Владимир Пентюхов. Пленники печальной судьбы
Произведений на тему, связанную с ГУЛАГом за вторую половину ХХ века в России вышло множество и моя повесть тоже о жизни заключенных. Она состоит из стихотворных зарисовок с натуры. Точнее будет сказать: я пел о том, что видел своими глазами, бывая в лагерных колониях МВД СССР. 501 –я стройка этой организации располагалась вдоль Северо-Печёрской железной дороги между станциями Печора и Ухта, а 503-я - в междуречье Обь – Енисей на участке Салехард – Ермаково- Игарка.
Контингент строителей в основном состоял из бывших так называемых изменников Родины, то есть красноармейцев и командиров Красной армии, которые во время боевых действий, нарушили клятву быть верным этой Родине и, в критический момент, не пустили себе пулю в лоб, а сдались на милость фашистам и пошли в их плен.
Вторыми были «враги народа».Это те люди, которые, живя на оккупированной фашистами территории от западной границы до Москвы, работали на различных предприятиях, городов, чтобы не умереть с голода, и тем крепили мощь гитлеровской Германии
Третьи были судимы за то, что в тяжелейшие годы войны занимались воровством, мошенничество с целью наживы, откровенным грабежом и мародерством. И охраняли этих заключенных, после окончания войны, мобилизованные военкоматами семнадцатилетние солдатики, согнанные к лагерным зонам, разбросанным по северным и южным окраинам страны.
Когда 22 июня 1945 года началась Великая Отечественная война, мой отец на второй же день ушел в военкомат, чтобы поехать на фронт. За ним – старший брат Александр. Оба скоро погибли и как я жил с больной матерью и младшим братом в деревне Абалак, Иркутской области, я рассказывать не стану. Не обо мне речь, потому что в таком положении оказалось сельское населения всего Советского союза. Но я узнал о том, что чтобы прокормить в течение года к примеру один пехотный полк, это полторы тысячи ртов, нужно было использовать труд хлеборобов ни одного Абалака, а 15-20 таких деревень. А кроме того нужно было выращивать хлеб на содержание многотысячной армии защитников Родины, на не менее многотысячную армию заключённых, на многомиллионное население городов, сёл, деревень и рабочих поселков. Так что недоедание в лагерях заключённых это не умышленное мероприятие, как утверждали и утверждают некоторые авторы публикаций на тему о ГУЛАГЕ, а результат нехватки хлебных запасов великого СССР, который ощущали все живущие. Голод и только голод толкал людей на кражи, грабежи и разбои в местах поселения. За выкопанный в поле куст картофельных клубней или за горсть собранных на посевных делянах колосьев ржи или пшеницы, советские суды давали виновным от трех до пяти лет заключения, а после указа от июня 1946 года от пяти до пятнадцати годов.
В 1947 году, сразу после отправки на родину советских военнопленных японцев, я был переведен на службу на вышеупомянутую стройку в Коми АССР и там, в результате поездок по зонам, я и узнал какие категории заключённых в них содержались и за что отбывали наказания. Особое же моё внимание почему-то привлекали люди, прошедшие фашистский плен в годы войны, а затем, после освобождения из этого плена в мае 1945 года, оказались в наших лагерях для преступников разного толка.
Штаб 501-й стройки располагался в поселке Абезь на берегу реки Уса. Меня одного, из 160 прибывших солдат, оставили здесь, потому что был знаком с системой организации и проведения культурномассоваой работы, к тому же писал стихи, что явилось неожиданностью для политотдельцев стройки, любителей выпускать стенгазеты, «молнии» разного плана и писать статьи в газету «Строитель».
С кем я встретился в этом поселке, штабе стройки и в зонах вы прочтете в стихах. Они более эмоционально отражают настроение того времени. В них - моё сочувствие по отношению к узникам, переживания за их муки-страдания, сожаление за собственное бессилие хоть чем-то облегчить их участь.
