Ярослав Питерский. Сундук.
Рассказ
Палачам бывает тоже страшно,
Пожалейте люди палачей!
А.Галич.
Алеша и Верочка очень любили бабушкин сундук. Большой, оббитый железом он напоминал огромный сказочный ларец. Бока сундука украшали узоры, а спереди посредине лицевой стороны висел черный огромный замок. Временами мать разрешала Алешке и Верочке открыть сундук и поиграть с ним. Дети вытаскивали из чрева огромной железно-деревянной коробки одежду и тряпки и забирались вовнутрь. Но вот закрывать крышку мама не разрешала. И все равно Алешка и Верочка очень любили играть с сундуком даже с открытой крышкой. Сундук был такой красивый.
Старший оперуполномоченный НКВД Тасеевского райотдела милиции, Иван Битый сидел в своем кабинете и грыз карандаш. Деревянную палочку он резал зубами, непроизвольно глотая со слюной мелкие щепочки. Иван хмурился, то и дело поглядывал в окно, тяжело вздыхая и сопя. На столе пред ним лежал куцый и пожелтевший листок бумаги.
Битый, аккуратно водил по нему пальцами.
Этот проклятый листок и был причиной мерзкого настроения Ивана. Бумагу ему «расписали» и выдали в канцелярии отдела, а начальник лично дал команду разобраться, дать ход и возбудить уголовное дело.
На листке, написанные с ошибками неровным и корявым подчерком, танцевали слова:
«Саабщаю вам, мая саседка Анна Каробейникова варует народный хлеб. Намедни питнадцатого часла она идучи со смены пренесла домой с колхозного тока килограма два зерна. Зерно енто мелила и хлеб пекла. Потом своих выродков кулацьких, змеенышей детей кормила. Прошу наказать варовку и кулацькую потстилку Анну Каробейникову и саслать ее в турму. Анна уже много раз хлеб народный варавала.
Житель деревни Фаначет Тасеевского района Мирон Осадчий.
Числа 16 месяца сентября 1937 года»
Иван нахмурился и, вновь пробежав глазами по корявым буквам, зажмурился. Ему стало противно и как-то горько. И чувство это было не случайным, Битый хорошо знал и Мирона Осадчего и Анну Коробейникову, потому как сам был жителем деревни Фаначет, более того: Анна приходилась ему двоюродной сестрой по матери, а Мирон был его соседом по улице и знакомым с детства.
Битый, вдруг вспомнил лицо Мирона. Хмурое и низколобое оно напоминало морду большой обезьяны со странным названием Орангутанг. Эту тварь Иван разглядел в большой книге под названием «энциклопедия». Ее Битый забрал во время одного из арестов на квартире у тасеевского инженера Петра Ивановича Крицкого, начальника местного управления электрификации. Крицкий оказался «японским шпионом», а поскольку шпиону энциклопедия уже нужна не была, Иван экспроприировал эту книгу себе.
Так вот именно «энциклопедический орангутанг» и напоминал ему Мирона Осадчего – вечно небритый и злой, а временами еще и пьяный Мирон раздражал Битого. Еще с детства Иван то и дело колотил Осадчего, оставляя ему хорошую коллекцию шишек и синяков. Повзрослев, Иван и Мирон тоже частенько дрались, но уже из-за тасеевских девок. И тут в некоторых случаях Мирон выходил победителем. Он с какой-то звериной яростью валил Битого на землю и, как животное, грыз его зубами, оставляя на шее и руках следы, словно от укуса собаки. Но как не странно после таких вот кровавых поединков, ни один из соперников зла друг на друга не держали. Более того Иван и Мирон даже дружили, ведь оба как только им исполнилось по шестнадцать пошли работать на двор к зажиточному крестьянину Андрею Петровичу Салуянову, который в Фаначете считался самым богатым и успешным хозяином. У Салуянова была своя небольшая мельница, множество коров, лошадей и прочей живности и главное огромные по местным меркам поля земли, на которой Андрей Петрович сеял рожь пшеницу и другое зерно.
Работа на Салуянова и сдружила Осадчего и Битого. Но продолжалась эта дружба недолго. Когда обоим исполнилось по девятнадцать, Мирон влюбился в местную красавицу Анну Прохорову, дочь хоть и не богатого, но крепкого и состоятельного жителя Фаначета Андрея Прохорова - родного брата матери Битого. Двоюродная сестра Ивана, была их на три года моложе. Высокая стройная с длинной до пояса косой Анна, скорее всего заворожила Мирона своими, глубокими, как таежные озера, голубыми глазами. Осадчий сох по двоюродной сестре Ивана целый год. За это время бывшие друзья строили друг другу всякие козни и временами встречались на околице села и били друг другу физиономии. Анна Прохорова, словно поддержав усилия своего двоюродного брата, не ответила взаимностью зверино подобному Мирону. Девушка отдала предпочтение скромному и тихому Петру Коробейникову, который жил на одной улице с Иваном и Мироном.
Коробейников был старше их на пять лет, он уже давно обзавелся своим хозяйством, которое досталось ему по наследству от отца и построил новый дом и успешно сеял зерно и держал скот. Отец Анны, Андрей Иванович, с удовольствием дал согласие на свадьбу, на которую позвали и всех соседей. Осадчий тоже пришел и «с горя» напившись, устроил драку, а Иван набил ему в очередной раз рожу. Со свадьбы Мирона выгнали, а Анна и Петр обиделись и запретили драчливому соседу ходить к ним в гости.
Совсем вскоре грянула февральская революция семнадцатого. Ивана, Мирона и Петра Коробейникова забрали солдатами на германский фронт, но прослужили они там недолго, после событий в октябре в Петрограде все трое сбежали из своего полка и благополучно добрались до родного Фаначета. Тут-то их пути временно разошлись. Битый нахватался революционной агитации и принялся создавать в своем селе совет. Мирон, ударился в запой и, временами выходя из него, батрачил у богатых соседей. А Петр наслаждался семейной жизнью с молодой красавицей женой, работая на себя. Но такой расклад событий продолжался недолго. Гражданская война вновь свела троицу. Во время колчаковской власти Коробейников Битый и Осадчий ушли в партизаны и геройски воевали в одном отряде. Затем наступил двадцатый, за ним и двадцать второй год. Советская власть окончательно утвердилась и «распорядилась» судьбами этих людей. Иван Битый пошел служить в канскую ЧК, Мирон Осадчий и Петр Коробейников вернулись в Фаначет к своим делам. Долгое время Иван ничего не знал о своих земляках, но вот в тридцать пятом его по направлению начальника канского ОНКВД отправили на усиление в Тасеево, в местный райотдел милиции, старшим оперуполномоченным. Время было тревожное, всюду «окопались враги и шпионы», и главное нужно было выявить «саботажников», которые тормозили добычу зерна и другой сельхозпродукции для обеспечения городов края.
Иван приехал в родные места «важной шишкой», он успел выслужиться до звания капитана (от ред. сайта: автор сильно повысил Битого в звании - капитан в 1937 г. не был бы старшим уполномоченным - он как минимум руководил бы райотделом НКВД) ). Битому выделили большой роскошный дом в центре Тасеево, который раньше принадлежал одному зажиточному крестьянину, но во время коллективизации в двадцать девятом, его сослали в Казахстан со всей семьей. А потом в этом доме жил также командированный из Красноярска, следователь местного отдела милиции, оказавшийся «английским шпионом». Следователя этого арестовали в тридцать пятом и, даже не увозя в суд, в Канск, расстреляли по решению выездного особого совещания, а труп его, облив бензином, сожгли на территории заброшенной мельницы, на окраине села. Все эти подробности смущали Ивана и, свое новое казенное жилье он не любил - по возможности ездил ночевать к родителям в Фаначет, хотя родная деревня находилась в сорока верстах от Тасеево, поэтому такие визиты были все же не частыми.
