Ярослав Питерский. Падшие в небеса
Дикий крик раздался в помещение. Нет, не крик, а вой! Вой человека, который ревел, как животное в тайге!
- Выходи строиться! Выходи строиться - по центральному проходу мрази! Выходи, собаки – хватит спать! Тут вам не санаторий!
Большой, можно даже сказать - огромный человек, в белом полушубке, слегка рыжей овчинной шапке и серых валенках, расхаживал, по центральному проходу барака, и стучал по нарам огромной палкой. Хотя, это была не просто толстая палка – а обледеневшая дубинка! Посох из лиственницы, весь покрытый толстым слоем льда, блестящего в тусклом свете барачного освещения. Поэтому издали, этот великан в полушубке, казался … дед морозом… ах, если бы - не его слова! Не его дикие крики:
- Выходи, мрази! Считаю до десяти! Всех, кто останется на нарах, буду называть нарушителями! Все попадут в карцер! А карцер у нас знатный! Два ведра воды, и вы в гостях у Бога! Ха! Ха! – зареготало «чудовище» в белом полушубке.
Рядом с этим монстром, в офицерском обмундировании, семенили два солдата. Еще десять конвойных стояли и лениво разглядывали испуганных обитателей барака. Там, на большой площадке, возле входа, они, устроили, эдакий - мини-плац.
-…девять, десять! – проорал гигант, похожий на «дед мороза». - Слушай сюда, ублюдки и мрази земли русской! Слушай сюда! Подонки и нелюди страны нашей любимой! Вражины поганые! От вас, собак - мы нашу землю рабоче-крестьянскую очистим! Очистим, и вы, собаки, должны нам помочь в этом! Ха! Ха! На это нам дал мандат сам товарищ Сталин! Наш вождь и учитель! А мандат доверия товарища Сталина – это самый главный документ на всем свете! Нет более доверия, чем доверие – товарища Сталина! И вы, суки должны это понимать! Товарищ Сталин вашу подлую сущность раскусил! А товарищ Ежов - своими ежовыми рукавицами ее вытащит! И мы выполним этот приказ!
Павел вдруг ощутил, что его страшный сон продолжается и наяву. Он заметил, что выполняет все движения словно по приказу! Как надрессированное животное! Быстро и нелепо послушно! Раз, два - и он уже стоял, и толкался в длинной шеренге, в центральном проходе! Клюфт попытался рассмотреть своих соседей. Сколько их тут, людей - обреченных на смерть? Клюфт покосился вбок – больше сотни человек толпились возле нар, выстроившись в две шеренги. Эта огромная толпа ожила. Она шевелилась и пихалась.
«Чудовище» в белом полушубке, меж тем, медленно шел мимо строя и лениво, и в тоже время – пристально, разглядывал лица зэков. Только тут, Павел увидел, что этот человек, кроме обледенелого, посоха-дубинки, держит в руках еще и папку с документами.
- Так, время вышло! Десять - я прокричал! Больше никто в строй не встает! – гигант нагнулся, пытаясь рассмотреть тех, кто остались лежать на нарах.
Ехидно и противно ухмыльнувшись, он двинулся по направлению к окну. Там, с верхней полки, торчали чьи-то ноги …. «Чудовище» замахнулось обледеневшей тростью и что есть силы - врезало по сапогам лежащего зэка…. Но человек не шелохнулся. Тогда великан в полушубке, недовольно буркнув – толкнул своей дубинкой несчастного. Тело рухнуло сверху, на земляной пол, как мешок с картошкой. Тупой и глухой звук падения…
- Вот падаль! Сдох! Мать твою! Фамилия как?! - нервно заорал гигант, на лежавшего без признаков жизни, на земле человека.
Он кричал мертвецу, словно тот, мог ответить! «Неужели эти звери не отстанут от меня - даже когда я умру?» - пронеслась мысль у Павла в голове. Но через секунду Клюфт понял – «чудовище» спрашивает фамилию умершего, у живых!
- Я спрашиваю, как фамилия сдохшего? Кто рядом спал?
Из строя, на один шаг вперед нерешительно вышел худощавый парень, и виновато понурив голову, робко и тихо ответил:
- Это Гришка Полуянкин,… мой сосед, земляк мой… он это хворал, вот и умер,…
«Чудовище», медленно подошло к этому трясущемуся от страха, как осиновый лист, человеку и ткнув парня в грудь, своим обледенелым посохом – завыло:
- Полуянкин говоришь,… земляк… хм, ты и потащишь жмура…
Парень вздрогнул и затрясся от рыданий. Он склонил голову и запищал. Гигант в полушубке, постучал его по плечу своей палкой и пробасил:
- Как фамилия?!
- Арсенкин Сергей Викторович… четырнадцатого года рождения… пятьдесят восьмая дробь шесть. Дробь десять, дробь двенадцать. Десять лет без права переписки омским особым совещанием,…
Гигант в полушубке брезгливо отдал посох своему помощнику и открыв папку стал рыться в бумагах. Он что-то вычитывал на листе, водя по нему жирным пальцем. Наконец, наткнувшись на нужную надпись – довольно воскликнул:
- О!!! Так, ты есть в списках?! Вообще замечательно! Да, дохлый ты, конечно! Чуть живее, как говорится - своего земляка! Ха! Ха! Что ты так вот, скрючился? – издеваясь, надул губы «нквдшный дед мороз».
- Туберкулез у меня,… - плакал парень.
- А! Ну, конечно! Тогда понятно, что ты в списках! Так, этого, вон в сторону! Пусть тащит своего соседа! – махнул на парня, гигант в полушубке. – Так, слушай список! Все - чья фамилия будет зазвана – шаг вперед из строя! Отзываться четко и ясно! Пошли далее! Баранов! Верзаков, Дубилин!…
Фамилии, звучали, как приговор. Люди вздрагивали от звуков. Каждый из зэков, с ужасом ждал, следующего окрика… этого «чудовища», в белом полушубке. Кто-то из арестантов, зажмурив глаза, что-то шептал себе под нос. У Павла тоже колотилось сердце! «Сколько выкрикнет? А? Нас тут человек двести!» - крутились мысли.
- Игнатьев!… Клифт!… Оболенский!… – рявкнуло «чудовище».
Павел дернулся, но остался стоять на месте. Его лицо горело. Он, опустив голову, даже боялся посмотреть на человека в полушубке. Сердце билось, как у загнанного волка. Но все же, Павел сумел найти силы и лишь на секунду - глянуть на центр прохода. Оболенский… старик… не вышел. Нет, старик не вышел!
«Чудовище», чуть-чуть охрипнув, закончило читать список:
- Фельдман,… Ягудин!
В бараке повисла зловещая тишина. Несколько секунд… – такое впечатление, что тут, в этом, мерзком и вонючем помещении - вообще никого нет. Ни вздоха! Зэки боялись дышать!
Первым зашевелилось «чудовище» в полушубке. Нквдешник, зло покосившись, на вышедших из строя, грубо заорал:
- Не понял! Я прокричал пятнадцать фамилий! Почему вышло двенадцать?!
Тишина. В ответ вновь лишь тишина. Тягостное молчание.
- Я мать вашу повторяю – я выкрикнул пятнадцать фамилий! Почему вышло двенадцать?!
Строй молчит. Он, как монолит - замер и ждет,… ждет... Секунды - как целая жизнь! Секунды - как бесконечность!
- Ладно, пойдем - другим путем! Будем выяснять – кто плохо слышит?! Итак, каждый из вызванных - назвал фамилию! – «чудовище» махнуло тем, обреченным, вышедшим из строя.
