Ярослав Питерский. Падшие в небеса
Как хрупка жизнь человеческая?! Как она беззащитна?! Как она коротка и печальна! Как она неожиданно кончается! Смерть- это так просто! Смерть, оказывается, так близко?! Она всегда на расстоянии вытянутой руки! Умереть - очень просто! Лишить человека жизни – так незатейливо и так обыденно!
«Этот человек! Этот мужик, которого расстреляли конвойные, еще минуту назад мог видеть и говорить, мог дышать и чувствовать! Мог страдать и радоваться, мог быть голоден, и сыт,… но все, все кончилось в одно мгновение! Все кончилось - за микронную долю секунды… все прервалось!!!… Неужели – там нет ничего? Нет ничего за этой чертой? Бред, не может так быть! Бред, не может быть - просто темнота, просто небытие!» - с ужасом думал Павел.
Он оглядывался на силуэт разрушенной церкви, который таял за спиной. Он всматривался в машины, что тащились за колонной арестантов. Он пытался рассмотреть то место, где так легко был убит человек. Этот мужик, который так хотел съесть перемерзший, черный хлеб!
Павел представил жизнь этого неказистого и немного неуклюжего, на первый взгляд, человека. Он вообразил - как его под сердцем носила его мать! Как он, этот мужик - первый раз увидел солнце! Как он, первый раз - ходил купаться на речку! Как он, первый раз - поцеловал девчонку! И как он - мечтал! Все прошло, все кончилось тут, в сугробе! Тут, недалеко от проселочной дороги! Кончилось - быстро и нелепо! «Его убили обыкновенные русские парни! Его соотечественники. Просто застрелили! Ради чего они перечеркнули все это?! Что осталось от этого, пусть не очень симпатичного человека?! Кусок, замерзшего мяса – который предоставят теперь для отчетности? В качестве доказательства его побега?» - страшно! Было, очень страшно! Павел ежился даже не от холода, а от своих мыслей.
Колонна зэков медленно шла. Конвой гнал арестантов лениво и как-то обреченно. Солдаты, вдруг, сами стали похожи - на узников. Они шли рядом, низко склонив голову и уже не кричали так усердно. Они преобразились. Павлу показалось – конвоиры чуточку подобрели…
…Дорога в ад? Дорога в другое измерение. Куда? Куда идут эти люди? Этап все брел и брел… Клюфт передвигал ноги и вслушивался - в этот печальный скрип снега. В монотонный визг перемерзших снежинок под подошвами…
«Смерть, нет. Нет, не может быть! Нет, неужели этого Ястребова уже больше нет? Нет?! Нет, этого не может быть! Да, его тело уже остыло там, в кузове грузовика. Да его кровь уже замерзла, а глаза не видят. Но Душа?! Душа,… нет, неужели - у него есть душа?! Есть душа?! Она, она то - как? У человека должна быть душа…. Без нее просто нельзя! Нельзя! Это страшно! Это очень страшно - быть человеку без души! Неужели его душа еще тут? А может - нет никакой души?» - Павел ловил себя на мыслях, что вновь непроизвольно полез в высшую философию.
Ему было противно от своих признаний. От этих откровений! От вопросов к самому же себе. От страшных и таких безответных вопросов:
«Я, я - умру. Все умрут! И, что?! Нет, мы не можем, просто так - умереть! Ведь что-то же останется?! Бог! Если человека создал Бог – то он не позволит, чтобы вот так, тут, подохнуть за секунду?! Быть убитым полуграмотными солдатами, которые даже не осознают - что делают! Нет! Бог! Бог не может этого допустить! Нет! Но почему, если он есть – допускает? Неужели он не видит - мерзость! Бог! Ты должен все это, видеть! Должен!»…
…Сколько они шли – два часа, три, пять - Павел не представлял. Он потерялся во времени. Околели ноги. Пальцы рук от мороза - ничего не чувствовали. Глаза слипались от усталости. Хотелось спать. Дикое желание - просто упасть на снег и уснуть! Каждое движение для организма - настоящее испытание! Мучение. И лишь временами холодный ветер немного взбадривал. Он колол лицо и заставлял встрепенуться. Но это были лишь мгновения. Сколько километров осталось позади? Сколько верст этой дороги укатано под ногами? Сосчитать невозможно. Сосчитать - просто не реально!…
Сначала Клюфт, пытался запомнить - сколько было поворотов! Затем всматривался в окрестные виды - горы, деревья. Нет, ничего такого, что можно запомнить. Все слишком красиво и так мрачно. Красиво и мрачно! Однообразно и прекрасно! Эта природа! Сибирская природа – она неописуема и так убийственно холодна! Она живописна и губительна! Тайга и белый снег! Каждое дерево, как волшебный силуэт. Стройные березы и кряжистые кедры. Величавые сосны и коренасто-степенные ели! Серенькие осинки и темно-зеленые пихты! Зловещие скелеты лиственниц, черные кусты дикой смородины и шиповника! Сопки и тоненькая полоска дороги! Нить - ведущая их в неизвестность.