Появившись в родном Фаначете после тринадцати лет разлуки, Иван Битый увидел, что тут все переменилось. Зажиточная и крепкая деревня захирела, местных жителей стало мало, многие дома пустовали. Как узнал Битый, все это было последствием коллективизации, ведь в Фаначете жили, в большинстве, не бедные крестьяне с крепкими личными хозяйствами, которые, конечно, объединяться в колхоз не хотели. А поскольку советская власть признала таких людей «врагами народа и саботажниками», всех их либо сослали в Казахстан, либо отправили в лагеря. Кого-то из земляков даже расстреляли, в их числе оказался и самый богатый фаначетовец Андрей Петрович Салуянов с двумя сыновьями, а всю их семью отправили в лагерь. Табун салуяновских лошадей, стадо коров и многое другое вместе с мельницей национализировали, правда, вот вскоре от богатого хозяйства ничего не осталось. Скот пустили под нож, лошадей забрали в район, а мельницу кто-то поджог и она сгорела дотла, так и не доставшись колхозному правлению.
Пострадала и семья Коробейниковых. Петра, мужа Анны тоже арестовали в тридцать четвертом за саботаж колхозному движению и отправили на десять лет в лагерь. Не посмотрели ни на заслуги Коробейникова во времена гражданской войны – когда он геройски воевал с колчаковцами за установление все той же советской власти. Анна осталась одна с двумя малолетними детьми на руках, сыном Алешкой который родился в тридцать втором и доченькой Верочкой, малышка родилась в тридцать третьем. Без кормильца Коробейниковы бедствовали и голодали и, хотя их все же приняли в колхоз, пайку за трудодни давали уменьшенную, как «семье врага советской власти». Иван, конечно, хотел помочь своей двоюродной сестре. Ему было жалко Анну. Но особо суетиться сразу было тоже не безопасно, поскольку родственность, пусть и дальняя, с «женой врага народа» ничего хорошего офицеру НКВД не сулила. И Битый решил пока повременить со своей протекцией.
А вот Мирон Осадчий никак не пострадал в тревожные времена коллективизации. Он одним из первых вступил в колхоз. Правда, в правление все же не попал. Мирону доверили быть заведующим складами на колхозном току, но он этому был не рад, считая, что его несправедливо «задвинули» и не пустили к власти, Осадчий все так же пил. А когда, приняв на грудь, он орал, что: «еще покажет всем, кто он есть такой и вернут все, что ему должно принадлежать по праву».
И вот сегодня его гнилой норов, вновь проявился. Иван сидел за столом и смотрел на маленький листок осадчевского заявления и понимал, что он в этой ситуации бессилен. Ведь по закону он теперь он обязан был отреагировать на сигнал своего соседа и давнего соперника.
Битый встал, расстегнул верхние пуговицы на гимнастерки и расслабил портупею. Сделав несколько шагов по кабинету, он взял с сейфа, что стоял в углу, пачку папирос и, закурив, поморщился.
Ситуация действительно была неприятная во всех отношениях. Дело в том, что Иван решил увезти Анну с детьми в Канск, где можно переделать документы. Битый уже обо всем договорился. А потом, двоюродная сестра, могла бы выйти по новой замуж, ведь Анна, несмотря на все невзгоды и горе так и осталась красавицей, и напротив, после рождения детей она даже приняла более соблазнительные формы.
И вот сегодня все планы под угрозой!
Проклятый Мирон со своим доносом!
Теперь Анна стала подозреваемой, а значит что ему – Ивану Битому, придется ее арестовать и отвезти в тюрьму! Самому посадить за решетку свою двоюродную сестру! Ведь по-другому он поступить не может, по-другому он просто не вправе поступить, как чекист и большевик, ведь как не крути, если все факты подтвердятся, гражданка Анна Коробейникова преступница и враг народа, которая нарушила статью закона от седьмого августа тридцать второго года, который называется: «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укрепления общественной социалистической собственности».
Иван знал, что все уже давно этот закон звали «семь восьмых» по номеру даты выхода. А некоторые самые несознательные элементы окрестили его «законом о трех колосках». И именно под этот закон и попадала его двоюродная сестра Анна Коробейникова.
Битый, вздохнул и, подойдя к шкафу, открыл дверку и принялся рыскать в книгах. Через минуту он нашел тоненькую брошюрку, пролистав книжечку, Иван остановился на одной из страниц и принялся читать.
«24 июля 1932 г. Сталин - Тт. Кагановичу, Молотову. 1. Если будут возражения против моего предложения об издании закона против расхищения кооперативного и колхозного имущества и грузов на транспорте, — дайте следующее разъяснение. Капитализм не мог бы разбить феодализм, он не развился бы и не окреп, если бы не объявил принцип частной собственности основой капиталистического общества, если бы он не сделал частную собственность священной собственностью, нарушение интересов которой строжайше карается и для защиты которой он создал свое собственное государство. Социализм не сможет добить и похоронить капиталистические элементы и индивидуально-рваческие привычки, навыки, традиции (служащие основой воровства), расшатывающие основы нового общества, если он не объявит общественную собственность (кооперативную, колхозную, государственную) священной и неприкосновенной. Он не может укрепить и развить новый строй и социалистическое строительство, если не будет охранять имущество колхозов, кооперации, государства всеми силами, если он не отобьет охоту у антиобщественных, кулацко-капиталистических элементов расхищать общественную собственность. Для этого и нужен новый закон. Такого закона у нас нет. Этот пробел надо заполнить. Его, то есть новый закон, можно было бы назвать, примерно, так: «Об охране имущества общественных организаций (колхозы, кооперация и т. п.) и укреплении принципа общественной (социалистической) собственности» И.Сталин».
Иван вздохнул и поставил книжицу обратно в шкаф, закрыл дверку. Битый помнил,
что по проклятому закону «семь восьмых», наказание было суровым. В качестве
«меры судебной репрессии по делам об охране колхозов и колхозников от насилий и
угроз со стороны кулацких элементов предусматривалось лишение свободы на срок от
пяти до десяти лет с заключением в лагерь. Осуждённые по этому закону не
подлежали амнистии.
Битый затушил папиросу в пепельнице и, поморщившись, подошел к вешалке, снял
шинель. И хотя на улице стоял теплый и сухой сентябрь Иван решил на всякий
случай взять в дорогу теплую одежду ведь в Сибири погода может испортиться в
любой момент.
Битый буркнул сам себе под нос:
- Черт, придется ехать. Черт что за день паскудный?! Сука, ну что за день?!
Иван вновь вернулся к столу, сел внимательно посмотрел на заявление Мирона и, почесав затылок, открыл верхний ящик стола, достал оттуда пустую картонную папку. На ней он, взяв перо и обмакнув его в чернильницу, аккуратно вывел:
«Дело № Ф-ЗТК 1267 Коробейникова Анна Андреевна 1901 года рождения»
После этого, Битый тяжело вздохнул, вложил в папку заявление Мирона Осадчего и, застегнув верхнюю пуговицу на гимнастерке, затянул портупею. Иван достал из кобуры свой табельный ТТ и проверив обойму засунул пистолет обратно, медленно поднялся, надел фуражку, взял папку, шинель и вышел из кабинета закрыв его на ключ.
На дворе отдела милиции копошился местный конюх. В гараже подразделения числилась всего-то одна машина - грузовая «полуторка», но она вечно занята начальством, поэтому остальной личный состав на происшествия и преступления вынужден был выезжать на телегах или даже просто верхом.
- Эй, Макарыч запряги-ка мне в телегу гнедого! – крикнул Иван конюху.
Сутулый старик в фуфайке поднял голову и, ехидно улыбнувшись беззубым ртом, развел руками:
- Ан нету-то гнядога! Пархоменко забрал, в Дзержинск уехал! Осталась одна Машка!