Они, даже не смотрели на страшного человека. На этого - мерзавца, в белом полушубке. Да и что него смотреть?! Какой смысл? Какая разница – как выглядит морда твоего палача? Как - все банально! Какая разница - кто выкрикнет твою фамилию? Даже если бы на месте этого злодея – громилы, стояла бы, стройная красавица – зэкам было бы все рано!
- Баранов… Верзаков… Дубилин… Игнатьев… Ягудин… – вяло пронеслось в ответ нквдшнику в промерзшем бараке.
А «чудовище» все водило толстым пальцем по листку, и что-то бормотало себе под нос. Два помощника стоящие рядом, ему подсказывали. Наконец громила в полушубке поднял руку и сдвинув шапку на затылок, почесал лоб:
- Так, троих… начнем заново…. Клифт? Мать вашу… заключенный Клифт! – проревел великан в белом полушубке.
Опять тишина. Зэки косятся друг на друга. Павел, опустив голову, тоже ждет! Нет! Такого он еще никогда не чувствовал! Такого страха в его жизни, еще никогда не было! Нет! Это не просто страх! Это ужас, панический ужас! Павел почувствовал - как вспотели его ладони, как горят его щеки, как дрожат его ноги, как вырывается из груди сердце! В глазах потемнело! Ужас, нет…
«Может - сделать шаг, один лишь шаг и все легче, там будет легче... да черт с ней жизнью, шаг, а может, меня и не расстреляют? Да зачем им меня расстреливать? Может они меня поведут куда-нибудь в другое место? Может, поведут в другое помещение? Почему я верю этому человеку… почему? Я хочу жить? Нет сделать шаг! Один шаг и легче…» - мысли разрывают виски. Давит, давит этот непомерный груз. Нет. Клюфт сжал кулаки. Еще мгновение…
- Клифт… мать твою! Сука! – заорал громила.
В это момент слабое движение… и … «чудовище» ласково говорит помощникам:
- Посмотрите, там, на нарах,… сдох, наверное…
Солдаты, по команде, кинулись шарить на нарах. Громила, опять, грубо рявкнул:
- Оболенский!… Оболенский!… Оболенский!…
В ответ вновь - тишина. Старик не вышел. Он молодец! Он тоже умеет держать паузу! Он закаленный человек! Павел радостно сглотнул слюну и покосился на середину барака. На этого страшного человека–монстра.
- Там, там есть трое! Товарищ майор, там, трое жмуров! – раздался голос из глубины барака.
- А ну, тащи их на середину! Опознавать будем! – гаркнул громила.
Павел насторожился. Что это? «Трое мертвых? Трое мертвых – как страшно и странно! Как будто сейчас смотришь на то, что происходит после твоей смерти. Эти люди… они-то думают, что я умер! Я, Павел Клюфт - умер!»
Солдаты выволокли в проход, тела трех людей. Тех несчастных зэков,… не подавших голос… мертвых и скрюченных,… они лежали словно ветошь, словно ненужный хлам, чернели на грязном земляном полу. Эти мертвецы… кто они…
Павел попытался рассмотреть их лица. Один, показался ему знакомым… один из них был Абрикосов, тот, тщедушный на вид старикашка! Это было определенно он! Он, мертвый, лежал со страшной улыбкой на устах! Нет, это и был оскал смерти! Желтые, гнилые зубы, страшно торчали, из косой щели рта, открытые глаза – блестели, словно черные бусинки. Видно в последнее мгновение, этот человек - хохотал, он смеялся - над оставшимися в живых?!
Павел зажмурился, не выдержал, отвел взгляд.
- Так, кто знает этих?!… Кто может назвать их по фамилиям?!… - угрожающе прохрипел «монстр в белом полушубке».
- Я гражданин начальник… я могу… я их знаю… - тихо, но уверенно раздался голос из строя.
И на середину прохода вышел Фельдман. Павел узнал его баритон! Это был он! Клюфт сжал кулаки. Он не мог заставить себя посмотреть на Бориса Николевича.
«Что он задумал? Что он задумал?» - пронеслась мысль.
- Этот человек - Фельдман… - раздался голос.
Это был, как удар грома! Павел вздрогнул. Он непроизвольно повернулся на эти слова. Фельдман, сам Фельдман опознал самого себя!
- Да, это Фельдман! Вроде он! Он так назывался… – повторил Борис Николаевич.
Сожалея и качая головой, грустно указал на тело Абрикосова! Он указал на тело старика! Фельдман, говорил про себя, как о мертвом - указывая на другого!
«Вот, оно, что?! Вот как он как решил все обставить, а что если?! А что если он…» - Павел не успел даже позволить себе додумать о самом страшном!
«Чудовище» подошло, к телу Абрикосова и небрежно ткнув его, громадным валенком, брезгливо пробурчало:
- Говоришь... это Фельдман,... вроде так, он назывался? А ты то, кто? А? Фамилия как?
- Абрикосов Вениамин Семенович! Девяносто пятый год рождения! Пятьдесят восемь, дробь шесть, десять и двенадцать! Томское особое совещание… десять лет без права переписки…
Громила майор покачал головой и недоверчиво спросил:
- Так, Абрикосов,… Абрикосов,…. Но, неуверенно как-то… назывался. Мало ли назывался. А еще, еще кто может это подтвердить? А? Кто может сказать, что... этот жмур – Фельдман? – обратилось к строю зэков чудовище в полушубке.
Тишина. Глухая и мертвая тишина. Все замерли. Несколько секунд громадный майор стоял и смотрел. На всех…
- Вон, тот, может подтвердить гражданин начальник! – громко сказал Фельдман. – Они вместе сидели на нарах! Разговаривали, я видел,… - Борис Николаевич ткнул пальцем на Павла.
Клюфт чуть не упал в обморок! Он указал на него этому «чудовищу»! «Все! Это конец! Вот он как собирается удрать!»
Громила в полушубке, покосился на Павла, и вяло, почти без интереса, спросил:
- Эй, ты?! Этот покойник - Фельдман? – «чудовище», вновь пнуло, бездыханное тело старика.
Павел попытался сглотнуть слюну. Но не получилось. В горле – застрял комок. Он не мог говорить! Губы слиплись! Они тряслись и не хотели разжиматься!
- Мммм… - только мычал в ответ Павел.
- Эй, ты, что немой?! Это Фельдман?! – сурово спросил громила.
Павел собрался силами и выдохнув воздух из легких – почти прокричал:
- Да…
Секунда, другая. Третья. Пауза. Громила в полушубке внимательно посмотрел сначала на Павла, затем на лежавшего у его ног мертвого Абрикосова. «Сейчас он меня спросит - как фамилия и тогда все! Конец! Господи! Помоги мне! Господи!» - мелькнула мысль у Павла в голове. Но «чудовище» в полушубке, лениво пошевелило валенком уже окоченевшую руку старика и брезгливо причмокнуло:
- Одним жидом меньше! Мать его! Фельдман - отметь опознание! – буркнул он своему помощнику.
Тот, ревностно и скоро записал в протоколе.
- Ладно! Идем дальше! - проорал великан. – А это, что за рожа? Кто знает? – громила толкнул ногой другой труп.
Тишина. Опять тишина. Нквдшник обвел взглядом толпу испуганных зэков. Люди старались не смотреть на человека в полушубке. Они опускали глаза. Великан зло хмыкнул, и тяжело вздохнув – толкнул ногой еще одно мертвое тело:
- Значит, не хотим опознавать. Так, сейчас проведем общую проверку! Общую! И каждому станет тошно! Каждому! А ну! Последний раз спрашиваю – кто знает этого жмурика!
