много раз стрелял и не мог попасть в этого человека. Стрелок бросил винтовку и начал плакать и кричать. Аналогичное я видел в конце июня 1947 г. на Беломорканале в лагере г. Повенец. Находясь уже в карцере в феврале 1954 г. я, несмотря на отсутствие письменных принадлежностей и бумаги, стал устно сочинять поэму на эту тему, назвав ее «О том, как старик уходил до Христа» <...> Примерно в месяц поэма была готова и я мог ее декламировать».
Далее Иван Стефанович подробно рассказывает, как Кисловодские знакомые Александр Иванович Батищев и его жена Наталья Григорьевна в присутствии молодого человека по имени Саша уговорили автора записать поэму на пленку и предложили передать ее за рубеж. Касилов отказался, а пленка оказалась в КГБ. 6 октября 1984 г. у Касилова в Грайвороне произвели обыск, во время которого ему заявили, что с его поэмой на границе задержан человек, пытавшийся переправить ее за границу. Рассказывая обо всем этом, Иван Стефанович упомянул, что в 1986 г. узнал, что болен диабетом. Под этими записями в документе № 99 стоит его подпись и дата: 25.05.1993 г.Вот так выглядят сведения о норильских событиях 1953 года и о собственной судьбе в изложении Ивана Касилова. Интерпретация этих событий другими участниками - А. Байло, Я. Малевич, Е. Грицяком, Б. Шамаевым, изложенная в книгах «О времени, о Норильске, о себе» и в «Новой газете», не расходится с касиловской.
В документах Касилова много нестыковок, встречаются и передержки. Но надо учесть те издевательства, которым этот человек на протяжении долгих лет подвергался вместе с другими каторжанами.
В рассказе Ивана Стефановича о том, чем закончилось его участие в Великой Отечественной войне, тоже немало недоговоренностей и неясностей. Случайно ли он оказался в рядах власовцев? Да и предыстория событий в его жизни, его происхождение, его юность, семья остаются для читателя закрытыми. За что был посажен его брат? Что с ним было дальше? На эти и иные вопросы мы не находим ответа.
Отношение Касилова к Великой Отечественной войне никак нельзя назвать справедливым. Оно глубоко оскорбляет национальные чувства россиян и народов Советского Союза. Какого бы ни было отношение к коммунистам, большевикам, к трагедии революции и государственного террора, оценивать всенародный подвиг в войне против Гитлера так, как оценивает Касилов, - это кощунство.
Завершим наш обзор выдержкой из приговора Постоянной сессии Красноярского краевого суда 15-21 июня 1954 г. в отношении И.С. Касилова, Л.В. Коваленко, М.И. Измайлова и П.А. Френкеля.
Постоянная сессия Красноярского краевого суда в составе председательствующего Макарова и народных заседателей Разумовских и Сафронова, без участия прокурора и адвокатов, в открытом судебном заседании в расположении суда рассмотрела дело по обвинению:
Касилова Ивана Стефановича, 1920 г. р., уроженца села Почаева Грайворонского района Курской области, русского, образованием 7 классов, холостого, судимого в ноябре 1946 г. по ст. 51 и 58 УК РСФСР к 10 годам лишения свободы с поражением в правах по пп. «а» и «б» ст. 31 УК РСФСР на 5 лет с конфискацией имущества;
Коваленко Льва Владимировича, 1922 г. р., уроженца ст. Берейцы Осиповического района Бобруйской области, образованием средне-техническое, женатого, ранее судимого в мае 1947 г. по ст. 63-2 УК БССР к 10 годам лишения свободы с поражением в правах по пп. «а», «б» и «в» ст. 31 УК БССР на 3 года, в мае 1948 г. по ст. 63-2 УК БСССР с приложением ст. 2 Указа от 26 мая 1947 г. к 5 годам заключения в ИТЛ с поражением в правах по ст. 34 УК БССР на 5 лет, с конфискацией имущества;
Измайлова Михаила Ивановича, 1926 г. р., уроженца села Дубровичи Солотчинского района Рязанской области, русского, образованием 6 классов, холостого, ранее судимого 1 сентября 1946 г. по ст. 58-8, 193-2, 193-7 УК РСФСР к 8 годам лишения свободы с поражением в правах на 2 года;
Френкеля Павла Андреевича, 1904 г. р., уроженца г. Москвы, ранее судимого: в январе 1942 г. по ст. 58-10, ч. 2 УК РСФСР к 10 годам лишения свободы; в 1943 г. по ст. 58-14, ст. 19, ст. 58¬3-11, ст. 58-8-10 ч. 2 УК РСФСР к 25 годам лишения свободы в ИТЛ с поражением в правах по ст. 51 УК РСФСР
Френкель, Коваленко, Касилов обвиняются по ст. 58-10, ч. 2, ст. 58-11, ст. 58-14, ст. 59, ч. 2 УК РСФСР, Измайлов - по ст. 58-14, ст. 58-11, ст. 58-2, ч.2 УК РСФСР.