- Это рыжая кобыла что ли? – недовольно буркнул Битый.
- Ну да начальник, рыжая!
-Так я на ней до Фаначета часа четыре плестись буду! А мне может еще и арестанта везти! Другую дай! – прикрикнул Иван.
- Так нету! – вновь прокрякал старик.
- Нету, нету! Вот отправлю тебя в лагерь, за умышленное саботирование работы отдела милиции, тогда узнаешь! – разозлился Иван.
- Так хоть в лагерь, хоть в тюрьму, а лошадей от этого больше не природится! Берешь рыжую? – усмехнулся бесстрашный старик.
- Хрен с тобой черт беззубый! Давай рыжую! – махнул рукой Битый.
Телега была скрипучая, а кобыла колченогая. Рыжая по кличке Машка действительно еле волоклась по дороге, на ходу махая своей огромной головой. Иван подгонял ее, прикрикивая и поддергивая вожжами, но кобыла не реагировала на воинствующие и злобные звуки человека в телеге, а медленно и монотонно переставляла копыта по земле.
Дорогу до родной деревни Иван не любил. Прямо к колее подступали хмурые сосны и ели, и ему казалось, что в чаще «кто-то» есть, да не просто «кто-то», а враги, которые следят за ним из кустов и ждут своего момента, что бы убить. Скорее всего, эти страшные люди, были колчаковскими недобитками, которые каким-то чудным образом спаслись от возмездия советской власти и теперь жили в тайге, временами совершая набеги на дорогу и похищая сотрудников НКВД и партийных работников.
Иван боялся. Страх сковывал тело. Битый временами расстегивал кобуру и вытаскивал свой ТТ, проверяя снят ли он с предохранителя. Иван лупил вожжами по спине Машке и матерился. Но сквернословил он тихо. Потому как понимал, громкие звуки могут привлечь «таинственных злодеев».
Через три часа мучений и тревоги наконец-то показался родной Фаначет. Рыжая заволокла телегу на пригорок, с которого была видна как на ладони вся деревня. Прямые улицы и ровные коробки домов, огородов и сараев. Кое-где над банями виднелся дымок, хозяева видимо готовились к «помоечной» пятнице.
По дороге навстречу телеги бежала ватага мальчишек. Ребята кричали и махали руками, но когда они приблизились и увидели, что в телеге сидит человек в форме офицера НКВД, то мальчишки тут же умолкли и, резко повернув, дали стречкача в деревню.
В родной Фаначет Битый въехал с облегчением, страх куда-то улетучился, но это состояние продлилось недолго, через пару минут на сердце вновь наползла тревога и хмурь. Иван знал, что ему предстоит противное во всех отношениях общение с родственниками и соседями.
На главной улице было не души, и лишь краем глаза Битый замечал, что в окнах домов дергались занавески и мелькали силуэты людей.
Стало еще противней – земляки боялись его и сторонились. Фаначетовцы прятались и не хотели попадаться Ивану на глаза, а это значило, что с ним попросту не хотят здороваться, а это в деревне было самым большим недоверием и призрением.
Рыжая подтащила телегу к небольшому, но крепкому дому с синими резными наличниками. Это была изба Мирона Осадчего. Иван спрыгнул с телеги и, привязав кобылу к штакетнику палисадника, подошел к калитке. Во дворе лаял здоровенный кобель. Его низкий и хрипловатый брех звучал тревожно и угрожающе. Иван на всякий случай левой рукой потрогал кобуру, а правой дернул за стальное кольцо, что торчало из досок калитки. Но щеколда не поднялась, дверь была заперта. Иван вздохнул и, свистнув, подошел к окнам, что выходили в палисадник.
- Эй! Хозяева, открывай ворота! Официальный визит власти!
За стеклом мелькнула тень, затем вскоре скрипнула дверь в сенях и на крыльце показалась фигура мужчины – Битый рассмотрел ее в щели в заборе. Через несколько секунду звякнула щеколда и, заскрипев, растворилась калитка. На пороге стоял человек, он внимательно и тревожно пялился на нежданного гостя.
Иван непроизвольно нервно улыбнулся и, скривив рот, бросил хозяину:
- Ну, здравствуй что ли, Мирон.
Мужчина ничего не ответил. Он стоял и молчал. Тупой и низкий лоб, злое лицо, густые брови и глаза,… глаза зверя,… мутанта. Щетина на щеках и бороде. Мирон Опадчий сопел и тоже рассматривал Ивана. Он обвел взглядом его гимнастерку, затем опустив взгляд, уставился на хромовые сапоги.
Терпение Ивана лопнуло, он прикрикнул:
- Мирон, ну что так и будешь стоять и молчать? Я к тебе кажется не на чай приехал, наверное, догадываешься, зачем я пожаловал к тебе в пятницу?
Осадчий хмыкнул и, повернувшись, тяжело зашагал к дому, оставив калитку раскрытой. Битый понял – хозяин так его приглашает пройти. Иван сдвинул фуражку на затылок и, почесав лоб, проследовал за Мироном. В углу двора возле будки на цепи зашелся в лае кабель, он ревел и хрюкал от злости. Битый взбежал по крыльцу и поспешил скрыться в сенях.
В доме у Осадчего было тепло. На печке Иван успел рассмотреть две головы мироновских ребятишек. Где-то в углу комнаты сидела на табуретке его жена и, прижав одной рукой к губам край платка, другой нервно теребила пуговицы на блузке. Мирон, посмотрев на супругу, противно гаркнул:
- А ну цыть!!! Все пошли на двор! Разговор у нас с начальником будет!
Женщина засуетилась и, засеменив, выскочила в сени, дети тоже ринулись с печки и шмыгнули в дверь. Мирон не глядя на гостя, подошел к столу, что стоял у окна и, подвинув ногой два табурета, тихо буркнул:
- Ну, садись что ли, коль припёрся.
Битый медленно подошел к столу и положив на него фуражку, сел на табурет. Иван расстегнул верхнюю пуговицу на кителе, посмотрел на хозяина. Тот опустился на табурет напротив. Мирон вызывающе покосился на гостя. В глазах его вновь мелькнула злость и какая-то звериная жестокость.
- Ну, Мирон, догадался, зачем приехал я?
- Да кто тебя знает? - ответил Опадчий.
- Да!!! Ну, ты и тип?! Знаешь,… а сказать правду не хочешь,… все такой же упрямый!
- А ты я вижу, шпалу в петлицу получил, капитан, стало быть, теперь? Ну-ну!
Это его: «Ну-ну!», прозвучало как-то зловеще.
Битому, стало не по себе. Но он, тут же, взял себя в руки и продолжил:
- Ты зачем на Аньку кляузу настрочил? А?
Мирон ухмыльнулся и растянул свой рот в нечто похожее на улыбку людоеда.
- Ты о чем начальник?
- Я о твоей бумаге, о кляузе! Ты зачем настрочил на Аньку кляузу? Ты, что не понимаешь, что будет теперь?
- А, что теперь будет? – шмыгнул носом Мирон.
- Теперь… я должен дать ход твоей кляузе! – прикрикнул Иван.
- Ну, так давай! – равнодушно пожал плечами Мирон. – Только не надо мое чистое и искреннее заявление называть кляузой! Не надо! Тебе никто права на это не дает! Я сообщил все, как и положено по закону. Есть факт, разбирайтесь. Вот и все! – угрюмо пробурчал Осадчий, не поднимая глаз.
- Да ты что ж сучья твоя душа, не понимаешь, что теперь будет с Анькой-то?! А?! Не понимаешь? Это что тебе шутки? Ты же бабу загубишь!