Павел закусил губу. Он непроизвольно взглянул на лежащего у ног нквдшника - мертвого человека и опять кошмар – это был Оболенский!!! Да, это был – Оболенский! Петр Иванович! Это был он! Павел дернулся и хотел выскочить из строя – броситься к человеку в белом полушубке. И кричать, кричать во все горло – «рядом стоит убийца»! Убийца – человек, который выдает себя «за-другого»! Человек, который ради свободы убил двух людей! Броситься и просить, молить, что бы – его, этого бывшего палача тоже убили! Но Клюфт не сдвинулся с места. Он остался в строю. Будто, что-то, невидимое, держало его. Кто-то заставлял его молчать! Павел прикусил губу. Он почувствовал, как слезы катятся по его небритым щекам и подбородку. Он плакал, плакал беззвучно и бессильно. Плакал и понимал: «Я ничтожество! Господи, я ничтожество, которое - хочет жить! Господи, я ничтожество, которое - так хочет жить! Господи прости меня! Я хочу жить! Я так хочу жить!»
- Гражданин майор – это Оболенский, Петр Иванович… - прозвучал низкий голос.
Над толпой пронесся гул облегчения. Никто из зэков не хотел общей проверки. Никто! И вот, оно, спасение - труп опознали. Павел не знал, что это такое – «общая проверка», но понял, это, что-то, очень страшное, чего боятся, большинство обитателей барака!
Опознавшим труп Оболенского – вновь оказался вновь Фельдман. Он, с удивительно спокойным лицом, смотрел на человека в грязно-белом полушубке. Громила, оценил его дерзость и покачав головой, весьма добродушным тоном, сказал:
- Опять ты,… ладно Абрикосов, ладно. Что-то подозрительно, много ты знаешь?! Очень много – займутся тобой. Ладно, посмотрим, что, ты, за гусь!
Оболенский говоришь? – великан кивнул своему помощнику.
Тот, рылся в списках. Просматривая бумаги, офицер старался, как можно быстрее, найти нужную фамилию. Правда, это, ему удалось не сразу. Больше минуты он разбирался в записях. Наконец радостно воскликнул:
- Товарищ майор, он с последнего этапа! Он из тех, вот вечером… привели которых. Спец литерный этап… Оболенский Петр Иванович… есть такой. Бывший офицер,… судя - по маркировке… ярый враг советской власти! Его поэтому в первый список и включили. Мы ведь дела, сами понимаете - по черте впихиваем… товарищ майор…
Великан кивнул головой и удовлетворительно пробасил:
- А, контра белогвардейская! Так, повезло! А повезло, что сдох! Сам сдох! Хорошо хоть пулю на него не тратить! Ну и третий! Третий,… судя по всему – это, это,… как там его? – чудовище посмотрело на помощника.
Офицер, кивая, словно цирковая лошадь - поддакнул:
- Клифт, Клифт Павел Сергеевич…
- Во, во… Клифт! Значит, судя по всему, это и есть Клифт! Так, кто ни будь, знает – это Клифт? – великан, вновь сурово посмотрел на строй.
Зэки потупили глаза в пол. Павел напрягся. Он понял – это то мгновение, которое все и решит. Все! И Фельдман! Этот, проклятый человек – Фельдман! Он, словно издеваясь – смотрел, нет - пялился на Павла! Буравил его своими подлыми и злыми глазами! Клюфт зажмурился. Он задержал дыхание. Сердце яростно барабанило в груди. Удары в виски! Как кувалда! Ухали! И тут крик. Страшный и протяжный. Они раздался неожиданно. Павел непроизвольно открыл глаза. Дико блажил, один из зэков. Один из тех – кого вывели из строя. Мужчина, упав на колени, бился головой об пол и полз, как нелепое, и неведомое пресмыкающиеся, к ногам великана в белом полушубке. Он полз, наводя, на здоровяка ужас. «Чудовище» начало пятиться назад…
- Ааа!… Пощадите! Аааа!… Пощадите! А я не хочу умирать! Аааа! Я не хочу умирать! – ревел в истерике зэк! Не надо меня расстреливать! Нет! Я не виноват! А! Нет! Я, не виноват! – человек, все полз и полз, оставляя черный, мокрый след, на грязном, земляном полу.
- Спокойней! – испуганно заорал здоровяк в полушубке.
Солдаты схватили паникера и поволокли к выходу. Зэк почти не сопротивлялся. Он обессилено повис на руках конвоиров и не двигался. Его ноги волочились по полу – как две палки, обмотанные тряпкой. Человек что-то кричал, но этот крик уже был почти не слышан. Так, только стенания. Всхлипы мольбы и причитания. Остальные зэки, чьи фамилии были названы – с ужасом смотрели на это зрелище. Они онемевшие и парализованные стояли и не могли пошевелиться. «Чудовище» в полушубке, гаркнуло, что есть мочи:
- А, вот этого, не надо! Не надо, тут, смуту разводить! Назвали фамилию – вышел и все! Вас ведут по назначению! Некоторых в новый барак! А кого-то ведут на новый пересмотр дела! Кому-то из вас дураки, срок - скостят! Чего тут истерики устраивать? А? Чего? Подумаешь, в оперчасть вызвали! А? Чего разорались-то? Спокойней! У нас власть народная – разберемся! Все разберем! Все по справедливости! Так что - не надо паниковать! А ну! Построились в шеренгу и давай. Давай к выходу! Остальные разойтись!
Зэки, стоящие в огромной и длиной шеренге только этого и ждали! Они, как напуганные макаки в джунглях - разбежались по углам. Кто-то запрыгнул на нары и потерялся среди грязных куч, чьих-то бушлатов и фуфаек. Кто-то, растворился в полумраке, нижних полок, согнувшись, стал, едва заметной тенью. Несчастных, чьи имена прозвучали на построении, солдаты поволокли к выходу. Арестанты, на прощание, пытались оглянуться и посмотреть - на оставшихся. Но конвоиры толкали в спину – не давая даже бросить взгляд им на свой последний приют. Через минуту все было кончено. Полумрак и тишина. И лишь три тела – сиротливо лежали посредине длинного прохода, словно напоминание, что - ад начинается еще на земле! Павел смотрел на эти, черные кучки, когда-то бывшие людьми. Он попытался себя пересилить и подойти ближе. Но не смог! Клюфт напрасно внутренне уговаривал самого себя:
«Надо хоть попрощаться с Петром Ивановичем! Надо! Подойти! Посмотреть на него последний раз….. А в принципе, зачем, зачем смотреть на покойника? Зачем теребить себя? Видеть, смотреть - каким ты сам, будешь после смерти? Таким страшным? Таким уродливым? Или напротив? А? Тлен, тлен… мы, все превратимся в прах, в тлен… в перегной в землю! А потом, Что потом? А? Интересно – через, сколько времени, сгниет мой труп? А? Через год, два? А может меня, как физического тела - не станет уже через пару месяцев? Нет…. тут холодно! Зимой никто гнить не будет, а летом, летом,… пусть летом. И все же! Зачем? Зачем все это? А может, они сжигают покойников? А? Может? Или хоронят? Может попросить похоронить по-человечески Оболенского? А? Бред! Какой-то бред! Почему они оставили их вот так, лежать - в проходе? Что за чушь? Я думаю о всякой чуши! Какая разница – как я сгнию?! Это ерунда,… ерунда! Вера, Верочка, Господи? Господи! Почему так все нелепо? А? Почему?»
Неожиданно, словно послание с того света – прозвучал шепот. Павел вздрогнул и с ужасом отшатнулся. Но шипящие звуки повторились:
- Ну, все готово! Ты готов сам-то? А? Павел? Все идет по плану! Как повезло то! Ну? Готов?
Это был Фельдман. Он подсел к Павлу на нары и схватил его за руку. Клюфт дернулся и отскочил от этого страшного человека. Но Фельдман, оглядевшись по сторонам, вновь придвинулся:
- Ты что?!.. Что?!.. Сейчас надо готовиться! А, что опять?! Ты, что не видишь? Что творится? А? Вот хорошо, что все так кончилось – нам сам Бог помогает!.. Сам Бог!.. А ты тут, что собираешься – концерты устраивать?!