В предварительном судебном заседании установлено: группой заключенных,
следствием не установленных, был подготовлен саботаж заключенных, который
начался 1 июня 1953 г. в производственной зоне рудника «Медвежий Ручей», где в
это время работали заключенные 1-го лагерного отделения Горлага МВД СССР. Во
второй половине дня, поддерживая заключенных производственной зоны, отказались
от выхода на работу заключенные жилой зоны 1-го лагерного отделения Горлага.
Между 1 и 4 июня 1953 г. в жилой зоне лагерного отделения была создана
руководящая группа, в которой наиболее активное участие по руководству массовыми
беспорядками в жилой зоне принимали Френкель, Коваленко, Касилов и Измайлов.
Руководящая группа, так называемый комитет, неоднократно собирала заключенных
жилой зоны в клубе и около клуба между 4 и 13 июня 1953 г. с целью призыва к
продолжению массовых беспорядков до приезда компетентной комиссии из Москвы и
пересмотра ею существующих законоположений о режиме и содержании в изоляции лиц,
осужденных за борьбу против Советской власти, пересмотра дел заключенных и
применения к ним амнистии, поскольку они честным трудом искупили вину перед
Родиной, и ряд других требований, которые 4 июня 1953 г. оглашались перед
заключенными под заглавием: «Почему мы бастуем», а 5 июня под заглавием: «В
Президиум Верховного Совета СССР» с копией Министру внутренних дел СССР.
Кроме того, последний документ был оглашен 8 июня в присутствии заключенных зоны
перед прибывшей из Москвы комиссией. Боясь срыва массовых беспорядков,
руководящая группа спровоцировала удаление из зоны надзирательского состава
лагерного отделения и 5 июня около клуба были допущены угрожающие выкрики в
адрес присутствующих руководителей лагерного отделения. Добившись удаления
надзирательского состава лаг. отделения. <...> силами заключенных, члены
руководящей группы Быковский Анатолий и Вальяно Ставр, кончившие жизнь
самоубийством, занимались изоляцией отдельных заключенных: Черепанова,
Кришковского, Зеленского, что было известно всей группе, и допрашивали их в
направлении выяснения их связи с оперативным отделом.
После посещения жилой зоны 1-го лаг. отделения 8-го (рукой Касилова красными чернилами исправлено: 13-го, С.Щ.), июня 1953 г. при повторном требовании комиссии, предложившей прекратить массовые беспорядки, приступить к работе и ждать решения по переданным жалобам, руководящая группа призвала не верить комиссии, так как есть основания полагать, что она не из Москвы, и к работе не приступать до полного удовлетворения всех жалоб и требований. Только 13 июня при повторном требовании комиссии по радио о прекращении массовых беспорядков и выхода заключенных на работу, заключенные вышли из жилой зоны.
Касилов, Коваленко, Измайлов и Френкель в начале предварительного следствия виновными себя в совершенном преступлении признали и подробно изложили весь ход массовых беспорядков и участие в руководящей группе, как самих себя, так и других лиц, но в дальнейшем полностью отказались от ранее данных показаний.