- А ты с выражением-то полегче, полегче начальник. Смотри, я тоже ругаться могу! Я свое слово вам расписал. Вы и делайте, что положено! Сами эти законы и придумали! – зло и вызывающе ответил Мирон.
Он посмотрел в глаза Ивану и у того вновь похолодело внутри - взгляд зверя! Иван тяжело вздохнул и миролюбиво добавил:
- Ты это… Мирон, давай,… давай не будем друг другу гадости говорить, ругаться, давай. Это,… ты подумай,… может все-таки,… давай с твоим этим заявлением по-другому поступим?! А?!
Мирон зло улыбнулся и вызывающе спросил:
- Это как это… по-другому? А?! Ты есть представитель власти, тебе народ доверил вражин разных на чистую воду выводить! А ты? Ты, что делаешь?! А?! Пытаешься выгородить сучку эту?! Кулацкую подстилку?! Она ж народное добро ворует! Народное! А ты?!
- Да, что ты?! Что ты заладил – выгородить! Никого я выгородить не хочу просто…. Просто ты же понимаешь, что Аньку посадят! А у нее дети! Да и за что ты ее так? За два килограмма зерна что ли?
- А вот это ты брось! – зашипел Мирон, он привстал с табурета и потянулся к Ивану руками.
Битый испугался и отпрянул. Он не знал, что делать, а Осадчий меж тем, злорадно ухмыльнулся и добавил:
- Два кило говоришь, а это два кило народные! У нас на деревне каждый килограмм на вес золота! Кто ей дал право воровать, а?
Битый вздохнул и, опустив глаза жалобно сказал:
- Да пойми ты, пойми Мирон,… им же жрать нечего,… они голодают, дети! Неужели тебе не жаль?!
- Жаль?!!! А вам-то жаль самим, что не было, когда вы эти… колхозы задумали?!!! А?! Жаль самим-то, не было нас вот всех тут?! Что мы теперь все голодаем тут?! А?!!! Разорили полсела! Нет,… тебе не жаль,… какой там?! Ты-то вон… в хромовых сапогах ходишь и похлебку казенную жрешь! Хлебец-то, пшеничный поди с маслом жуешь! Жаль ему!
- Ты, что такое говоришь?! Ты антисоветскую агитацию говоришь?! Да я сейчас… тебя… вот арестую… и все! Поедешь сам в лагерь на десять, а то и на пятнадцать лет! Ты, что это такое тут говоришь?! А?! Колхозы тебе не нравятся?! А?!
Мирон махнул рукой и, пожав плечами, ответил:
- Да пошел ты,… хрен ты меня куда посадишь! Ничего я тебе не говорил, не слышал никто окромя нас двоих. А если арестуешь, так это… на допросе я к первому следователю бумагу настрочу… и напишу - Иван Битый свою родственницу кулацкую подстилку и воровку народного добра выгораживает, а меня за то, что я вовремя сигнализировал вот… на нары отправил! Так, что подумай, прежде чем тут угрозы мне строить! – спокойно и без эмоций сказал Осадчий.
Битый не знал, что ответить, ему было нечем крыть, более того ему опять стало страшно. А, что если Мирон и впрямь напишет и на него донос? И тогда,… тогда наверняка вскроется его родство с Анной, а там,…. там точно ничего хорошего…
Иван вспомнил, как полгода назад в Канском отделе НКВД был такой случай… у одного лейтенанта обнаружился дальний родственник – «враг народа». Лейтенанта этого сначала уволили, а потом, через месяц и вовсе самого посадили, а на следствие он «во всем» признался. Правда, как рассказывали в курилках коллеги бывшего лейтенанта, следователь, что вел его дело, «переусердствовал с допросами» и просто выбил из бывшего милиционера «нужные показания». А то, что в НКВД бить умеют, Битый как не странно и смешно это звучало, знал не понаслышке.
В начале тридцать седьмого года, все в тот же Канск, специально из Красноярска в командировку приехал невзрачный и хмурый человек. На вид ему было около пятидесяти, так вот этот «красноярец» занимался с некоторыми сотрудниками канского городского отдела наркомата внутренних дел именно обучением допросам «с пристрастием». Он провел целый ряд лекций – «как выбить показания из врага народа». Это, оказывается, была «целая наука». Тут были разные методы – начиная от простого избиения и заканчивая пыткой через половые органы. И такие методы были нужны как воздух, ведь впереди у сотрудников НКВД было целое море работы, врагов саботажников и шпионов окопалась среди народа много, а признаваться не все хотели, а ведь признание это главная цель любого следователя НКВД!
Как говорил генеральный народный прокурор Вышинский – «признание царица доказательств»!!!
Битый, тяжело дыша, посмотрел на Мирона. Тот сидел и как ни в чем, не бывало, разглядывал своего гостя.
- Послушай Мирон,… - ласково начал Иван. – Ну, зачем тебе сажать Анну? Ты на нее все злишься что ли? За то,… что она за тебя замуж не пошла? А? Мирон?! Ну, побойся ты Бога! Зачем тебе бедную бабу на нары упекать? А детей ее сиротами делать?
- Бога говоришь бояться?! А вы ведь говорите,… нет его! Или не так?!
- Да так, так,… нет никакого Бога! – прикрикнул раздраженно Иван. – Ну не цепляйся ты к словам! Мирон! Неужели ты из-за того…. что она тебе не дала? А?! Ну Мирон не по-мужицки это!
- Да пошел ты! Пошел ты и твоя Анна вместе! Вас сучье семя-то и надо вывести! Вы все сами-то и есть вражины недобитые! Вы! Вы собаки и знать должны, что сами себя и сожрете!
- Ты о чем? О чем Мирон? Ты что? Побойся,… – Иван хотел сказать Бога, но осекся. – Побойся людей! Побойся! Все же соседи потом тебе все припомнят! Как ты с этим жить-то будешь?
- Соседи?! Какие соседи?! Да они сами друг на друга доносы строчат! Вы же их приучили к этому! Не нравиться кто-то - нате вам донос! Не нравиться мужик, нате вам заявление и сообщение! Ты о чем говоришь?! А? Ты на себя-то посмотри! Вон… намедни, в том месяце Агаповна, жинка Соропаевская,… настрочила писульку на Михайлова, так вон его увезли! Али, ты не знаешь? Через вас же в Тасеево Михайлов прошел! Али нет?! А Соропаевы забрали все, что от Михайлова и осталось-то… и лошадь, и курей, так что ты мне тут не тычь,… совестливый нашелся….
- Так, ты это, что ж может тоже,… что от Аньки забрать хочешь? Так, это… ты Мирон сказал бы мне,…я с ней поговорю. Она ж так отдаст, ну не надо ее садить-то! А Мирон, ну что ты не человек что ли!
Осадчий, вновь гнусно ухмыльнулся:
- Эн, нет! Сказал я - воровка она, своровала, значит так и есть, расследуйте….
Да и посмотреть я хочу, как ты ее садить будешь, а? Посмотреть хочу….
Битый тяжело дышал. Он буравил взглядом Мирона и не знал, что ему сказать. Иван
сжимал кулаки и сопел как бык перед коровой. Наконец он собрался и выдохнул с
ненавистью:
- Ну, ты и сволочь Мирон, сука ты! Ладно, значит, не хочешь заявление свое забрать или показания изменить?!
Осадчий вздохнул и, разведя руки, ухмыльнулся:
- Нет, не хочу,… воровала она зерно, воровала,…. Я об этом и написал,… а то, что ты меня вот так обзываешь,… так ты сам гад,… форму напялил, знаешь, что в рожу тебе не дам, хотя надо бы,… ты сам гад…
Битый медленно встал, он понял, что разговор зашел в тупик, да и говорить уже было не о чем. Иван надел фуражку и повернувшись, вышел из избы. На дворе его встретили испуганные жена и дети Мирона. Они заискивающе и обреченно смотрели на Битого. Иван надул щеки и хотел сказать и им, все, что он думает об их отце и муже, но сдержался. Он решительно двинулся к калитке и пнул по ней с досады.