- Не смейте имя Бога говорить! И упоминать! Вы! Вы! Заткнитесь! Какое вы, вообще имеет право - имя Бога говорить? А? Вы, Вы?!!… - Павел захлебывался слюной от злости и возмущения.
Он тяжело дышал и, с ненавистью смотря на Фельдмана – попытался отодвинуться от него.
- Тихо ты!.. Чистоплюй!.. Тихо! Что орешь?! А?! Тоже мне нашелся тут – правильный! Бога не трогай! Ты, что ли, праведник тут? Что опять-то?
- Да как вы смеете? Как вы смеете?!.. Спрашивать?! А? Как?!.. После того, как вы, убили - тех двоих?.. Того Абрикосова… и Петра Ивановича! Это ведь вы!.. Вы!.. Убили их!.. Я вот пойду, пойду и доложу администрации! А пусть они вас судят за убийство!
- Что?! Что ты такое говоришь?! А? Что? Ты видел? А ты видел, что я их убивал? А? У тебя есть доказательства? Да ты просто рехнулся! Рехнулся! У тебя такой шанс,… а ты вон, тут, начинаешь в чистоплюйчика играть… интеллигентика и белоручку! Да они сами сдохли! Понимаешь - сами! И твой… этот… офицерик и блохастый старичок! Сами подохли! И все! А судьба, тебе дураку - шанс дает! Их смерть – твой шанс! Выжить! Идиот! А, что насчет доклада администрации… - так иди… Я не боюсь! И знай, знай - я ведь, после этого, к уркам попаду! К уркам! Уголовникам! А там, совсем другой расклад! Там уже не политические. И там выжить легче. А вот ты,… ты, то, сдохнешь. Тебя, расстреляют дурака, через сутки. А если и не расстреляют, так сдохнешь - на лесоповале или в каменоломне! Этой зимой! Медленно и мучительно! Ты, что не понял, Это спецконвой был! Спец! И все! Тут, все обречены! И те, кто сидел до нас. И кто с нами пришел! Вот сейчас! Сейчас, вновь трактор заведут!.. И тогда поймешь!.. Поймешь, что я прав! Этих – кого вывели, их стрелять в дальний барак повели! Дурак, ты!
Павел закрыл глаза. Он тяжело дышал. Клюфт зажмурился. Он не хотел ничего и никого видеть! Ничего и не кого! Этого страшного и противного человека! Павел не хотел никого видеть и слышать тоже! Он повалился на нары и уткнувшись лицом - в грязные доски, зарыдал. Приглушенно и сдавлено. Его тело тряслось и колыхалось, словно холодец на ухабистой дороге. Павел плакал. Плакал, и ему становилось легче. Словно слезы прочищали рассудок.
«Он убийца, убийца предлагает мне, мне жизнь?! А имею ли я право взять жизнь из рук убийцы? А?! Имею ли я право - воспользоваться услугами убийцы, что бы сохранить себе жизнь? А? Имею ли я право…. Да. Имею! Ведь я не себе сохраню жизнь?! Моя жизнь нужна, ведь, не только мне, не только мне, а еще и Вере! Верочке! Моему ребенку – будущему ребенку? Какое я имею право лишить себя жизни? А? И потом, потом почему, почему я, действительно, считаю, что это он убил Оболенского? А? Он убил? А что, что если - правда, если это стечение обстоятельств? А? если Петр Иванович действительно умер сам? А? Господи! Господи не дай мне заблудится! Не дай! Господи как же хочется жить! Как хочется жить!»
И опять! Словно страшный сигнал. Словно приговор – раздались резкие противные звуки из дальнего барака. Страшный треск! Опять резануло воздух убийственным тарахтеньем! Опять!
- Вот-вот, дождались, а, что, я говорил?! Скоро Павел придут за следующей партией! Скоро! Решайтесь! Решайтесь! – издевательски прошептал Фельдман и придвинулся к Клюфту.
Павел зажал уши и попытался заглушить эти звуки. Не слышать! Ничего не слышать! Клюфт катался по нарам и стонал, словно был контужен. Словно был ранен - в барабанную перепонку! А трактор, все работал и работал…Павел лежал зажмурившись. Он лежал - как кучка нервов. Лежал - как сгусток энергии. Страшной и напуганной энергии! Как же хотелось вскочить и бежать, бежать отсюда! Прочь! Прочь от этого всего! Убежать!
«Я убегу! Я убегу! Я убегу! Мне нужно выжить! Мне нужно выжить! Выжить и отомстить! Отомстить! Им всем! Отомстить! За все! За весь это ужас! Отомстить!» - мысли бомбардировали сознание. Они словно разрывные снаряду ложились в голове - в шахматном порядке, аккуратными воронками. Павел вдруг представил свой мозг. Нет, не физическое вещество, а мозг – как его невидимый, но существующий разум! Это был серый туман с мелкими совсем - крошечными звездочками. Которые, как искорки, вспыхивали и тут же тухли, в этой невидимой – густой пелене. В этом, кисельно-вязком облаке!
«Я сошел с ума! Я определенно сошел с ума! Нет! Это так нелепо – видеть свой разум! Нет! Я сошел с ума! Ха, ха, я верю, что это возможно? Значит, я лишился рассудка, просто лишился рассудка. Но, но стоп! Стоп, а почему, в принципе?… Почему? Я, я же могу. Я могу собраться и победить,… несмотря ни на что! Победить …
-Так, я не пойму, Павел, вы остаетесь? Вы, что - не хотите жить?! – опять искушением послышался шепот Фельдмана. - Вам дан шанс, вам дан такой шанс,… одумайтесь! Времени нет! Надо действовать…
Павел встряхнулся. Он растерянно посмотрел на Фельдмана. Он не видел четко его лица. Так, лишь – серое, размытое полумраком, пятно. Он видел лишь его рот. Рот, похожий - на черную, бездонную дыру. Дупло в гнилой осине, с облупленной корой.
- Что я должен делать? Что вы предлагаете! – сурово и четко спросил Клюфт.
Фельдман не ожидал. Он не поверил такому перевоплощению. Еще секунду назад Клюфт катался в истерике и вот! Вот! Он суров и сосредоточен. Он внимательно смотрит на него.
- Да, да,… я все рассчитал! Вас! Вы положитесь на меня! – радостно и испуганно зашептал Борис Николаевич. – И мы, все сделаем!
- Так, все,... замяли уговоры! Что вы придумали? Что? – Клюфт, резко притянул Фельдмана за грудки и коснувшись кончиком своего носа - его щеки, злобно причмокнул. - И учтите, со мной уже не пройдет! Я вам не Оболенский! Если вы меня в капкан затягиваете, чтобы свою шкуру спасти - я сам сдохну, но вас уволоку с собой! Так, что! Смотрите!
- Ладно! Ладно! Успокойтесь! Я не убивал вашего офицерика! Не убивал! Он сам! Сам, понимаете! А, тот, второй - умер! Человек просто умер! Ну, а я, воспользовался! И все! – испуганно и обиженно бормотал Фельдман.
- Хватит мне, тут, говорите - что делать-то?! – разозлился Клюфт.
- Да, да. Главное – внезапность! Понесем трупы. И тогда! Тогда и все решим на месте. Будет один шанс. Один. Там они не ожидают. Вы, ты Павел только мне помоги! И все! Главное не растеряйся! Они не ждут в таком месте! И никто не догадается! Просто помогай мне!
- Да, что вы, там, все заладили – помогай, помогай?! – рассвирепел Павел. – Вы говорите конкретно, что делать-то?!