А этап все шел и шел… Солнце, словно устав освещать этот печальный и скорбный путь, спряталось за темно-синюю сопку. Тени деревьев превращались в чудовищные очертания сказочных и страшных животных. Снег, из голубовато-белого, превращался в - темно-серый. Сумерки сгущались над тайгой. На машинах зажглись фары. Конвоиры стали прикрикивать – теперь, в таком полумраке, вести арестантов, очень трудно. Это лишь тени. И усмотреть за ними проблема. Этап большой – кинется один из зэков и растворится в полумраке тайги, где его искать?!
Колонна, по дороге, поднялась на пригорок, а затем опустилась, в небольшое ущелье, среди сопок. Этап миновал деревушку. Одинокие избы и слабый и тусклый свет в окнах. На первый взгляд - село было небольшим. Но это было обманчивым впечатлением. Когда строй арестантов вывернул вправо и растянулся вдоль длинного оврага, у которого и стояло село, Клюфт рассмотрел - деревня не такая уж и маленькая. Дворов пятьдесят – шестьдесят. Добротные избы с покатыми крышами и традиционными для Сибири, четырехстенными, кирпичными трубами, посредине - из некоторых валил дымок. Лаяли собаки. Блеяли овцы и кое-где, даже, мычали коровы. Значит - есть скотина. Значит - деревенские живут не голодно!
Пока зэки украдкой смотрели на деревню – топая по укатанной дороге, она, как-то незаметно вновь свернула в тайгу, и провалившись - пошла под уклон. Идти вниз не просто. Снег в ложбине глубокий. Ноги проваливались в сугробы. Арестанты замедлили ход. Где-то сзади заурчали машины - им ехать тоже было не под силу – колеса, буксовали в белой вате. Павел огляделся по сторонам. Стало совсем темно. Только спины зэков и белые, кляксы теней, от полушубков конвоя. Солдаты нервничают. Уйти в побег зэку сейчас - плюнуть. Шаг в сторону и растворишься в темноте тайги…
Лагерь показался неожиданно. Он надвинулся. Навис над дорогой, как замок злого колдуна. Высокие стены и паутина колючки. Яркие всполохи прожекторов с боковых вышек – возвышающихся по периметру забора.
Луч слепящих, и мощных ламп - пошарил по колонне. Он, ярко-белый, выжигал глаза. Резал и щепал силуэты арестантов. Конвойные замахали руками, матерясь в сторону своих коллег – вертухаев, стоящих на вышках. Впереди, злобно, залаяли собаки. Целая свора. Судя по непрерывному гавканью, вою и рычанью – не меньше пятидесяти псов.
- Эй, опусти прожектор! Этап!…
- Кто идет?…
- Сколько?… – кричали из лагеря.
- Да, пошел ты!… Видишь этап!…
- Почему поздно?!… Кто старший?!… – напористо гнусил вертухай с вышки.
- Капитан Молоков. Молоков!… А ну, открывай ворота!… – заорал, за спиной Павла, солдат из конвоя.
Этап остановился. Зэки немного взбодрились. После утомительной и длинной дороги – лагерь, некоторым из них, показался - спасительным оазисом! Арестанты начали пихать друг друга в бока. Некоторые довольно шептали:
- Дошли, все-таки! Дошли!
- Теперь уж, не пропадем!
- Не замерзнем!
- Вот, сейчас, наверное - и погреемся!
- А может, и ужин дадут!
- Должны дать, как же - голодными спать ложиться?! Не имеют права…
Конвоиры кричали своим сослуживцам по ту сторону колючки. Офицеры выскочили из машин. Автомобили, урча, развернулись и поехали за угол высокой стены. Она была сделана из стальной проволоки, натянутой между столбов. Словно струны - огромной арфы, светилась, тут и там, в лучах прожекторов. Металлические колючки, в полумраке, смотрелись особенно зловеще. Неожиданно, несколько солдат бросились к колонне и с размаху начали крушить арестантам головы прикладами. Конвоиры - колошматили винтовками, по черепам, ничего не понимающих, зэков.
- А ну! На колени! Садись мать твою! Что вылупились?! Садись! Мать свою! На колени! На колени!
Люди с ужасом падали в снег. Слышны стоны и хруст костей. Солдаты топтались по телам, усердно нанося - удар за ударом. Этап, пал, как подкошенный. Послушался скрип. Огромные ворота, тоже оббитые колючей проволокой - раскрылись. С территории лагеря выскочили еще - десять вертухаев, с собаками. Цепные псы хрипели и рвались на лежавших арестантов. И вновь стон, и крики! Крики ужаса и негодования…
Павел, лежал - уткнувшись лицом в снег. Он старался не дышать. Щека от кристалликов холодного порошка быстро занемела. Краем глаза Клюфт видел, что рядом с ним ходит один из часовых. Он методично опускает приклад своей винтовки на спины зэков. Всхлипы и мольба. Плачь и стон.