Здоровенный кабель залился хриплым лаем. Он с ненавистью и призрением смотрел на незнакомого человека в оливковой гимнастерке и красно-синей фуражке.
Рыжая кобыла пряла ушами и отмахивалась хвостом от надоедливых оводов. Иван отвязал Машку от штакетника и прыгнул в телегу. Он ожег вожжами рыжую и прикрикнул:
- А ну, ты хоть давай слушайся!
Телега, поскрипывая, покатила по улице. Из проезжающих дворов, хозяева со страхом и любопытством пялились на Битого. Иван закурил папиросу и нервно, как-то с остервенением дергал ее зубами.
Дом Коробейниковых стоял неподалеку на этой же улице, Битый подъехал к нему медленно и неохотно. Возле ворот его ждала Анна. Она тревожно смотрела на приближающуюся телегу. Рядом с двоюродной сестрой стояли и ее детишки, они обхватили мамку с двух сторон за юбку. Иван остановил рыжую, соскочил с телеги и, не привязывая кобылу, медленно подошел к родственникам.
- Здравствуй Анна… - грустно бросил он сестре.
- Здравствуй Ваня… - дрожащим голосом тихо ответила Анна, словно чувствуя что-то неладное, смахнула со щеки скупую слезинку.
Битый полез в карман своего галифе, достал два больших куска серого сахара и присев на корточки протянул их детям. Те обрадовались, схватили сладость и побежали во двор.
- Спасибо тебе Ваня,… а то они еще со вчерашнего ничего не ели.
- Ах да! - встрепенулся Иван, он резко повернулся и поспешил обратно к телеге.
Там пошарившись под шинелью достал булку ржаного хлеба и две банки говяжьей тушенки. Битый подошел к Анне и протянул продукты:
- Вот что есть у меня,… привез,… вот,… пусть хоть поедят.
Анна взяла хлеб с банками и прижала их бережно к груди, словно это были новорожденные дети.
- Спасибо тебе Ваня, - Анна тихо заплакала. – Проходи в дом, что же мы тут-то стоим!
Они зашли во двор. Битый покосился на пустую собачью конуру. Рядом с будкой сиротливо лежала толстая стальная цепь с ошейником. Пса нигде не было видно.
- А где Полкан-то? – удивленно спросил Иван.
Анна тяжело вздохнула и виновато опустила глаза. Она медленно двинулась к крыльцу дома и тихо бросила на ходу:
- Нет Полкаши нашего, нет. Съели мы его.
- Как съели? – пораженно переспросил Битый.
- Так Ваня. На прошлой неделе. Есть-то что-то надо детям. Вот пришлось Полкана под нож пустить.
- Ты что?!!! Аня?!!! С ума сошла, он же старый и больной был?! Как его есть-то можно?! Детей бы пожалела! Он же может заразный какой, как можно вообще собаку-то есть?! А?! Аня?!
Анна остановилась, повернувшись, грустно посмотрела в глаза двоюродному брату и тихо молвила:
- Я как раз Ваня о детях то и подумала,… пожалела их. А Полкан и не жесткий вовсе… из него вон, какой бульон наваристый получился,… мы туда крапивы добавили… и супчик вроде как. Три дня ели. А мясо хоть и жесткое, но все равно, хоть что-то.
Битый внимательно посмотрел на сестру. Ему показалась, что Анна не в себе. Она говорила это как-то загадочно и отрешенно. Иван покачал головой и приобняв женщину за плечо завел ее в дом.
Там они уселись за стол. Битый покосился на печку, на ней суетились дети, которые с наслаждением и каким-то остервенением грызли подаренный им сахар. Иван тяжело вздохнул и снял фуражку, посмотрел на Анну. Сестра сидела словно неживая не двигаясь и не моргая, с хлебом и банками в руках, прижимая их к груди.
Битый почесал затылок и тихо спросил:
- Ты почему не на работе-то? А?
- Так пятница, у нас,… смена обычно до четырех потом все. Людей отпускают. Да и делать там нечего… хлеб-то весь сегодня, что собрали,… уже увезли в район. Так что вот,… хотела баньку затопить, но вот передумала, – грустно и монотонно ответила Анна.
Иван вновь тяжело вздохнул, немного помолчал, затем посмотрев в окно, тихо буркнул:
- Ань,… у тебя какие отношения-то с Мироном Осадчим?
Женщина вздрогнула. Одна из банок выпала из руки и глухо ударившись о половые доски, закатилась под стол. Битый увидел, что сестра напугалась. Она тревожно посмотрела на Ивана и нервно ответила:
- С Мироном-то, нет, нет, ни каких! Нет, он так…. ко мне приходил, так. Вот нет никаких.
Иван внимательно рассматривал лицо сестры. Оно исказилось словно от боли. Битый нагнулся под стол и поднял банку, затем он погладил Анну по руке и бережно забрал у нее хлеб и вторую консерву, положил их на стол.
- Вот что Аня, ты мне, пожалуйста,… правду скажи. Не надо мне тут лукавить. Говори правду. Так легче будет… и тебе и мне.
Анна тихо заплакала, она содрогалась в рыданиях, но звуков не издавала. Лишь как в параличе тряслись ее плечи.
- Аня, прошу тебя, успокойся.
Женщина всхлипнула, вытерла слезы кончиком платка и покосившись на детей на печке тихо сказала:
- Вань, он ко мне приходит. Часто приходит. Пристает, понимаешь. Он у меня там, на току, старший. На смене, так каждый раз пристает. Он как с цепи сорвался. Грозится! Ругается и все время пристает! Требует он…. своего… мужского…
Иван тяжело вздохнул, достал из кармана пачку папирос и закурил. Сощурив глаз, спросил:
- Так это когда он вот так приставать то стал, давно?
- Да как давно,… как вот арестовали Петю, так сначала он не приставал, а все ходил и гнусности всякие говорил. Так, пройдет, скажет и вроде ничего такого. А потом, потом время пришло так он и предлагать стал в открытую,… что бы я с ним вот,…. ну, понимаешь энто, ну легла,… понимаешь с ним,… вот. Но я не согласилась. Он вроде сначала утих. А потом….
- Что потом?
- А потом голодно стало. Вот, кормить детей нечем, вот так он вроде, как и помогать стал,… - Анна осеклась.
Битый подозрительно смотрел на сестру и дымил папиросой.
- Ну, продолжай, продолжай, что ж ты замолчала…
- Ну, что продолжать, понимаешь, он ведь такую должность занимает, он старший по току. Он вроде как очень важный человек, он зерном заведует. Иногда сам знаешь, остатки остаются, не все же попадает в мешки, есть и остатки. Есть и потери, так вот он этими потерями и заведует.
- Он тебе зерно стал давать? – презрительно спросил Иван.
Анна опустила глаза и вновь заплакала.
- И ты взяла? – зло ухмыльнулся Битый.
- Да, Ваня, взяла. Не подыхать же нам с ребятами с голоду. Нам того, что по карточке на трудодни дают так этого хватает на неделю, а потом весь месяц я и не знаю чем детей кормить. Ты же знаешь у меня как у жены врага народа карточка уменьшенная. Трудодни через раз ставят. Сначала на работу так вообще брать не хотели, лишь потом одумались, сжалились.
- Ай, Аня, не начинай! Не надо было Петру твоему выеживаться и в колхоз нужно было вступать! Вот и все! А то единоличником,…. понимаешь ли, быть решил. Скажи спасибо, что тебя с детьми в ссылку не отправили!
Анна вздрогнула и вызывающе посмотрела на Ивана. Женщина молчала, по ее щекам катились слезы.