Фельдман тяжело вздохнул и осмотревшись по сторонам – совсем тихо зашептал:
- Их там будет всего двое! Двое! Я рассчитал! Ну, на худой конец – трое, хотя вряд ли! Но главное, тут - внезапность. Я беру на себя двоих - что ближе. Вы же не растеряйтесь и не дайте третьему, если он, будет конечно – выстрелить! Или выхватить пистолет, или стрельнуть из карабина! Валите его на пол. И все! А я тут уже вам помогу! И тогда! Тогда мы сможем добежать до колючки! А там, там я видел! С вышек ночью ни черта не видно! А прожектора – ерунда! Они для страху! Понимаете! Для психологического страху! Я сам секретные приказы видел по охране зон! Там, так и было сказано – внезапность освещения, как фактор устрашения, зэки видят, что прожектор и все! Они думают, что их сразу осветят – если, они, к колючке приблизятся! А на самом деле, это не так! Часовой ночью почти слепой! Вы сами-то, представьте - как в темноте, найти тень, на черном? А? Это случай! Поэтому…
- Подождите! – прервал его Павел. - Вы не сказали толком об охране?! Как там, что? Вы что, предлагаете их убить?!
Фельдман тяжело вздохнул:
- Вы, я вижу, Паша, совсем не поняли – куда, вы попали? Куда?! Вы, не поняли, – сказал Борис Николаевич с какой-то неподдельной жалостью. – Это ад, Паша! Ад! И тут - выживет сильнейший. Павел! Я больше не могу. Если вы, сейчас, не решаетесь – все! Я пошел по бараку искать другого попутчика. Мне одному не уйти. В тайге одному трудно. Но свой шанс я упускать не намерен. Я не буду сидеть и ждать - когда придут и меня шлепнут! А меня обязательно шлепнут! И всех кто тут есть – шлепнут! Это барак смертников Павел! Понимаете – мы оказались лишними! Мы оказались материалом для большой игры! Понимаете?! В этой стране по-другому нельзя! Я больше не буду уговаривать…
- Нет. Нет, я понял, – сурово ответил Павел. – Но вы предлагаете мне их убивать?
- Нет. Только помочь, - буркнул Фельдман.
- Да,… но как, вы как их будете убивать? – Павел вдруг поймал себя на мысли, что он не боится!
Он не удивился! Он не ужаснулся словам Фельдмана. Как будто, тот, предложил ему… сходить на рыбалку! Все так обычно и просто – убить человека! Все вроде, как и предрешено…
- Так вы согласны? – переспросил Фельдман.
- Да. Да я согласен… - холодно и злобно ответил Клюфт. – Теперь, мне все равно…
- Вот, смотрите! Вот! – Фельдман, сунул под нос Павлу, какую-то железку.
Клюфт попытался рассмотреть ее в руках у Бориса Николаевича. Но тот, быстро убрал за пазуху – не то нож, не то железный, острый прут.
- Эту штуку я нашел под подушкой у старика… у того, Абрикосова… что ли… Господи упокой его душу…
Павел сверкнул глазами, но промолчал. Он лишь сжал челюсти и едва слышно простонал.
- Так, значит, сейчас, нам надо, как можно ближе, подлечь к трупам. Благо, там, есть места. И, как только войдут дубаки, вы встаньте – что бы попасться им на глаза. Я уверен - они вас назовут в помощники трупы таскать! Но это, нужно обязательно, обязательно, вызваться! Иначе….
- Что иначе? – равнодушно спросил Павел.
Фельдман пожал плечами. Он ответил не сразу. Павлу показалось, он раздумывает - что сказать. Наконец Борис Николаевич сурово прохрипел:
- Иначе придется ждать других трупов…
- Понял! – резанул Павел. – Других не надо! Я напрошусь в этот раз! Вот увидите…
- Эх! Ваши б слова да Богу в уши… - пробурчал Фельдман.
- Все, хватит! Пошли! – Павел встал с нар и двинулся к середине барака – туда, где лежали тела…
…Клюфт рассмотрел его лицо. В полумраке барака, оно белело пятном неизбежного конца. Неизбежности смерти и расплаты. «Смерть. Она наступает всегда неожиданно – хотя человек к ней готовится всю жизнь. Сначала, в детстве, каждому кажется – что он умрет не скоро. Но с годами, это чувство исчезает. И чем больше тяжесть лет – тем отчетливее неизбежность смерти нависает над сознанием. И тогда каждый понимает – как коротка его жизнь! Как вообще, коротка жизнь! Эта жизнь! Эта земная жизнь! Но смерть, это действительно ли переход в другую?! Другую, неведомую жизнь, или конец, конец всему и навсегда? Поэтому, наверное, каждый - так боится смерти. Поэтому он хочет верить – что даже после его перехода за ту неведомую грань, все-таки, что-то есть! Но что? Что? Бог, может быть Бог это и есть надежда?! Ведь человек хочет жить вечно! Хочет жить вечно и счастливо, и мечтает об этом! Но зачем?! Зачем об этом мечтать, если это никогда не узнаешь?! Все равно никогда не узнаешь – сможешь ли ты жить вечно? Как спросить у покойника – что там?! Вот - лежит Петр Иванович, он уже мертв! Но мертв ли он? А?! Может, он уже там, в другом мире? Другом, более счастливом и справедливом? А если нет?! Если он просто исчез?! Навсегда растворился в пласте времени?! Нет! Он не может просто так вот, исчезнуть!!! А его душа?! А?! Его разум?! Он же не может умереть вместе с телом?! Просто взять и сгнить где-то в перегное?! Нет!!! Это невозможно! Мысль не гниет! Мысль не тленна! А значит – значит, там есть, есть, что-то!» - Павел думал и смотрел на мертвое лицо Оболенского, и вновь рассуждал, рассуждал,… он говорил сам с собой. Говорил без злобы и истерики, и страха… На этот раз, он не пугался, что сходит с ума. Нет. Его это больше не беспокоило. Да и почему он должен был этому пугаться – если все, все ужа давно сошли вокруг с ума.
«Страшнее ведь, вовсе - не смерть человека, а то, как он, к ней приходит! И кто, его, на нее толкает! Совершенно одно - умереть в постели, мучаясь, оттого, что ты – умираешь! И совсем другое – умереть под пытками палачей, зная, что они совершают зло! Но, в чем разница?! Неужели, так, вот, станет легче?! Когда ты, знаешь, что умираешь мучеником, а не грешником?! Бог! Бог! Он может помочь! Боже, Боже, что мне делать?! Что?! Я должен помочь, помочь убить человека! Пусть даже и плохого! Но потом, потом, как я, смогу жить? А? Смогу ли я - жить и имею ли права - жить?» - Павел понял, что он непроизвольно все-таки заступил за ту черту физической смерти в своих размышлениях. Он согласился с тем, что он будет, обязательно будет - жить и после смерти…
Лицо Оболенского. Оно спокойно. На нем печать вечности. Прямые губы. Ровные щеки и нос, немного выпуклый, как клюв орла. Смертельная маска - сама безмятежность. Скорее всего, Петр Иванович не мучался. Он закрыл глаза и умер. Павел всматривался в черты человека, которого он, в принципе и знал-то не очень долго, и не очень хорошо. Но он, Оболенский – стал для него частичкой жизни. Пусть короткой и нелепо – глупой жизни. Но, жизни!
«Я подвожу итог своей жизни?! Я смирился с тем, что моя жизнь окончена?! Но почему? Разве Бог когда-то, кому-то говорил - что со смертью нужно смериться? Нет, по-моему, ни один святой или богослов это не подтвердит! Богослов,… почему богослов? Я, я хотел бы услышать его!»