- Лежать мать вашу! Ишь, вы - на курорт, думаете, вас привели?! На курорт?!
Павел втянул воздух в легкие и зажмурил глаза. Еще мгновение и удар по его спине,… а там. Там он потеряет сознание. Еще немного и …
Но пронесло. Конвоир, вдруг, как по команде - отскочил в сторону, и вытянулся по стойке смирно. Рядом с солдатом, краем глаза, Клюфт, увидел силуэт человека, в зеленой или серой фуфайке. Точно - какого цвета была одежда, Павел не разобрал. Было уже совсем темно.
- А ну! Прекратить! Капитан, что за костоломы у тебя? А ну! Хорош молотить мне рабочую силу! Завтра кто пойдет на лесосеку? – раздался суровый бас незнакомца.
- Есть прекратить! Взвод слушай мою команду! В шеренгу становись!
Зэки, медленно, с опаской, вставали с земли. Но некоторые этого сделать не смогли. Кто-то стонал, а кто-то вообще не двигался. Видно - удары прикладами, стали для них, роковыми. Солдаты оттащили «потери» в сторону. Толи уже мертвые, толи еще раненные, зэки, черными кучками, лежали в сугробе, рядом с воротами. Арестанты с ужасом косились на своих товарищей.
- Колонна налевооооо!… По одному на территорию лагеря – шагом маршшшш!…
Зэки подчинились этому протяжному крику. Толпясь, поочередно зашагали в сторону вышек. Яркий луч прожектора, словно струя из пожарного гидранта - лупил в лицо при входе. Тут же, два солдата – бесцеремонно мазали каждого новичка, по рукаву, кистью с известкой. На одежде оставался желтоватый след. Конвоиры, едва не сбиваясь, усердно считали вновь прибывших:
- Сто пятнадцать! Сто шестнадцатью… сто сорок шесть!
Павел попытался осмотреться. Лагерь - был большой. Сбоку виднелось несколько прямоугольных, длинных - словно спичечные коробки, бараков. Они отделены колючей проволокой. В некоторых, зарешеченных окнах – мерцал, тусклый свет. Справа, виднелось двухэтажное, каменное здание, судя по всему - штаб колонии, или администрация. За ним невысокая коробка, деревянной постройки, с длинной и немного покосившейся, железной трубой – которую поддерживали стальные распорки. Из трубы валил дым. Это явно была баня или кочегарка. Прямо у ворот высился еще один двухэтажный серый дом, но не каменный, а из бревен. И, наконец, слева, топорщились еще какие-то строения – больше похожие на склады. От внешнего - свободного мира, лагерь был отгорожен тремя рядами колючки. В каждой - по полсотни нитей проволоки. За колючкой стоял небольшой заборчик из штакетника. На каждом изгибе этой страшной проволочной стены - по высокой вышке, с грибком вместо крыши. А на каждой вышке - по прожектору. Их лучи, падавшие с замысловатых башенок, поднятых на длинные и высокие ходули, бревен, переплетались в темноте, и словно играя, бегали по черному лесу возле лагеря. Видно, часовые таким незатейливым образом развлекались во время несения службы.
На большой площади, перед двухэтажным, деревянным зданием - строй арестантов уже сформировался в коробку. На этом месте проходили все торжественные и массовые построения в колонии. Это был плац. Он тщательно очищен от снега. Под ногами Павел почувствовал каменное покрытие. Брусчатка. Плац был покрыт – брусчаткой! Тут, в тайге… - брусчатка, как на Красной площади, в Москве!!!…
«А может в Москве брусчатка - как в далеком сибирском лагере?! Все по стандарту – страна, как лагерь. Один большой и красивый лагерь…» - мелькнула мысль в голове у Павла.
На середину этого лагерного майдана, вышел все тот же человек - в зеленой фуфайке. На этот раз цвет одежды Павел рассмотрел. Плац освещался хорошо. Через каждые десять метров, стояли столбы с лампочками. Человек в зеленой фуфайке лениво и небрежно переваливался с ноги на ногу, и долго топтался – рассматривая, вновь прибывших зэков. Этот коренастый – ждал, когда, арестанты угомонятся и хоть на миг обратят на него внимание. Словно паук, наслаждался насекомыми - запутавшимися в его ловушке-паутине. Он предвкушал, все кто к нему попал - уже обречены на длительные мучения.
Рядом с крепышом стояли два офицера в полушубке. Одного Павел рассмотрел хорошо – этот тот самый человек, который снял шапку с Ястребова и выбросил ее в сугроб… палач - давший команду на расстрел невинного человека.