Сказать, что я был не доволен службой, связанной с охранными действиями, я не могу, потому что ни в каком другом месте, ни в каких других войсках и ни при каких других обстоятельствах, я бы не встретился с теми, кто помог мне осознать суть своей службы, своего отношения к людям иной судьбы, что повернуло моё сознание в сторону честной , можно сказать праведной жизни, о чем я не имел бы представления живя, в своем захолустье - деревне Абалак.
В Абезьском театре я встретился с такими людьми , каких даже не мог представить в своём воображении.. Это талантливейшие мастера сценического искусства , известные своими творческими успехами всему Советскому народу еще до войны, сошелся с ними духовно и уверенно определил свое назначение в жизни. Первое место среди них для меня занимал москвич Дмитрий Александрович Крайнов - опереточный бас, второе - ленинградец, мастер художественного слова Борис Федорович Болховской, третье – актер и режиссер, один из первых кинокарифеев союза Леонид Леонидович Оболенский , четвертое – первый аккомпаниатор всемирно известного скрипача Давида Ойстраха пианист Всеволод Владимирович Топилин. Они при каждой встрече, при каждом удобном случае старались передать мне частицу тепла своих душ, частицу своих обширных знаний. И я старался изо всех сил впитать в себя всё то, что они мне передавали, потому что очень хотелось быть хоть в чем-то похожим на них. И это благодаря их я очень скоро вошел в курс окружающих меня событий.
Служба солдат комендантского взвода, в списках которого я числился, не была связана с охраной заключённых Они охраняли так называемые государственные , точнее - бытовые объекты: здание штаба стройки, штаба охраны, прокуратуры и суда, банка, типографии, радиостанции и другие объекты. Офицеры от младшего лейтенанта до капитана служили командирами взводов, инспекторами отделов, инструкторами различных служб и просто техническими специалистами. Они были уже не молоды, так как служили давно и, поскольку были на брони, во время войны на фронт не ходили. Руководящий же состав управления от майора и выше, были еще старше, но, умудрённые опытом, работали, видимо, хорошо, потому что при мне Москва никого в отставку не отправила.
Штаб управления стройки ощущал недостаток офицерских кадров, но пополнения им почему-то не поступало. Видимо поэтому я не раз слышал как начальник стройки полковник Барабанов говорил начальникам своих отделов, чтобы они брали в свои канцелярии наиболее грамотных солдат срочной службы. Видимо по этой причине я меня назначили на офицерскую должность - исполнять обязанности руководителя и организатора работы кружков художественной самодеятельности дома культуры.
В количество перечисленных объектов Ермаково не вошли лишь две зоны: женская и мужская, но они находились фактически уже за поселком и число заключенных в них не нужно включать в число вольнонаёмного состава строителей. Теперь, посмотрев на список объектов и на схему поселка, можно подумать: а могут ли в этих домах и общественных помещениях, занимаемых площадь менее одного квадратного километра, разместиться, кроме вольных людей, еще и пятнадцать тысяч заключенных, о которых твердят «сведущие» горе – писаки?
Общее число Ермаковцев: врачей, учителей, служащих разных организаций и военнослужащих, вместе с их женами и детьми, едва ли достигало тысячи человек.
Еще: любители описывать страшные тайны стройки в своих высказываниях утверждали что, на строительстве дороги эксплуатировалось более ста тысяч человек, что за год эта численность уменьшалась на одну треть, а МВД, на смену умерщвленным, посылало новые тысячные этапы заключённых. А у меня перед лицом лежит книга Игарского краеведческого комплекса « Музей вечной мерзлоты» о стройке 503, в которой утверждается отчетными документами, что за 1949 год на стройке работало всего 36,265 человек, в том числе вольнонаёмных 674 чел. заключённых 30,000, вооруженной охраны 2, 561 человек.
Во втором лагерном отчете за 1951 год отмечается, что на первое января 1951 года в Северном управлении 501-й стройки содержалось 28, 774 заключённых, из них 24 995 мужчин, 3779 женщин. А на первое января 1952 года заключенных мужчин в колониях содержалось всего уже 12, 661, а женщин 1500 человек. Уменьшение рабочей силы состоялось по причине свертывания основных работ в связи с закрытием стройки.