Павел встал с нар и сделал шаг вперед. Он пересилил себя и медленно подошел к лежавшим - на грязном, земляном полу, телам. Склонившись, Клюфт сел возле Оболенского на колени. Взял его холодную и уже закоченевшую руку. Пальцы коснулись мертвой кожи. Гладкая и нелепо холодная, она не показалась Павлу чем-то необычным и неприятным. Отталкивающим! Нет, просто мертвая кожа. Как перчатка и все. А ведь когда-то, в детстве, Павел очень боялся покойников! Он, так, смертельно их боялся, что не мог смотреть на похороны! Ему, маленькому, казалось, что любой покойник – неожиданно откроет глаза – когда Павел глянет на него. Встанет из гроба и оживет! Затем, когда он, стал постарше, Павел боялся, что покойник придет к нему ночью и спросит – почему он боится его! И Павел не ходил на похороны. Даже хороших знакомых ему соседей! Дедушек и бабушек! Он никогда не хотел смотреть на лицо умершему человеку! Но с возрастом это страх улетучился. Растворился где-то в сознании! И вот, он спокойно и равнодушно трогает руку мертвого человека! И это не вызывает у него тех – страшных и нелепых эмоций! «Почему? Почему чем взрослее человек – тем он равнодушнее относится к смерти? Может быть потому, что он сам становится все ближе к ней? Странно! Как это странно!» - с грустью подумал Павел.
- Эй, ты! Ты чего его трогаешь? А? Учти, сапоги с этого жмура мои будут! Я уже себе их присмотрел! А ну, иди отсюда! Не смей трогать! - послышался противный шепот.
Павел поднял глаза. Рядом с ним стояли два зэка. Они зловеще смотрели на Клюфта. Кулаки сжаты. В руках одного нечто вроде дубины. Мужики замерли в напряжении, ожидая - что им ответит Павел. Клюфт медленно встал в полный рост и вызывающе спросил:
- А, что вы хотите? От них?
- Мы хотим снять, вон, с того мужика - сапоги, а вон с того - полушубок! Они пригодятся. А то спать, тут холодно! Вот, что мы хотим! А ты, я вижу, шустрый! Только вон, появился в бараке и уже собираешься вне очереди шмутьем со жмуров разжиться! Запишись в очередь! Вон, там, у печки! И тогда жди! А эти трое – это наши клиенты! И снимать с них обувку - наше право! Так, что, иди отсюда парень! – злобно прошипел зэк, что был повыше ростом.
Это был мужчина средних лет с черными усами и длинным крючковатым носом. Его глаза напоминали крысиные. Маленькие бусинки с бардовым отблеском, недобро светились в полумраке барака.
Павел пожал плечами и спокойно ответил:
- Этот человек мой друг. И я не дам его раздевать!
- Слушай ты! Надо было снимать с него обутку, когда он отдал концы! А теперь, по законам барака – вся одежда переходит по-очереди! Так, что, мы снимем ее, пока не пришел конвой. А если ты, попробуешь вякнуть – ляжешь с ними вместе! Выбирай! – сказал второй зэк хриплым и низким голосом.
Он был старше первого. Седая щетина покрывала его пухлые щеки. Нос картошкой, мелкие сладки у бровей и пухлые губы.
«Они делять одежду своих же братьев по несчастью! Причем готовы - убить за эту одежду! Мародерство в ранг норм жизни! Они смирились с тем, что их превратили в крыс! И ведут себя как эти же самые крысы в банке? Разве эти люди заслуживают – жизни?» - зло подумал Павел и шагнул навстречу недоброжелателям.
Один из них, завыв - упал на пол. Второй, неуклюже крякнув, согнулся пополам и застонал, а потом захрипел от боли. Павел не понял, что произошло. Сзади, словно страшная, темная тень – появился Фельдман. Он зло пихнул одного из мародеров в бок и прошипел:
- А ну, пошли отсюда, суки! Я вам устрою - дом одежды!
Мародеры попытались привстать с пола и дать отпор Борису Николаевичу, но тот уложил обоих ударами в голову. Его тяжелая нога сокрушила противников, как кувалда. Стон и брань вперемешку. Проклятия и угрозы. В темноте, раздались шорохи и Павел краем глаза увидел, что к ним подползают – иначе не назвать, мелкие и скрытные движение других зэков – еще три обитателя барака. Они крались между нар на подмогу, тем двум, что лежали на земляном полу, рядом с трупами. Павел понял, сейчас придется драться! И драться на стороне Фельдмана! Хотя Клюфт этого так не хотел. Но впрочем, какая разница? Здесь в этой банке со скорпионами – самому непроизвольно придется стать - скорпионом! И, жалить, жалить - себе подобных! Он попал к людям, ставшими по мышлению насекомыми!
Но тут раздался скрип открываемой двери и вспыхнули огни, ручных фонариков. Они, как светлячки, замелькали в полумраке. Три солдата, шли по центральному проходу, переваливаясь с ноги на ногу, в серых больших валенках. Павел и Фельдман остались стоять без движения. А вот мародеры - попытались уползти под ближайшие нары. Но один из дубаков их грубо окрикнул:
- А ну! Стоять! Стоять и не двигаться! Стоять, уроды!
Мародеры замерли. С их разбитых лиц капала кровь. У одного, от сапога Фельдмана - пострадал нос. У второго - была разбита губа. Зэки корчились и старались отвернуть свои физиономии от яркого света фонариков. Но солдаты упорно освещали избитых зэков. Один из конвоиров, направил луч сначала на лицо Павла. Затем на Бориса Николаевича:
- Опять драка? Деретесь? В карцер захотели, ублюдки? А?!
- Это они товарищ сержант, одежду этих жмуров делят! – пробубнил солдат, что стоял слева.
Павел не видел их лиц – так, одни силуэты. Он зажмурил глаза и попытался прикрыть ладонью лицо от яркого света. Но солдат одернул его руку и зло бросил:
- Сапоги, гады, делите? А? Мародерствуете? А? Суки! Контра недобитая!
Тот, что был старший, наклонился к трупам и внимательно осмотрел тела. Сержант ткнул валенком в тело старика Абрикосова и брезгливо сказал:
- И не противно самим-то после трупов их одежду таскать! Там же, наверняка - вши! У!!! Нелюди! Суки!
Мародеры сидели притихшие и обреченные. Сержант махнул рукой и зло пробубнил:
- Что бы, вот, одежду получить – надо хотя бы отработать! Потащите трупы! За это! Ты! – Сержант ткнул рукавицей Павлу в грудь. – И ты! – указал пальцем на Фельдмана.
- А этих сучар в карцер! В карцер волоките! – брезгливо прикрикнул сержант и пнул одного их мародеров.
-А, А... гражданин начальник только не в карцер! За что! Они на нас напали! Напали и избили! А нас в карцер?! Гражданин начальник! - заголосил мародер с крючковатым носом.
Но солда, саданул ему в бок карабином. Приклад попал между ребер. Что-то хрустнуло, и зэк, взвыв от боли, упал навзничь.
- Молчать, сука! Молчать! – заорал конвойный.
Второй мародер, видя, что сопротивляться бесполезно – уверенно и как-то даже убедительно, сказал сержанту:
- Я гражданин сержант, я, искупить хочу, позвольте мне, помочь, этих жмуров отнести! Тот, вон, тот, старик, он-то мой знакомый, вот я и хотел! А то, нехорошо получается. Да и он мне сам свой свитер обещал! Гражданин начальник! Три жмура двоим - не унести! Позвольте искупить вину! А?
Сержант покосился на своих подчиненных и, мотнув головой, заупрямился:
- Нет! Пойдешь в карцер! В карцер! Веди их Афанасенко! – скомандовал сержант солдату. – А вы, берите этого жмура и тащите за нами! – тут же, зло, добавил, указал Клюфту и Фельдману на тело старика Абрикосова.