Оба офицера что-то шептали на ухо человеку в фуфайке. Клюфт заметил на голове у этого «крепыша-хозяина» высокую, серую папаху. Мужчина надел ее вместо обычной ушанки. Стало окончательно ясно – он тут «самый главный». Папахи носили лишь чины не ниже армейского полковника…
- Граждане заключенные! – крикнул «хозяин плаца». – Я начальник лагеря Мохов! С этой минуты, все вы попадаете под мое непосредственное командование! А я! Я, лично я, отныне, несу непосредственную ответственность за судьбу каждого из вас! За вашу нынешнюю и дальнейшую судьбу! И не только судьбу, но и может быть в каком-то смысле и жизнь! Ведь теперь вы становитесь не просто заключенными нашего лагеря, а бойцами трудового фронта! Теперь вам предоставляется великая честь трудом и соленым потом искупить ту вину, которую вы несете перед нашим трудовым народом! Перед ленинско-сталинской партией большевиков! Перед нашим вождем и учителем - нашим дорогим, и мудрым, товарищем Сталиным! И вы должны ценить эту возможность! И вы должны сделать все возможное, чтобы вы отсюда вышли другими людьми и искупили все ваши грехи перед нашим рабоче-крестьянским, советским государством! А поэтому, вы должны работать не щадя ваших сил! Поэтому, все вы будете работать тут, а кто не будет и не захочет работать - тот станет моим личным, кровным врагом! А с врагами я поступаю со всей строгостью! И поэтому знайте - я тут царь и Бог!
Зэки, заворожено и обречено, слушали раскатистую речь человека в зеленой фуфайке, с папахой на голове. Этот монолог звучал зловеще. Он звучал приговором, звучал окончательным выводом и судьбоносным пророчеством для всех, стоящих, на плацу!
Мохов обвел взглядом строй. Ни движения, ни вопроса. Начальник лагеря – довольный своей уверенностью - заложив руки за спину, медленно подошел ближе к арестантам. Он ходил рядом с зэками и пристально всматривался в их лица. Кто-то из зэков не выдерживал тяжелого взгляда - человека в фуфайке, с папахой на голове, и, опускал глаза. А кто-то напротив – тщательно старался обратить на себя внимание. Так сосед Павла по строю – нелепо и картинно улыбался, и нервно посмеивался. Когда Мохов поравнялся с ним, какой-то мужик, схватил за руку начальника лагеря, и потянув на себя – упал на колени:
- Товарищ начальник, я, я, хочу искупить, дайте мне шанс!
К зэку, тут же, подскочили конвоиры. Солдаты отволокли арестанта в сторону и придавив валенками, уложили на камень плаца. Мохов, брезгливо посмотрел на узника и вздохнув, кивнул головой:
- Я вижу,… вижу, есть тут люди, которые готовы работать! Но, но и работа сама по себе – это уже оказанное доверие! Ведь работа – это выполнение нормы! А выполнение нормы - это паек! А хорошее выполнение нормы – это двойной паек и новая спецодежда! А очень хорошее выполнение нормы и лучшая бригада – это другие всевозможные поощрения! Дополнительные посылки и возможность приобретать продукту в нашем лагерном магазине для заключенных! Так, что не все из вас еще будут допущены до работы! В первую очередь это должны быть действительно очень работоспособные и талантливые люди! И действительно специалисты! Поэтому, сейчас из вас будут сформированы некие приблизительные бригады! Те, кто не попадет в эти бригады – получит возможность попасть в группу спецобслуживания! Из них сформируют уже другие подразделения!
Павел покосился по сторонам. Эта искорка, в глазах его товарищей по несчастью! Она, была, еще совсем недавно! Мерцала! Но сейчас - она погасла. Люди уныло стояли, опустив головы в низ. По строю начал гулять шорох недовольных фраз. Зэки бормотали – вторя Мохову:
- А, вот, так?!… Подохнуть, значит, тут,… на лесоповале… и то, в честь!
- Да, спасибо,… и работой-то, обеспечить не смогут!
- А,… что будет со мной. У меня ж… на воле инвалидность была… мне-то,… что теперь…
- А, я, вообще, работать не буду,… пошли они на,… со своим искуплением! Мне искупать то и нечего… сволочи…
Мохов, не обращал внимания на шепоток. Павел понял, этот человек – начальник лагеря, не так прямолинеен, как кажется на первый взгляд. Он, что-то, пытается скрыть. В его словах заложен, подтекст. И он, голодных, уставших и обозленных зэков – провоцирует на протест. На неповиновение. Но зачем? Зачем, ему, это было надо – Павел, пока не понимал. А начальник лагеря, замолчав, прислушивался к разговорчикам в строю. Покачав головой, Мохов махнул рукой и довольный, продолжил:
- Ну, а что бы, как говорится - от слов, перейти к делу – вот, вот, готов выслушать ваши вопросы. Ваши требования и ваши жалобы. А потом, потом уже к остальному!
И тут же, на начальника лагеря, из толпы посыпались претензии зэков:
- Они человека расстреляли не за что!
- Они не кормили нас по норме!
- У меня ноги околели, а как я работать с обмороженными ногами буду?! Мне в санчасть надо!