Несколько слов о том, в каких условиях содержались заключённые строители. Хотелось своими глазами увидеть как лагерная обслуга морит их голодом, доводя до дистрофии, как охрана при пятидесяти градусном морозе морозит бедных зэка на железнодорожной насыпе.
Но побывав в командировке в шестом лагпункте я, конечно же, ничего подобного не нашел. Заключённые в нём, как и в других подобных местах, жили материально лучше, чем простые люди на воле. Вот как об этом сказал заключённый Каримов, бывший немецкий пленник:
- Я в плен попал в сорок четвертом году, до призыва был колхозником. Жил, как все, плохо. Хлеб в колхозе выгребали из амбаров уполномоченные из района , забирали картошку и другое, что вырастало в огородах. Всё, вроде, отправлялось в армию, а мы оставались на шишах. В амбарах, и в подпольях – мышь разбежится - лоб разобьёт. Пусто. Шибко голодали. А здесь я ем три раза в день., обут, одет тепло, деньги зарабатываю. Себе сто рублей оставляю, за еду, одежду рассчитываюсь, матери сколько-то переводом отправляю, а остальное идет на лицевой счет. Ко дню освобождения на костюм накопить можно. И в деревне, в которой жил, люди, как зима придет, замерзали. Лес далеко. Уголь рядом никто не добывает. Как хочешь, так и живи. А здесь и дрова и уголь не выходит. Печки всё время топятся. Здесь и медпункт есть, не надо, как в деревне, за двадцать вёрст пешком тащиться, чтобы врач выписал таблетки от живота.
- Когда освободишься, на родину вернешься? – спросил я.
- - Наверно нет, мама, папа умер – к кому ехать? Наверно, как другие, украду чо-нибудь и опять сяду на всё готовое.
- Надо сказать, что такое мнение я слышал не раз и от других работяг в других зонах. И я всякий раз ловил себя на мысли, что и меня ничто хорошее не ждет в местах, где родился и вырос. Там у меня нет своей хоть худой избёнки с огородом, где бы можно было выращивать всякую овощ и картошку, с хлевом , чтобы было куда на ночь загнать коровёнку , с закутком для поросёнка, котуха для овец, ведь без всего этого в деревне жить нечем. И других солдат, моих ровесников, живущих рядом с зонами заключённых, оторванных от всяческих жизненных благ, не видящих месяцами людей с воли и годами девушек, ждет дома такая же участь, если, кстати, их здоровье не съест беспощадный север или их не убьёт киркой какой-нибудь озверевший рецидивист из мира блатных или бывший немецкие прихвостень-полицейский.
Во время той же первой командировки в 1947 году осенью я узнал как относятся бывшие фашистские пленники к своему положению в Советских лагерях, точнее в лагерях так называемой Сталинской стройки? Оказалось в общем-то, как и следовало ожидать: по разному. В зависимости от срока наказания. Те, кто добровольно сдавались фашистам в плен и переходили к ним на службу, сознавали, что Родина осудила их справедливо и оставались благодарны ей, что не расстреляла сразу после освобождения в мае сорок пятого года. Кто попал в плен по контузии или ранению и вынужденно остался жить и работать на фашистов, считали что их так жестоко наказывать не следовало. Потому что труд под угрозой расстрела был принудительным.
- Немецкая охрана не церемонилась с отказчиками от работы, -говорил бывший старший лейтенант Алексадр Мудров. – Их ликвидировали в лагере или отправляли этапом в Освенцимский крематорий. Я, чтобы остаться в живых и вернуться домой к родным, делал то, что приказывали и что не было связано с кровью других пленных. Знал: за это меня на Родине не пощадят. Слава Богу, руки мои и совесть чистые.
- Наши солдаты, когда немцы кричали им: хенде хох! редко поднимали руки, - вторит Мудрову еще один бывший взводный офицер.- но их сотнями тысяч сдавали в плен наши старшие командиры, которые позволяли противнику окружать наши войска в первые дни войны, а затем под Киевом, Смоленском, Москвой. Неужели мы все должны были стрелять в себя, чтобы остаться верным клятве? Если бы поступили так, Советский союз потерял бы около пяти миллионов своих граждан. А теперь хоть, и в заключении, но мы работаем в пользу её. И, если понадобится, снова готовы пойти за неё сражаться.