В судебном заседании подсудимый Френкель виновным себя не признал и суду заявил, что все материалы предварительного следствия фальсифицированы и протоколы допросов подписывались обвиняемыми и свидетелями под принуждением со стороны следственных органов. Его же действия заключались только в том, что он вошел в руководящую группу под угрозой со стороны двух бандитов с ножами, которые сказали ему, что если он откажется руководить восстанием, то они его зарежут, и, будучи в группе, призывал только к соблюдению порядка в лагере, давал советы приходившим к нему заключенным, в частности, Коваленко, Измайлову, Быковскому, призывая заключенных к бдительности, так как со стороны лагерной администрации могут быть провокации. Поручил заключенному Павленко вести журнал событий в жилой зоне и дал переписать документ «В Президиум Верховного Совета СССР». Кроме того, вина Френкеля, исключая положительные действия, доказана его признаниями на предварительном следствии, действия которого ничем не опорочены.
Показания суду подсудимого Касилова, который сказал, что войти в группу и
руководить ею предложил Френкель вместе с Вальяно, чтобы влить массовый
беспорядок в мирное русло, на что он дал согласие и на второй день после поджога
стационара ходил по баракам и приглашал заключенных в клуб. В части нахождения
Френкеля в руководящей группе кроме того подтверждается свидетельскими
показаниями, данными суду Павловым, Урманом, Черепановым и оглашенными
свидетельскими показаниями на предварительном следствии: Мазур, Заяц, Галема.
Факт передачи документа «В Президиум Верховного Совета СССР» подтвержден
Павленко, Френкелем.
Подсудимый Коваленко виновным себя не признал и суду заявил, что на предварительном следствии он давал показания под угрозой со стороны следственных органов и подписывал протоколы, боясь, что его убьют. Что касается его действий, то они заключались в том, что он, не входя в руководящую группу, помогал заключенным организоваться для работы в зоне, призывал к соблюдению режима и передал по поручению Френкеля лагерной администрации бумаги с изложением в них мысли о колонизации.
Отрицание Коваленко факта нахождения в руководящей группе опровергается его же показаниями, данными на предварительном следствии (том 1, л. 95, 96, оборотная сторона), показаниями подсудимых Касилова и Измайлова, данными суду свидетельскими показаниями Павлова, Урмана, Черепанова, Гарапяка.
Подсудимый Касилов виновным себя не признал, но суду показал, что входил в руководящую группу, написал и зачитал воззвание «Братцы-невольники», несколько раз выступал перед заключенными с призывом требовать московскую комиссию, кричал надзирателям и офицерам, чтобы они ушли из зоны, так как был возмущен провокационным поджогом стационара и говорил, что это сделала лагерная администрация, кричал офицеру Павликову, чтобы он не угрожал заключенным уголовными репрессиями.
Факт нахождения Касилова в руководящей группе подтвержден свидетелями Павловым, Урманом, Черепановым, Гарапяком и оглашенными свидетельскими показаниями, данными на предварительном следствии, но в настоящее время в Норильске отсутствующими.
Подсудимый Измайлов виновным себя не признал и суду заявил, что в процессе предварительного следствия он протоколы подписывал под принуждением со стороны следствия и тем самым его вина на предварительном следствии в его показаниях во многом усугубляется. В то время как он только входил в руководящую группу и призывал заключенных соблюдать лагерный режим, а кроме того, с разрешения московской комиссии, был направлен в производственную зону, чтобы передать содержание беседы с ней.
Все изложенное Измайловым подтверждается свидетельскими показаниями, а факт призыва к массовым беспорядкам до приезда московской комиссии подтверждается показаниями Гарапяка, допрошенного судом, и оглашенными показаниями на предварительном следствии Григоряна и Галемы.
На основании изложенного, сессия квалифицирует действия Френкеля, Касилова по ст. 58-10, ч. 1, 59 УК РСФСР, а действия Коваленко и Измайлова - по ст. 59-2 УК РСФСР». <...>
Сессия, руководствуясь ст. 319, 320, 326 ч. 1 УПК РСФСР,
ПРИГОВОРИЛА:
Френкеля Павла Андреевича по ст.58-10 ч. 1 УК РСФСР подвергнуть 5 (пяти) годам лишения свободы с поражением в избирательных правах на : года, его же по ст. 59-2 УК РСФСР подвергнуть 1 году лишения свободы, -а основании ст. 49 УК РСФСР наказание по совокупности определить 5(пять) лет лишения свободы с поражением в избирательных правах на 3 -ода.