Павел, посмотрел на Бориса Николаевича с тревогой. Тот, едва заметно, кивнул головой – мол, все нормально. В полумраке солдаты этого не заметили. Клюфт почувствовал, как у него от волнения, задрожали руки. В голове закружилось от напряжения. Павел с трудом нагнулся и подхватил под руки мертвое тело старика. Фельдман взялся за ноги. Солдаты, шли рядом. Клюфт попытался оглянуться и посмотреть – куда повели мародеров. Но не увидел. Конвоир ткнул ему в спину прикладом и прикрикнул:
- Тащи и не смотри по сторонам! Тащи и все! А то, мать свою, тебя потащат так же!
Они с Фельдманом с трудом вынесли покойника на улицу. Тело выскальзывало из рук. Не тяжелый, на вид, человек – мертвым оказался почти не подъемной ношей. Конвоиры матерились, когда Клюфт и Фельдман опускали труп, что бы передохнуть. Тащить страшный груз пришлось в дальний уголок зоны. Там, в глубине, возле запретки - опоясанной колючкой и чернеющей за ней тайгой, стоял сарай. Но Павел, не смотрел на него. Взгляд был прикован к другому бараку, стоящему слева. Откуда и доносился невыносимый треск работы трактора,… двигатель без глушителя в эти секунды рычал особенно по-звериному.
Павел начал считать шаги. Каждый давался с трудом. Двести двадцать три… двести двадцать четыре… Небо, невидимое, черное небо над головой! Тучи заволокли звезды. Даже если смотреть пристально – ничего не увидишь! Мороз щиплет щеки. Он покалывает кожу и немного бодрит. Но Павел понимает – мороз против них.
«Если сейчас нам и удастся, что-то предпринять – мороз, вот главный враг! Он, лучше любого конвоя и охраны! Сколько нам удастся продержаться в тайге?! Костра не разжечь! Нет,… нет, не думать об этом! Не думать! Как Фельдман даст мне команду? И вообще решился ли он! Я не вижу его глаза! Я не вижу! Он все время отворачивается! Он не хочет смотреть! Если бы он взглянул – я бы понял, решился он или нет! Посмотри!» - Павел всматривался в тяжелые движения Фельдмана. Тот, постоянно оглядывался на конвоиров. Солдаты шли спокойным и размеренным шагом. Снег скрипел у них под валенками. И, парадокс - этот скрип, не мог заглушить даже страшный треск из сарая… тот треск, треск смерти…
- Нет! Вы, что издеваетесь?! А, ну, шевелись! – прикрикнул конвоир.
- Может волокуши привезти? А? Так, мы этих жмуров, будем до ужина таскать! А там кино, в клуб привезли, крутить будут! Опоздаем! Опоздаем! – ныл второй охранник.
- Вот, суки! Специально, что ли?! А ну, шевели копытами! – подался он опасениям товарища.
Павел, повернул голову и увидел - куда их вели. Это был вовсе не сарай, а сруб от сарая, вернее, что-то напоминающее сруб. Сбитые из бревен и досок стены - выстой два метра, без крыши. Никаких огней и глазницы окон. Черные безжизненные. Недостроенное и казавшееся, изуродованным здание, как, страшный замок смерти, чернело и надвигалось! Неизбежностью!
- Открывай пока им ворота! Открывай и быстрее будет! – прикрикнул один солдат на второго. – Если хочешь в кино успеть!
Второй конвоир зашевелился и заскрипел валенками быстрее. Его осветил луч прожектора с вышки. Но ярко-белое пятно света не задержалось на шинели солдата и ушло куда-то, в сторону запретки и затем в тайгу. Видно, часовой на вышке крутанул лампу наугад и не следил за тем, что освещает прожектор.
«Это хорошо! Это хорошо если так... есть, есть шанс! Но как! Как я ему помогу! Что мне делать? Господи дай мен силы!» - Павел совсем разволновался.
Часовой со скрипом открыл створку ворот. Конвоир стоял у входа, не решаясь зайти внутрь, этого странного барака, без крыши, и с волнением вглядывался, в темноту.
- Ну, заноси! Пусть заносят! И проследи! – сказал тот, что был старший!
- Ага, сам проследи! Я, туда внутрь не пойду! – огрызнулся тот, что стоял у ворот.
- Черт, в кино хочешь?! Тогда следи! – выругался напарник. – А вы, что встали! Тащите жмура вовнутрь! Нечего тут, зенки пялить! И слушать нас! – в конец разозлился конвоир и пнул Фельдмана своим большим валенком.
Борис Николаевич медленно согнулся и схватил старика. Павел тоже подхватил труп. Они, медленно, переваливаясь, как гуси, втащили тело в сарай. Павел увидел то, чего, так боялся конвоир у входа! Сотни трупов, наваленных друг на друга – лежали штабелями, словно мешки в овощном складе. Многие был раздеты донага! На ком-то из покойников была одежда. Синие и белые руки, босые ноги! И лица! Страшные, мертвые, лица! Десятки мертвых лиц! У некоторых открыты глаза! Они словно смотрят, своими стеклянными белками! Ужас охватил Павла! Панический страх! Он машинально отпустил руки старика и отпрянул назад. Тело упало на снег. Фельдман, тоже, бросил страшную ношу, и оглядевшись, прыгнув к Павлу, словно пантера к добыче. Схватил Клюфта за голову и прижавшись губами, к его уху, зашептал:
- Стоните! Стоните громко и падайте! Падайте! На снег! На пол!
- Ммм… - замычал Павел и, оступившись, сел на снег. Он, непроизвольно коснулся окоченевшего, мертвого тела. Дернулся назад! Но и там его ждал покойник! Рука – как страшный крюк ухватила за воротник! Павел попытался отпрянуть, но, скрюченные, холодные пальцы, словно капкан держали… своей мертвой хваткой и не хотели отпускать!
- Мммм,… – вырывалось у Клюфта изо рта.
Фельдман, согнувшись, как боксер – встал в стойку и выхватил из-за пазухи заточку. Он замахал Павлу рукой, показывая, что бы тот, мычал громче. Но у Клюфта, словно парализовало горло! Воздух застрял в глотке и не хотел вырываться наружу. Павел, задыхался и отбиваясь от мертвеца, повалился набок. Фельдман отскочил в сторону. Он ждал…
- Ммм,… - глухое и едва слышно мычание.
- Ну, что вы там копаетесь?!… Бросили жмура и выходите! – недовольно прикрикнул охранник у входа.
Он, входить в страшный склад трупов - не решался. Так и стоял, ожидая, когда зэки выйдут. Словно чувствовал опасность. Словно понимал – его там ждет смерть!
- Эй, вы, что там? А ну, выходите! Ты, что вы там? – солдат забеспокоился.
Показалась его голова. Он, с тревогой ищет глазами, силуэты живых - среди штабелей мертвых. Конвоир испуганно выставил карабин вперед и сделал еще шаг. Один нерешительный шаг,… но этого мало! Мало!
- Эй! Ты, что там развалился?! - солдат заметил лежащего и дергающегося от ужаса Клюфта. – Ты, что там валяешься?! А ну, встать! – скорее испуганно, чем жестко пропищал солдат.