Мохов слушал каждую жалобу и утвердительно кивал на человека – который говорил о своей проблеме. Недовольных, выводили два солдата и уводили в другую колонну. Там, к жалобщикам, подходили офицеры и записывали фамилии, и претензии. Заставляли расписываться в каких-то бумагах. Эта часть спектакля продолжалась довольно долго. Из общей массы этапа вышло порядка сорока - пятидесяти человек. Некоторые, словно почувствовав, послабление – вели себя откровенно вызывающе. Один из заключенных даже крикнул:
- Да вы, сюда, давайте мне прокурора! Что вы, со своей бригадой?! Мне пересмотр дела нужен!
Мохов, все эти выходки, как не странно - терпел и не позволял своим подчиненным затыкать арестантам рта. Так бы все продолжалось. И не известно, сколько бы еще жалоб пришлось выслушать конвоирам и начальнику лагеря, но произошло неожиданное.
Справа послышался - резкий стук и скрип. Затем, странное посвистывание, и вновь стук. На плац, перед изумленными арестантами, вышли еще несколько зэков – это были обитатели лагеря. Они катили тачки, несли круглые и здоровые бревна. Было этих зэков человек двадцать. Все, как торжественная процессия - на параде 1 мая, маршировали в ногу, шли по плацу, стройными рядами.
На вновь прибывших арестантов это подействовало - как шок. Павел и его товарищи, затаив дыхание, а некоторые - открыв рты, смотрели за этой страшной процессией. Когда строй «местных» зэков, оказался в центре плаца, раздалась команда:
- Стой! На строй в колонну по четыре становись! Раз – два!
«Демонстранты» – послушно бросили бревна, и тачки, и развернувшись – словно хорошо натренированные муштрой солдаты, отошли на три шага назад. Павел покосился через спину соседа. Он увидел Фельдмана. Он увидел глаза этого человека. Он увидел и понял, о чем он - этот странный человек, говорил ему там, на привале в разрушенной церкви!
- Господи! Господи наставь меня на путь истинный! – почти не слышно прошептал Павел.
Он закрыл глаза и попытался задержать дыхание – что бы услышать, ответ. Но отозвалось лишь сердце! Гулкие удары. Тук, тук. Тук, тук!
«Отсчет. Обратный отсчет жизни! Нет, это не может быть? Неужели так стучит обратный отсчет?» - в страхе подумал Павел.
Вновь раздался голос Мохова. Нам этот раз, начальник лагеря, говорил угрожающе – без мажорных ноток в голосе:
- Ну, а сейчас и ваше право – доказать, кто, на что, годится. Все, поочередно, кроме тех, кто стоит в этом строю, - Мохов, кивнул рукой, на только, что сформированную «колонну жалобщиков», - Должен подойти и по команде офицеров, либо поднять бревно, либо прокатить тачку с камнями!!!… Потому, как вы, не впавшие в жалобную лихорадку, я вижу, честные люди, не опустившие головы и готовые на трудовые подвиги, ради искупления вины! Честь вам уже за это и хвала!!!… Поэтому!!!… На основании ваших показателей, прямо сейчас будут сформированы пять бригад! Которые уже завтра выйдут на работу и которые уже сегодня пойдут в баню и получать паек в долг! И так… из колонны по очереди вы должны будете выйти и показать на что вы способны! Всем все ясно?!!!… – вопрос канул в темноту плаца.
Было слышно, как скрипит снег под валенками конвоиров. Тишина. Строй новеньких узников замер. «Жалобщики» стояли и не знали, как реагировать на это объявление. Они с недоверием косились на своих товарищей оставшихся в строю. К колонне, медленно и степенно, подошли четыре офицера в полушубках. Они, лениво расхаживая, вдоль строя, тыкали пальцем и кричали:
- Ты, к тачке!
- Ты к бревну!
- Ты к тачке!
Арестанты испуганно выходили из строя и бежали к середине плаца, где, будущим работникам зоны, нужно было доказать, свое «умение» работать. Кто-то хватал бревно. А кто-то опускался к тачке. Один здоровенный мужик, схватив неотесанную лесину, словно хрупкую женщину – поволок ее к углу плача. Два конвоира, с трудом, догнали этого лагерного Геракла и заставив его бросить бревно, отвели назад.
- Принять в третью бригаду! – прозвучал приговор.
Здоровяк радовался, как ребенок. Он улыбался, и чуть было, не плясал на плацу от счастья. Но, таковых, оказалось единицы. Большинство поднять бревна не могли, ни в одиночку, ни даже вдвоем. Офицеры внимательно смотрели, как пыжатся новенькие зэки и после неудачных попыток отправляли «хилых» арестантов «попробовать себя» в катании тачки. Кто-то, с уверенностью, двигал, нагруженную камнями, тележку, а некоторые и с этим лагерным инвентарем, не могли справиться. Совсем немощных - отгоняли в угол плаца. Два солдата, мазали им на одежде, кистью с известкой - вторую полосу…
«Вторая полоса… вторая полоса – что это значит? Что значит? Мне тоже должен намазать вторую полосу,… а может это отметки, о кругах ада? А? Как интересно? Сколько их там по библии было – девять? Вот, так, быстро - вторая…» - подумал Клюфт.