- Что ты так на меня смотришь, я и так что могу, делаю!
- Спасибо тебе. Спасибо всем вам. Спасибо!
Анна встала с табуретки, но затем неожиданно плюхнулась на колени и, поклонившись Ивану в ноги, обняла его сапоги.
- Ты что сдурела, что ли? – отдернул сестру Битый. - А ну, кончай этот цирк, поднимайся! – прикрикнул он на Анну.
Женщина медленно поднялась и, отряхнув юбку, села обратно на свое место. Она грустно улыбнулась и тихо сказала:
- Ты же сам сказал спасибо сказать. Вот я тебе это и сказала.
- Да ты что Анна! Ты в себе ли? Ты это, это брось! Нельзя так! С ума сошла!
Женщина ухмыльнулась и, махнув рукой, ответила вызывающим тоном:
- Да сошла, сошла я с ума, как Петю моего забрали, вы забрали, вот и сошла.
- Анна не начинай! Не до этого сейчас! Давай о Мироне. Значит, ты взяла у него зерно, а потом?
- Хм,… а потом, что потом,… сначала я думала, что он все же сжалился над нами, и так просто помогает, а он ведь подождал, подождал и опять! Все с начала начал!
- Значит, он за зерно… у тебя любви просил?
- Любви?! Вот как это у вас мужиков называется, да какой там любви?!!! Он просто требовал от меня, что бы я его ублажала… его мужскую прихоть! Бабу на току из меня сделал! Взял и сделал!
Битый вздрогнул, он презрительно посмотрел на сестру и рявкнул:
- Что?!!! Так ты все-таки сломалась… и легла?
- Ай, как ты Ваня вот закипел,… легла, не легла,… а дети-то живы! И это для меня все! А что там под кого легла так это только я знаю! Вот мое слово!
Битый хлопнул себя с досады по коленке и, достав очередную папиросу зло бросил:
- Вот сука! Что же ему-то надо теперь?! Вот падла! Морда сучья!
- Ты о ком? – подозрительно спросила Анна.
- Да так не о ком,…. – Битый подкурил папиросу. - Ты мне скажи, ты, что недавно с ним поссорилась? С Мироном поссорилась или нет? Что произошло между вами?
- А ничего не произошло. Устала я. Да и жена его ко мне пришла. Все мне в глаза сказала. Я ей тоже все рассказала. Мы тут посидели по-бабьи поревели и я решила, больше Мирона не подпускать к себе.
- Ах, вот оно что?! И давно ты это решила?
- Да месяца два назад.
- Понятно,…. – тяжело вздохнул Иван. – Лучше бы ты ему давала Анна. Может бы и проскочили…
- Ты о чем? – тревожно спросила Анна.
- Да так, ты это…. Анна, покорми-ка детей. Вон они голодные у тебя. Пусть поедят!
Анна недоверчиво смотрела на брата. Но его команду все же выполнила, согнала детей с печки и, нарезав хлеба, дала им поесть. Открыла банку тушенки, налила кипятку в кружки. Ребята уплетали за обе щеки. Битый сидел в углу и жалобно смотрел на племянников. Ему было противно и горько.
Пятилетний Алешка выглядел гораздо старше своих лет, сбитый и крепкий мальчик, вел себя уверенно и не по-детски рассудительно. Он жевал хлеб и внимательно смотрел на дядю. В его взгляде Иван заметил недоверие, злость и даже призрение к родственнику в форме. Битый подмигнул Алешке, но тот никак не отреагировал. Мальчик демонстративно показывал что уплетать хлеб и есть тушенку для него сейчас важнее всяких знаков внимания. А вот его сестра Верочка выглядела совсем малышкой. Четырехлетняя девочка с длинными русыми косичками, бледными щечками, большими голубыми глазками и вздернутым носиком которым она постоянно шмыгала, заставляла непроизвольно улыбаться - настолько ребенок был симпатичный и милый.
Анна сидела и с тревогой смотрела то на детей, то на брата. Женское сердце чувствовало, что Иван что-то должен ей сказать, причем сказать очень страшное. Битый старался на сестру не смотреть, он сидел тяжело вздыхал и дымил папиросой. Наконец дети насытились и Анна прогнала их на двор. Битый встал и подошел к окну. Упершись в стену рукой, он внимательно рассматривал улицу. Где-то сзади суетилась Анна. Она ждала, что Иван начнет этот трудный и неприятный разговор первый, но он тянул. Наконец женщина не выдержала и, сев на лавку возле печи, тихо спросила:
- Ты же не просто так к нам приехал Ваня? Так ведь?
- Так Анна, - не поворачиваясь, мрачно ответил Иван.
- И что же ты приехал? Какую новость привез? С Петей что-то?
- Нет…. Про Петра я ничего не знаю. Да и что я могу узнать, сидит, сейчас многие сидят. Будет хорошо себя вести выйдет, вернется. А вот ты… Ты Анна,… без спроса Мирона, с тока зерно носила втихую?
Анна вздрогнула, она прижала ладошку ко рту и молчала, Иван, не дождавшись ответа, продолжил:
- Понимаешь, какое дело Анна, Мирон очень хитрый и злой человек. Вот ты, ему не дала, а он теперь тебе козни строит. Сволочь он конечно,… но Анна и ты хороша…
- Он что,… на меня написал? – неожиданно спросила Анна.
Битый повернулся и виновато посмотрел на сестру, затем подошел к столу и сел на табуретку. Вновь достал пачку папирос и закурил.
- Значит, он сдержал свое слово. Все-таки написал на меня донос. Все-таки написал,… - отрешено бормотала Анна.
Иван посмотрел на сестру, ему было ее жаль, ему было стыдно, ему было противно и горько, затянувшись папиросой, Битый зло спросил:
- Он что обещал?
- Да, обещал. Он грозился. Он сказал, раз я ему отказываю, значит, он меня сгноит тюрьме. И детей обещал со света белого свести. Он обещал это давно. Но я как-то на это внимания не обращала. А когда вот, тут с женой его произошло. Когда я окончательно решила и все ему высказала, так он словно взбесился! Хотел меня силой взять, повалить хотел, а я, я не далась и схватила вилы и на него. А он испугался, он не ждал, и даже прощения начал просить! А потом, через три дня, совсем все по-другому стало. Он и не подходил и не разговаривал и лишь под вечер пришел, отвел меня в сторону и говорит, если я вечером не приду на околицу села, то он отправит письмо куда надо…
- Вот он, кобель, и отправил,… - мрачно бросил Иван.
Анна грустно улыбнулась, она встала с лавки и подошла к брату, медленно опустилась рядом с ним на колени положив свою руку на его и тихо спросила:
- Ну и что теперь будет?
Битый ответил не сразу, он сверху вниз посмотрел на женщину и, закрыв глаза, выдохнул:
- Дело завели на тебя Анна. Понимаешь, дело завели. Плохо все.
Анна молчала, она рассматривала лицо своего родственника и тихо плакала.
- Анна, ты мне скажи. Ты, правда, зерно носила домой? Или он на тебя брешет?
- Носила…
- Кто-то видел еще или знал?
- Да там все делают вид, что никто ничего не видит, но сами все понемногу носят, а за это Мирону временами то самогон принесут, то еще чего, в общем,… все сами носят, но никто ничего как бы и не видит. Голодно в деревне Ваня, голодно… не прожить иначе детей не прокормить.
- Как может быть голодно, вы ведь столько сеете, такие пашни у вас большие?! Землю-то всю вам от кровопивцев кулаков да прочих людоедов отдали. Неужели вам не хватает? Раньше при старом режиме что-то всем хватало, а сейчас что? Может у вас правда, какой саботажник завелся?!!! А?! Ты мне скажи, все как есть скажи!