Касилова Ивана Стефановича по ст.58-10 ч. 1 УК РСФСР подвергнуть 3 годам лишения свободы с поражением в избирательных правах на 3 года, его же по ст.59-2 ч. 2 УК РСФСР подвергнуть 1 году лишения свободы. На основании ст. 49 УК РСФСР наказание в совокупности определить 3 (три) года лишения свободы с поражением в правах на 3 года.
Коваленко Льва Владимировича и Измайлова Михаила Ивановича по ст. 59-2, УК РСФСР подвергнуть к 1 (одному) году лишения свободы.
На основании ст. 49 УК РСФСР наказание, не отбытое Френкелем по ранее вынесенному приговору, частично присоединить к наказанию по настоящему приговору и к отбытию определить 25 (двадцать пять) лет заключения в ИТЛ с поражением в правах по ст. 31 УК РСФСР на 5 лет.
Не отбытое наказание Коваленко 15 лет, 5 месяцев и 5 дней частично
присоединить к наказанию по настоящему приговору и к отбытие определить 16 лет
(шестнадцать) лет и 5 месяцев с поражением в правах по п.п. «а», «б», «в» ст. 34
УК РСФСР на 5 лет.
Не отбытое наказание Касиловым по ранее вынесенному приговору поглотить
наказанием по настоящему приговору и к отбытию определить 5 (пять) лет лишения
свободы с поражением в правах по п.п. «а», «б», «в> ст. 31 УК РСФСР на 5 лет.
Наказание, не отбытое Измайловым по ранее вынесенному приговору, поглотить наказанием по настоящему приговору и к отбытие определить 1 (один) год лишения свободы с поражением в правах по п.п. «а», «б», «в», «г» ст. 31 УК РСФСР на 2 года.
Френкеля, Касилова, Коваленко, Измайлова по ст. 58-11 и 58-14 УК РСФСР оправдать за отсутствием в действиях подсудимых состава преступления и Коваленко оправдать по ст. 58-10, 58-11 УК РСФСР за недостаточностью улик.
Вещественные доказательства по делу оставить при деле. Меру пресечения Френкелю, Измайлову, Касилову и Коваленко оставить пол стражей, исчисляя срок наказания с 1 июля 1954 года.
Приговор может быть обжалован в течение 72-х часов с момента вручения копии приговора осужденным.
Председательствующий суда: Макаров
Народные заседатели: Разумовский и Сафронов
Примечание Касилова: 8 мая 1956 года дело по этому приговору разбиралось в
Верховном Суде РСФСР и получило реабилитационный результат, о котором мне
сообщили 2 июня 1956 г. Был освобожден из 2-го лагерного отделения Минлага МВД
СССР, который располагался в г. Инте Коми АССР. Формулировка оправдания гласила:
документы, представленные Комиссии, не содержали призывов к свержению
существующего строя и правительства, а согласно показаниям даже свидетелей
обвинения, было установлено: при управлении лагерным «комитетом» порядка было
больше, чем при администрации лагеря.
Касилов И.С.
Машинописная копия Приговора сессии Красноярского краевого суда 15-21 июня 1954 г. напечатана небрежно, так что трудно установить опечатки, допущенные перепечатавшим от опечаток в подлиннике, который судя по стилю, тоже не отличался грамматическим совершенством. На этой копии Касилов красными чернилами крупным почерком на полях и в тексте набросал свои исправления и комментарии. На обороте всех шести листов машинописной копии Касилов фиолетовыми чернилами продолжил свои комментарии, снабдив их пространной цитатой из «Архипелага ГУЛАГа» Солженицына, где изложены события в Кенгире.
Норильский "Мемориал", выпуск 7-8, октябрь, 2015 г.