Он увидел, как из строя вышел Оболенский. Старик уверенным шагом двинулся к огромному бревну. Но стоящий рядом со стволом офицер, почему-то замахал рукой. Петр Иванович, в недоумении, остановился. Что говорил нквдшник старику, не слышно. Но по жестам, Павел понял – Оболенского не пускают пробовать свои силы. Старика отпихнули и без проверки повели в угол плача, к толпе хилых и немощных арестантов…
- Ты, к тачке… - донеслось до Павла.
Молодой офицер смотрел в упор на него. Клюфт глубоко вздохнул и сделал шаг вперед. Но тут же остановился и растерянно обернулся. Он взглянул назад. Там, в темноте строя, он нашел глазами Фельдмана. Он качал головой из стороны в сторону…
- Ты, что, глухой?! – рявкнул на ухо Павла военный. – А ну, пошел к тачке! К тачке! – офицер грубо подтолкнул Клюфта.
Павел засеменил к противоположенной стороне плаца. Раз. Два, три, четыре... Десять шагов…. Вот она – большая тачка! Деревянный короб, сбитый из лиственницы. Толстые, слегка, отполированные руками, зэков - ручки. Большие, железные колеса. Поднять такую махину, даже не груженную – уже подвиг. Она весит - не меньше сотни килограммов. Прокатить…. Ее еще нужно прокатить с камнями…
Рядом с тачкой стоял зэк. Это был обитатель лагеря. Совсем морщинистый, пожилой мужчина внимательно смотрел за каждым движением Павла. Когда Клюфт приблизился – он тихо шепнул:
- Давай, сынок, давай. Мы тут камни полупустые положили, так что поднимешь – тут дел-то… - подбодрил этот незнакомый человек.
Этот зэк переживал! Он переживал за его судьбу! Он - хотел помочь! Он хотел, чтобы Павел - поднял и провез эту проклятую тачку! Но зачем? Что обречь его на годы каторжного труда в тайге, или на руднике? Что была возможность умереть с этой чертовой тачкой в руках?
«Нет, значит - не всем безразлична моя судьба. Не всем, на земле безразлична моя судьба! А может, это, уже счастье - когда ты понимаешь, что твоя судьба не безразлична какому то незнакомому человеку и тут, в этом таежном аду? Тут, где уже, кажется - не должны остаться – эмоции, чувства? Нет, может быть - он прав. Он, прав, этот богослов» - Павел в эту секунду, почему-то вспомнил о богослове.
Иоиль. Почему-то о нем. И о Вере. И о ребенке. Но сначала, почему-то об Иоиле…. О нем. О его словах…
«И отдаст брат брата на смерть, и отец – ребенка, и восстанут дети против родителей и отдадут их на смерть. И будите ненавидимыми всеми за имя мое. Но кто выстоит до конца, тот спасется!» - Клюфт непроизвольно улыбнулся.
Зэк даже вздрогнул от неожиданности. Увидеть в этот момент счастливую улыбку – почти свободного человека! Почти! Нет! Этого, он, не ожидал!
- Ну, что встал? Бери тачку и кати сюда! – рявкнул офицер, который тоже внимательно наблюдал за Павлом.
Клюфт, тяжело вздохнул, и незаметно подмигнув, сердобольному зэку, схватился руками за полированные ручки тачки. Ладони слегка обожгло холодное дерево. Павел набрал воздух в легкие и потянул руки вверх. Тачка поддалась. С трудом, но все же Клюфт ее оторвал от земли и напрягшись – толкнул вперед. Колеса заскрипели и поехали по бугристой брусчатке. Шаг, еще один. Метр, два. Три…
«Я везу. Везу на этой тачке свою душу в преисподнюю!» - какая-то, совсем нелепая мысль, мелькнула в голове у Павла.
И тут - полированные и холодные деревяшки выскользнули из рук у Павла! Тачка накренилась и заскрипев повалилась на бок. Куски не то угля, не то камней - высыпались на плац. Клюфт, тоже, потеряв равновесие, упал рядом с кузовом тачки. Офицер подскочил к лежащему на холодных булыжниках Павлу и толкнув его в бок сапогом, противно пропищал:
- Ну, неуклюжая морда! Что завалился? Кто после тебя поднимать камни-то будет? Он, что ли? А ну, встать!
Клюфт покосился на зэка, что стоял в нескольких метрах сзади. Испуганный мужик нервно похлопывал себя по ватным штанам ладонями рук – словно считая себя виноватым в падении тачки. Павел, медленно поднялся и не смотря, в глаза нквдшнику, зло буркнул:
- Прошу прошения. Что-то ноги подкосились…
- Ноги подкосились у него! А как, работать то, будешь? А? Тачку - три метра не прокатил. А тут ровное поле, а там, в карьере! Там, вверх, катить надо!