- Ваня, Ваня, ты давно-то в деревне родной про урожай узнавал? Про посевы да прочее? Про сенокос да коров? Ваня, нет больше этого ничего! Мужиков почти не осталось кто в гражданскую погиб да помер, а кого вон вы забрали… Все что собрали да надоили, в район, да город забирают! Они все сусеки выгребают! Все подчистую! Ваня людям жрать нечего! Нет больше деревни нашей прежней, Ваня, нет…
- Ты это… Анна ты вот такие речи брось! За это знаешь что полагается? - испуганно зашептал Битый.
Он посмотрел по сторонам, словно опасаясь, что их подслушают.
- Да что мне бояться, устала я бояться,… - Анна медленно поднялась и села на
табурет. – Ты мне скажи Ваня, что теперь…будет? А?! Ну, вот вы дело там завели
свое, что теперь будет-то?
Иван ответил не сразу. Он тяжело вздохнул и, махнув рукой, отвернулся. Анна ждала, она видела брату тяжело. Наконец Битый собрался и, сжав кулаки неожиданно и резко выговорил:
- Я за тобой приехал Анна. За тобой,… я должен тебя отвезти в Тасеево.
Анна ухмыльнулась, на ее уста наползла недоумевающая улыбка. Женщина как-то весело и беспечно произнесла:
- Ты что меня арестовать приехал? А Ваня? Ты меня арестуешь?
Битый не ответил, он лишь в очередной раз потянулся за папиросой. Анна увидела, как трясутся его руки. Женщина презрительно бросила:
- А я смотрю Ваня, работу то свою ты не любишь и боишься. Поганая у тебя работа Ваня…
Алешка Коробейников темноты не боялся. Он знал, что он сильней любой нечистой силы. Алешка Коробейников не боялся и оставаться дома один - он знал, что пока нет отца, он главный в доме и ему просто нельзя быть плаксой и хлюпиком, тем более что ему нужно было следить за младшей сестрой Верочкой. Малышка вечером в темноте постоянно хныкала и жалась к нему. Алешка любил и жалел свою сестренку, и что бы хоть как-то ее успокоить рассказывал ей сказки, вернее сказку, одну, что знал - про Иванушку дурачка и лешего. Ее он запомнил от мамки.
Вот и сейчас они лежали с сестрой на кровати в пустом и темном доме и жались к друг дружке. Рядом на столе потрескивала лучина. Алешка гладил Верочку по руке и монотонно шептал:
- И пошел Иван и взял лешего за бороду и утопил в болоте.
Верочка в очередной раз всхлипнула и испуганно спросила:
- А чего он в болоте его утопил? Там страшно…
- Ну, вот поэтому и утопил его. Спи давай.
- А почему дядя Ваня нашу мамку увез? Когда она приедет? Я к мамке хочу… - хныкала девочка.
- Приедет, приедет наша мамка. Завтра или послезавтра. Дядька привезет ее. Он обещал.
- Нет, я боюсь спасть без мамки. Лешка я боюсь… - не успокаивалась сестренка.
Алешка встал с кровати и посмотрел по сторонам, он не знал, что сделать, что бы успокоить сестричку. Девочка заливалась слезами и ревела все громче и громче. И тут к Алешке пришла идея. Мальчик даже вскрикнул от радости:
- Верка, а давай спать, в сундук полезем!
Девочка тут же успокоилась, на ее заплаканном лице даже появилась некая радость и надежда. Верочка вскочила с кровати и захлопала в ладоши:
- Ура, ура, в сундук спать полезем!
Лешка деловито достал ключ, который мать хранила в шкатулке на комоде и, подойдя к сундуку, открыл большой черный замок. Мальчик попытался поднять крышку, но у него это не получилось. Он пыжился и толкал тяжелую обитую железом плоскость, но она еле-еле двигалась. Тогда он крикнул:
- Верка помоги мне, а то я не могу один.
Девочка с радостью соскочила с кровати и бросилась на помощь к брату правда толку от ее было мало. Алешка видел, что крышка открывается лишь на немного, и появляется лишь небольшая щелка, тогда мальчик крикнул:
- А ну Верка возьми вон, то полено небольшое я пока крышку держать буду, сунь его в щель.
Девочка принесла деревяшку, Алешка напыжился что есть силы и приподнял в очередной раз тяжелую крышку. Верочка сунула полено – сундук остался приоткрытым. Мальчик радостно выскочил в сени и принес оттуда большое коромысло. Он поднес кривую палку к сундуку и сунул один конец в щель.
- А ну давай, как я дави! – прикрикнул он сестре.
Верочка и Лешка налегли на коромысло своими маленькими телами. Крышка поддалась, он медленно приподнялась – и дело пошло! Пока Алешка удерживал коромысло, Верочка подсовывала полено. Так через время им удалось полностью откинуть крышку на стенку. Сундук был открыт. Алешка деловито уложил в нем поверх тряпок простынь и одеяло, бросил две подушки. Затем подсадил Верочку и помог забраться ей в сундук. После этого забрался в чрево большого короба и сам.
В сундуке было уютно и тепло, и как-то глухо. Дети лежали довольные и обнимались. Верочка даже не боялась темноты – лучина на столе погасла. Но через несколько минут сестра вдруг сказала:
- Вань, давай крышку закроем?
- Душно будет, – отмахнулся Алешка.
- Ну, Ванька давай. Давай закроем!
- Да как мы ее закроем? Она ж тяжелая, да и не выберемся потом!
- Вань, ну давай закроем, потом мамка приедет и откроет нас! – начала хныкать сестра.
Алешка рассердился, он уже начал засыпать и нет, опять сестра начала канючить. Мальчик поднялся и потрогал крышку, она стояла почти вертикально, опираясь на стену. Алешка потянул за край крышку на себя. Тяжелая плоскость на удивление легко поддалась и пошатнулась. Мальчик испугался, он вдруг представил, что крышка может его ударить и он решил обхитрить тяжелую махину. Сосредоточившись, Алешка заставил подвинуться Верочку как можно дальше в угол и вновь протянул крышку на себя. Как только тяжелая железно-деревянная плоскость заскрипев пошла вниз – мальчик упал на дно сундука.
Хлопок и стало совсем тихо.
Алешка услышал, как громко бьется его сердце.
Тук, тук, тук.
Где-то рядом зашевелилась Верочка. Она зашептала:
- Как в сказке Ваня, как в сказке…
- Спи теперь…
Они обнялись и вскоре заснули. Им было тепло и уютно.
Гнедой мерин по кличке Реввоенсовет рысью бежал по проселочной дороге. Он фыркал и монотонно качал головой. Сзади за мерином скрепя волоклась телега, на ней сидел капитан Битый, он то и дело лупил Реввоенсовета вожжами по крупу, заставляя выжимать максимальную скорость.
Иван торопился. Он хотел как можно быстрей добраться до родного Фаначета. В доме его двоюродной сестры уже три дня одни оставались малолетние племянники. Иван скрипел зубами и хлестал со злостью мерина:
- А ну быстрей, быстрей рожа твоя ленивая!
Но Реввоенсовет бежать быстрей и не думал. Битый чмокал губами и повизгивал. В голову лезли разные мрачные мысли.
Иван вспоминал последний допрос своей сестры, который он был вынужден провести в присутствие своего коллеги оперуполномоченного по фамилии Брусникин. Молодой и наглый опер, то и дело встревал и мешал разговаривать Ивану с Анной. Они, как могли, притворялись и делали вид, что не знают друг друга. Битый записывал в протокол показания сестры и старательно выводил каждое слово – он все ждал, когда Брусникин выйдет из кабинета. Но тот как назло выходить не хотел. Но на излете третьего часа у оперу видно приспичило и он выбежал в сортир. Когда дверь за ним хлопнула, Иван быстро заговорил:
- Не волнуйся Анна говори все то, что я тебе сказал по дороге. Говори все, как мы договорились, а я постараюсь по максимуму тебе все смягчить. Постараюсь. Говори все, что я тебе сказал. Вот так.