Еще шаг! И удар! Удар в полушубок! Короткий и глухой звук разрезаемой ткани и кожи. Заточка пробила овчину. Солдат негромко вскрикнул, но устоял на ногах. Он, по-инерции, резко рванул карабином и попал прикладом в голову Фельдмана. Тот - упал. Солдат попытался отступить и крикнуть напарнику - позвать на подмогу! Но Борис Николаевич, изловчился и пнул конвоира по ногам. Тот, потерял равновесие и рухнул на снег уже внутри барака. Солдат вновь попытался заорать. Ладонь Фельдмана закрыла ему рот. И еще удар заточкой! В область сердца! Штырь выскочил из ладони Фельдмана и так, и остался торчать из груди конвоира. Но солдат даже после второго удара, вроде бы смертельного - сил не потерял. Напротив - крепко сжимая карабин, он опять резко рванул им. Фельдман, пытаясь уклониться от встречи с прикладом - повалился на вертухая сверху. Они покатились по снегу. Павел, рванулся вперед. Ему, все же удалось освободиться от мертвеца и подняться на ноги. Клюфт, подскочил к борющимся на земле Фельдману и конвоиру, но застыл в нерешительности! Что делать?! Как помочь Борису Николаевичу в этой суматохе?! Павел, как парализованный смотрел за этой схваткой – не зная, что предпринять?! Фельдман в пылу борьбы прохрипел Клюфту:
- Второго вали!… Второго!… Они нас кончат!…
Смертельно раненый конвоир, как ни странно, сил не терял! Павел заметил, что ему даже удалось за ремень подтянуть к себе карабин! Еще мгновение и - он прижмет приклад к голове Фельдмана и тогда - тогда грянет выстрел! И все кончено! Все! Павел рванулся вперед и схватил оружие. Вырвал карабин и прижав к себе холодный, вороненый ствол, с ужасом посмотрел на выход! Там!!! Там на улице, стоял второй ветрухай! Его надо убить! Убить! И надо было сделать это сейчас! Сейчас нужно решать – стать свободным, но убийцей, или быть - убитым, но не переступить этот рубеж морального мучения! Решать! Ах, как мало времени! Мало времени! Решать!
- Эй, что вы там? А? Что вы там! Вы надоели! Надоели! – раздраженно закричал с улицы второй конвоир.
Но его слова тонут в шуме треска! Где-то, совсем рядом, так же убивают людей! Мир превратился в сплошное убийство!
- Господи, помоги! Господи, помоги! – зашептал Павел и зажмурил глаза.
Второй конвоир все же сделал шаг ко входу в этот морг! Сделал! Павел сжал холодное цевье карабина с такой, неистовой силой, что свело пальцы. Он ждал! Ждал!
«Просто сильно ударить по голове! По голове прикладом и все! Все! У него шапка - она смягчит удар и может быть, я не убью его! Он просто упадет без сознания! Нет! Я его не убью! Я не хочу убивать! Просто оглушить! Оглушить!» - застучали мысли в голове.
Но конвоир остановился. Он замер и попытался прислушаться – что происходит там, внутри? Но, тщетно! Звуков борьбы и хрипов, он не слышал! Не мог услышать! Мешал проклятый треск работающего двигателя без глушителя…
Солдат занервничал. Он, вскинул винтовку и просунув в щель валенок, приоткрыл ногой дверь. Она распахнулась. Живая куча! Катающиеся на снегу тела! Фельдман и солдат боролись! Хотя у раненного конвоира все-таки заканчивались силы. Он умирал, умирал и понимая это – хрипя, звал на помощь своего товарища! А тот, стоял в нерешительности! Наконец, вскинул винтовку, прицелился! Стрелять! Стрелять! Выстрел! И в ту же секунду - удар по винтовке! Рука конвоира дрогнула, и он промахнулся! Пуля, вылетев, пробила на вылет белый полушубок его напарника и впилась в мерзлую землю. Солдат, что боролся с Фельдманом, мгновенно ослаб и раскинув руки, завалился набок. Изо рта хлынул поток черно-бордовой крови. Она заливала Борису Николаевичу лицо и расползалась по снегу – грязным, бесформенным пятном. Фельдман, хрипел и хватая воздух ртом, как выловленная из воды рыба - с трудом отпихнул, теперь уже мертвое тело конвоира. Он увидел, как рядом плюхнулись Павел и второй солдат. Они тоже схвативщись друг в друга, душили. Павел, лежал на спине и сжимая руками, горло солдата - давил ему двумя пальцами в самый кадык. Тот хрипел сидя верхом на Павле, старался оторвать его руки. Секунда… другая… Павел начала терять силы. У конвоира от напряжения - закатились глаза. Вдруг Клюфт заметил, как в них угасает жизнь. Еще мгновение… и! Страшная поволока смерти наползла, на белки и солдат расслабив руки - затрясся и повалился на бок! Павел давил и давил ему на горло! Нечеловеческая сила вдруг появилась у него в руках! Сила смерти! Сила ненависти! Клюфт зарычал, как зверь и надавил на шею этого человека так, что почувствовал - хрустнули позвонки. Все кончено! Все кончено!
Солдат затих и как большая, тряпичная кукла, расслаблено обмяк. Затем повалился на Павла. Клюфт почувствовал, как этот молодой парень, прижавшись к нему щекой – испустил дух! Он тихо застонал и замер. Павел, тяжело дыша, медленно скинул с себя тело. Солдат лежал вверх лицом. На нем была печать страха! Обыкновенно человеческого страха перед смертью!
Павел разрыдался. Он выл, как белуга. Он трясся в истерике и катался по грязному снегу, этого морга, под открытым небом. Он хватал воздух ртом – пытаясь сбить свои судороги. Но ему не хватало кислорода.
- Паша! Паша! Успокойся! Возьми себя в руки! Возьми себя в руки! Паша! Надо бежать! Надо срочно бежать! Вставай!
Фельдман надеялся успокоить Клюфта. Он прижимал его тело к земле – не давая Павлу биться о землю. Но тот, дергался и выл,… выл:
- Аааа!… Я убийца!… Убийца!… Я не хочу убивать!… Я не хочу убивать!… Я, ненавижу! Ненавижу себя!… Я ненавижу вас!… Я убийца! Аааа…
Фельдман понял, что уговоры не помогут. Борис Николаевич, зло, посмотрел на Клюфта, и влепил ему сильнейшую пощечину. Затем ударил по щекам еще несколько раз. Павел затих. От неожиданности и боли даже перестал дышать. Он лежал и смотрел: на трупы конвоиров, на Бориса Николаевича. Он смотрел и молчал…
- Паша! Паша! Что бы, тебе, было легче,… легче,... это я, я убил и второго! Я воткнул ему заточку в спину! Не, ты! Не, ты! Успокойся! Надо вставать… и идти,… идти,... пока, шумно… пока нас не схватились…
Павел растер грязной ладонью на щеках и губах подтаявший снег. Собрал последние силы и всхлипнув – медленно поднялся с земли. Он стоял, шатаясь и как пьяный, смотрел, на тела двух, только, что, убитых людей. Угрюмо и зло поднял голову, взглянул на штабеля мертвых зэков, в глубине - этого страшного сарая, без крыши…
Он стоял молча. Минуту…
Фельдман поднял винтовки. Стащил с мертвых конвоиров полушубки и валенки, снял с солдат шапки, и тяжело вздохнув – сказал:
- Одевайся,… надо идти,… идти,... туда, в сторону колючки… нас не заметят. Не заметят,… нас не заметят,… есть шанс,… хватятся, под утро,… у нас есть время! Есть время…
Павел вздрогнул и посмотрел на Фельдмана равнодушно и обречено. Он понял - что стал другим человеком. Совсем другим человеком…
Ветер играл с верхушками сосен. Он их гнул и раскачивал из стороны в сторону. Ветер веселился. Холодные потоки воздуха вздымали вверх кучи снега. Метель подпевала этому шутнику. Она швыряла мелкую ледяную крупу на почерневшую и нахохлившуюся зимнюю тайгу. Разметала поземку между высоких елей и корявых берез. Ветер давал ей силы. Он давал ей власть. Он давал ей свободу. И она этим гордилась. И она это знала.
Уставшее и замороженное солнце лениво вывалилось из-за синей горы. Лес насупился и неохотно проснулся. Но радоваться – не было сил. Впереди была такая долгая зима. Такая долгая и холодная…