- Ну, что там у тебя Остапенко? А? – раздался голос сбоку.
Офицер отмахнулся:
- Да, вот, хрен его знает, куда его приписывать?! Вроде тачку поднял, а везти не может!
- Так на бревне его попробуй! Мне люди хоть нужны, но дармоедов - не надо! На хрен мне доходяги эти сдались?! На бревно его! Пусть, там решают! Доходягу этого брать или нет! Мне в бригаду этот не нужен!
Этот голос звучал, как из другого измерения. Этого – «вершителя судеб», Павел не видел. Он, не мог видеть, физиономии, этого «существа», решающего – как дальше зэку существовать!
«Страшный суд! Хм, забавно… интересно,… а может страшный суд – он, вот такой и есть? Может, вот так, и, решают, кто куда – в рай или ад? Ха! Ха! Нет, определенно, я начинаю сходить с ума!» - мелькнула мысль.
Павел тяжело вздохнул и покосился на офицера. Он толкнул его в сторону другой кучки народа, где стояли еще два солдата, какой-то арестант, и офицер, с человеком в гражданской одежде. Судя по движениям и словам - этот «гражданский» тип тут «правил бал». Он нервно постукивал зэка по плечам и спине, рассматривал его словно коневод - дряхлую лошадь! Словно работорговец - хворого пленника! Словно покупатель - плохой товар, и ворчал на офицера:
- Кого, вы, пригнали?! А?! Кого? Одних доходяг?! Ну, как, тут, с ними - план давать? А?! Они все запасы только сожрут и никакой выработки! В лазарете, вон, уже все койки забиты! В ночь, по пять жмуров отбиваем! С кем работать?? А! И вы еще тут пригнали? Ну, как, как он бревно поднимет?! – человек в гражданском пренебрежительно схватил зэка за руку и подняв его кисть резко опустил.
Рука ударилась о тело и повисла, как плеть - словно неживая. Зэк стоял, ожидая своего приговора.
- Товарищ Сухарев, вот этого попробуйте! – крикнул офицер, что стоял рядом с Павлом.
Военный подтолкнул Клюфта к типу в темно-коричневом, овчинном, полушубке и белых бурках на ногах. На голове этого человека красовалась пушистая лисья шапка. Рыжий мех, с белыми опалинами, смотрелся - как новогодняя маска на голове у школьника. Маленькие, черные глазки, красные от мороза - округлые щеки и нос картошкой. Толстые пухлые губы и складки на шее. Павел успел рассмотреть человека, которого назвали по фамилии - Сухарев.
Он медленно подошел к Клюфту и оглядев его - с ног до головы, спросил:
- Сколько лет?
- Двадцать один…
- Срок…
- Пять лет, без права переписки…
Сухарев вздохнул и похлопав Павла по плечу, довольно кивнул головой:
- Этот вроде пойдет. Молодой, работоспособный. Вроде не калека. Ну, что там?
- Он, с тачкой завалился… набок,… – пояснил офицер, который привел Павла.
- Ты, что ж падаешь? А? Сынок? Что упал то? – добродушно спросил Сухарев и заглянул в глаза Клюфту.
Павел опустил голову и зло буркнул:
- Ноги подкосились. От голода…
- Ноги говоришь! – тяжело выдохнул Сухарев. – Ноги нужны нам крепкие. И руки. Нам - бревноносы нужны! Бревна носить надо! Для страны! Для нашей рабоче-крестьянской страны! Понимаешь! Стране лес нужен! Древесина нужна! А таскать ее некому! Все вон, хилые какие-то! И ты вот, ноги у тебя, видите ли - подкашиваются! Так, слушай меня! Поднимая бревно вот с этим человеком! Вместе по команде! – Сухарев кивнул на второго зэка.
Арестант покосился на Павла. Их взгляды встретились. Ненависть и презрение. Боль и отчаянье. Клюфт понял – этот человек никогда не поднимет бревно. Что бы, ему, не сделали. Он просто не хочет это делать…
- Так, вот, поднимите бревно – считайте, спаслись! Идете – вон, в тот строй, в мою бригаду! В номер три! Бригада номер три! Получаете пайку и моетесь в бане! А завтра на работу! А, не поднимаете бревно – идете, вон, в тот, строй доходяг! Там, с вами, уже другие будут разбираться! Но только учтите - у вас одна попытка и последний шанс заработать себе хоть какую-то возможность выйти на волю! Всем все ясно? – Сухарев говорил это ровным железным голосом.
Словно учитель в школе читал лекцию о правилах поведения на уроках. Так все обыденно и просто. Просто, как жизнь и смерть… никаких сложностей…
- Так, ты встанешь, вот, с этого конца! – Сухарев схватил Павла за руку и указал на бревно.
Клюфту достался толстый спил. Ровное кольцо дерева было сантиметров сорок в диаметре. Поднять бревно было конечно тяжело, но все-таки можно, если сильно постараться.