Несколько слов о содержания заключённых строителей. Режим был строгий, не никаких особых жестокостей к ним не проявлялось за исключением редких случаев, когда выявлялось какое либо злостное нарушение установленных порядков в зоне и за зоной.
Свободное время заключенные проводили каждый по своему, но большинство из тех, кто помоложе и покрепче здоровьем, участвовали в различных мероприятиях, проводимых культурно-воспитательной частью. Занимались в кружках художественной самодеятельности – не во всех зонах, но такая форма работы с заключёнными велась, участвовали в шахматно-шашечных турнирах, городочных соревнованиях. Желающие имели возможность заниматься в музыкальных, кружках, учились играть на музыкальных инструментах в струнных, духовых оркестрах. Особо популярным в большинстве колоний был такой инструмент как баян. Заключённые баянисты были желанными гостями в каждом бараке, особенно после ужина и в выходные дни.
Получали узники лагпунктов газеты и журналы, но конечно, с недельными или двухнедельными новостями. Раз в месяц к ним прибывала кинопередвижка с интересными кинофильмам, которые приходили смотреть даже люди из лагерной обслуги.
При поверхностном взгляде свежий человек не сможет заметить в среде заключённых унылых или грустных работяг. Они не показывают этого, точнее стараются не показывать, но оставаясь наедине с самим собою, молодые и пожилые люди, бывает, украдкой, накрывшись одеялам, плачут по ночам. А наиболее тонкие натуры из числа интеллигентов разных профессий, не выдерживали гнёта, какой всегда жил рядом с ними и, порой в отчаянии, чтобы покончить с ним, попрощавшись с товарищами по нарам, шли во внутреннюю запретзону, можно сказать под пулю постового с вышки, который имел право стрелять в нарушителя этой запретки, без предупреждения.
Таких людей угнетало то, что они были лишены возможности переписываться с домом, не знали, что с их родными, живы они уже или уже нет. Многие, чьё здоровье было подорвано еще в немецких концлагерях, беспокоились: доживут ли они до светлого дня освобождения? А если доживут, не загонят ли их, как уже со многими было, в ссылку еще дальше на север?
На 501-й стройке и прослужил с 1947 по 1949 год, вплоть до того времени как она завершила строительство железной дорого до станции Лабытнанги, что в низовье Оби, и за это время побывал в пяти или семи лагерных пунктах с различными заданиями от своего начальства. Продолжались мои визиты в подобного рода учреждения и когда был переведён на 503-й стройку. И везде, где был, с кем и с чем встречался, всё отражено в моих записках. В них – чистая правда за исключением того, что фамилии некоторых лиц изменены по причинам, о которых вы можете догадаться.
С теми, же, с кем судьба связала теснее, особенно после демобилизации меня из внутренних войск, а их реабилитации после смерти И. В. Сталина, я говорю о бывших заключённых артистах, мы не теряли связи в течение полувека, точнее до двухтысячного года. С теми, кто еще жив, переписываемся. Все свои публикации в газетах, журналах и книгах о стройках, а так же письма ко мне, сданы мною на вечное хранение в Красноярский краеведческий музей.
КЛЯТВООТСТУПНИКАМ
( Чтобы в плен не сдавались)
Кем бы ты ни был, армейский трудяга,
Солдат рядовой, фронтовой генерал,
Но если давал перед строем присягу,
В сражениях Родину- мать защищал,
Ты – воин Герой, тебе почести, слава,
Тебе уваженье до старости лет,
Но коль изменил ей при битве кровавой,
Прощенья не жди, для тебя его нет.
Ты сдался на милость врага добровольно,
Надеялся тайно остаться в живых…
Остался. И в зонах советских привольно
Гуляешь с тех пор на глазах часовых,
Вину искупая, но званье: »предатель»,
Куда б ни уехал ты, ни улетел,
С тобою пробудет до смертного часа,
Последнего вздоха,
Таков твой удел.
Автор неизвестен.