«Интересно, сколько оно росло в тайге? Лет пятьдесят - шестьдесят? Сколько оно видело закатов и рассветов? Сколько оно видело диких зверей? И тут. Пришли люди и спилили его, спилили его… как все просто, банально просто!» - неожиданно подумал Павел.
- А ты, встанешь вон там! – Сухарев миролюбиво хлопнул в ладоши – указав второму зэку на тонкий конец бревна. – И так по местам! Становись!
Павел склонился над лесиной и замер. Его напарник и не думал нагибаться. Сухарев, увидев это, окрикнул Клюфта.
- Эй! Ты, что, не слышал?! По команде!
Павел выпрямился. Он, смотрел на спину, впередистоящего зэка и представлял: о чем думает сейчас, этот человек. Может быть, он тоже пытается угадать мысли Павла?
- Бревно поднять! Раз-два! – скомандовал Сухарев и отошел немного назад, страхуясь, что бы на него не уронили тяжелую лесину.
Павел нагнулся и потянул за конец. Его напарник стоял без движения. Сухарев с удивлением смотрел на этого упрямого и смелого человека. Клюфт тоже выпрямился в ожидании развязки.
- Эй, ты, что не слышал команды? Поднять бревно? По команде поднять - твоя спина нагибается и опускается! Руки за лесину и вверх! – разъяренно крикнул Сухарев.
Зэк посмотрел на него через плечо и как-то брезгливо ответил:
- Я не лошадь и не цирковая корова - поднимать тяжести по команде! Да и вообще я не буду поднимать это бревно! Вам надо, вы и поднимайте!
Сухарев метнул на непокорного человека гневный взгляд, но как не странно, кричать и ругаться не стал. Он спокойно и издевательски сказал:
- Гордый значит?! Гордый! В отказ пошел?!!! Ну, что ж, проверим, что стоит твоя гордость. Учти, если ты сейчас не нагнешься, и не попытаешься поднять - это чертово бревно, ты не себя спишешь к доходягам. А спишешь вот этого пацана! – Сухарев, ткнул пальцем в Клюфта. – Его спишешь! Готов ли ты взять на себя - ответственность за его судьбу?! Если готов, то можешь не опускаться! И так! Слушай мою команду! Бревно поднять! Раз два!
Впереди стоящий зэк жалобно посмотрел на Павла. В его глазах Клюфт увидел сожаление и боль. Этот человек просил у Павла прощения! Он тяжело вздохнул и остался стоять на месте…Сухарев покачал головой и махнул рукой офицеру. Тот схватил «бунтаря» и толкнул солдатам. Конвоиры, потащили несчастного в сторону сиротливо стоящей группки людей. Стариков, больных и раненных – которых Сухарев называл обидным и страшным словом - «доходяги»…
- Ну, а ты? Ты-то, что стоишь? Тебе команды никто не отменял! Нагнулся и поднял свой конец! – зло крикнул человеку в лисьей шапке на Павла.
Клюфт покосился на Сухарева. Он смотрел в глаза этого человека. Смотрел и вдруг понял – он его не боится. Он не боится его помощников - офицеров и солдат! Он вообще ничего не боится! Павел усмехнулся и гордо сказал:
- А я тоже поднимать ваше бревно не буду! Не буду! Если вам надо вы и поднимайте! Вы и носите! Его сами! Для вашего плана!
Сухарев подошел вплотную и прижавшись к Павлу – зашипел ему прямо в лицо:
- Что сука?! Вражина? Гордый?! В отказники? Героем, мать твою,… себя почувствовал? Сдохнешь! Сдохнешь и ничего, никому - не докажешь! Дурак! Ты, просто дурак! Ради красного словца - жизнью рискуешь?! Бери бревно, пока я добрый! Бери твою мать!
Павел отвернулся и ничего не ответил. Он молчал. Он слышал, как тяжело дышит Сухарев. Клюфт чувствовал на себе его тяжелый, пронизывающий взгляд. Пауза затянулась…
- Бери бревно! Бери бревно - пожалеешь! Бери, а то подохнешь, как собака ведь! Тьфу, дурак молодой! Ой, дурак молодой! – на это раз как-то даже с сожалением прохрипел Сухарев и плюнув на промерзшую брусчатку, махнул рукой и показал офицерам на Павла. – Этого к доходягам! Он работать не будет! Следующего давай!
Павла потащили в угол плаца. Он увидел, как на него, смотрели те - кто по категории лагерного начальства назывались «доходяги». Эти люди похожие на тени – пялились не с сочувствием, а каким-то злорадством. Они радовались, что «их полку прибыло»! Странная психология обреченных в этом лагере - работала без сбоев. И лишь один из этой группы смотрел на Павла с одобрением и пониманием. Это был Фельдман. Но Павел его потерял из виду. Клюфта небрежно схватили за руки два конвоира. Один из солдат макнул большой веревочной кистью в ведро с известкой, и провел Павлу по руке - вторую полоску. Мокрая известка нелепо заблестела под электрическим освещением.
Предыдущая Оглавление Следующая