Анна кивала головой и нервно улыбалась. Она тяжело и часто дышала и бормотала:
- Скажу! Скажу все, что ты скажешь, все, что надо скажу! Все, что захочешь, только ты, ты молю тебя Богом. Ты Ваня не брось моих детей не брось! Нету у него никого теперь окромя тебя! Нету!
- Обещаю, обещаю, я их в Канск свезу пока к знакомой своей, есть там, на примете у меня одна тетка милосердная, я у нее постоянно комнату снимал, вот к ней и отвезу, она пригреет….
Иван все вспоминал лицо Анны. Оно было изможденное и какое-то обреченное на муки, на смерть и забвение, Ивану было страшно и что бы хоть как-то, отогнать это чувство он и лупил Реввоенсовет по хребту.
Фаначет показался неожиданно, Иван понял, что очень быстро доехал до родной деревни, коль не успел заметить высокий верстовой столб, который стоял в двух километрах от Фаначета, Битый обычно рассматривал указатель издалека.
Подъехав к дому Коробейниковых, Битый спрыгнул с телеги и забежал во двор, где он неожиданно чуть не столкнулся с соседкой Анны, теткой Валентиной. Пожилая женщина вскрикнула и чуть не повалилась на землю.
- Господи, свят, свят! Господи свят, свят! – бормотала и крестилась Валентина.
Иван хотя и сам испугался, но виду не подал, он спросил железным тоном:
- Вы что тут? Кого ищете?
Валентина подозрительно и в тоже время виновато посмотрела на капитана и произнесла:
- Так уж два денечку никто не ходит по двору, никого не бачу я. Как вот увез ты Анну, так и нет никого. Я вот зашла к детишкам, може покормить их треба. Пусть хоть у меня поедят, хлеб есть, да и щей наварила. Пусть похлебають, жалко ведь, а их и нет. Я кличу, кличу, а они не отзываются…
Иван подозрительно посмотрел на тетку и спросил:
- А ты откуда знаешь, что я Анну увез?
- Фи, тож вся деревня видела, вся деревня уж знает, арестовал ты ее. За що только, а за що ты ее арестовал а Ваня?
- Никого я не арестовывал! Болтаете всякую чушь! Сплетни собираете! В больницу я ее отвез! В больницу! А сейчас вот детей взять хочу, пусть к матери съездят, проведают, вот, а потом в интернате их оставлю. На время! И хватит мне тут языками чесать! А то я вас! – пригрозил Иван и зашел в дом.
Он волновался. За ним семенила Валентина. Она шепотом ему все поддакивала:
- Да, вот нет, нет тут никого я уж заходила. Как сквозь землю канули…
Иван ходил по пустой избе и тяжело вздыхал. Никаких следов. Все вроде на месте, но что-то все-таки было не так как обычно. На столе торчала полу сгоревшая лучина, а возле сундука валялись какие-то тряпки.
- Надеюсь, тут никто кроме тебя не лазил? Вещи не выносил? - прикрикнул Иван и зло посмотрел на Валентину.
- Да ты щож такое говоришь! Господи да кто может?
- Да кто вас знает?! – Иван медленно подошел к сундуку и потянул за крышку. – Вот сейчас проверю, я-то помню, что Анна тут хранила!
Крышка заскрипела и как-то неохотно поддалась. Битый поднял ее и чуть было не упал, внутри сундука обнявшись, лежали племянники. Сначала Иван даже подумал, что Алешка и Верочка просто спят, но когда протянул руку и потрогал их тела, то понял, что дети уже давно мертвы.
Сзади раздался дикий визг Валентины:
- А-а-а! И-и-и! – голосила тетка. – Ой, Господи! Убили, убили!!!! Ой, деточки, ой горе-то, какое?!
Пораженный Иван в ужасе глядел на мертвых племянников и тяжело дышал. Дети были похоже на маленьких ангелов. Алешка забавно приоткрыл ротик, а Верочка сладко улыбалась, видно, когда они задохнулись, им снились красивые сны.
На деревенском кладбище Фаначета, среди покосившихся крестов и надгробий, стояли несколько фигур. Одна из них высокая в форме капитана НКВД, две другие сутулые и низкие. Внизу возле этих троих копошились еще двое – они стояли в большой квадратной могиле и выкидывали сухую и рыхлую землю. Один из землекопов поднял голову и спросил:
- Иван, может все же, передумаешь? А? Ну зачем так детей-то хоронить? А? Давай по-человечески,… гробики им сделаем?!
- Нет,… я сказал, похороним их так! Копайте! – прикрикнул Битый и отвернулся.
Он отрешено смотрел куда-то в сторону леса, смотрел и тяжело вздыхал. По его щекам катились слезы, но Иван делал вид, что не замечает.
- Ваня, Ваня, господи, да давай уж в гробах, а Ваня! Ну, зачем так? – попыталась встрять тетка Валентина.
- Нет, тетка Валентина, я сказал. Значит так и будет! Все!!! Давайте опускайте, хватит копать! – металлическим голосом приказал Битый.
Землекопы выбросили из могилы лопаты и с трудом вылезли сами, затем мужики подошли к большому сундуку, что стоял возле и, просунув под него веревки.
- Вы это, тетки помогайте тоже! – прикрикнул один из землекопов.
Тетки засуетились и принялись помогать мужикам. Вчетвером, они с трудом подтащили сундук на доски, что землекопы уложили прямо над большой квадратной могилой. Мужики сначала напряглись и приподняли короб – бабы выдернули доски, затем могильщики, подтравливая веревки, потихоньку ослабляя, начали спускать сундук вниз в яму. Через пару минут он стоял на дне могилы. Мужики бросили веревки вниз и, взяв лопаты, начали кидать землю. Бабы тихонько заголосили. Битый, стоял молча наблюдая, как на деревенском кладбище медленно растет свежая рыжая куча земли. Когда все было кончено один из землекопов, достал деревянный крест и вбил его в могилу. Иван закрыл глаза и тяжело вздохнув, пошел прочь.
На стуле что стоял посредине комнаты, сидел окровавленный человек. Его лицо было покрыто ссадинами и синяками, руки опухли, а одежда изорвана на боках. Из дыр на рубахе проглядывало совсем посиневшее от побоев тело. Сгустки темной крови капали с ног и рук на доски грязного пола.
Напротив этого человека стояли двое в форме. Один, тот, что помоложе, подошел к сидящему на стуле и наотмашь ударил его в лицо:
- Сука, вражина! Говори, кто еще в твоей банде был? Кто еще народное зерно воровал? Как вы планировали зерно травить? Сколько народу планировали сгубить?!!! Кто приказал?!!!
Человек упал со стула и застонал. Он уже не мог защищаться и двигать руками, а лишь по инерции согнулся в калачик.
Тот, что второй в форме, тихо окрикнул коллегу:
- Эй, Брусникин, иди воды принеси,…видишь, подохнет сейчас,… а нам с тобой надо это дело-то закрыть, к ноябрьским праздникам тогда и благодарность получим!
Молодой опер зло улыбнулся и неохотно повернувшись, вышел.
Иван Битый дождался, пока за ним хлопнет дверь и, медленно подошел к человеку, лежащему на полу, присев на корточки, тихо сказал:
- Ну, что Мирон, теперь-то ты понял, что сам себе могилу-то вырыл. Ты теперь главарь банды саботажников похищавших народное зерно и парализовавший работу тока. Так что по максимуму тебе! Вышак корячится! Да и еще, наверняка ты признаешься, что есть и резидент разведки японской в нашем районе. Есть, имя сам назовешь,… так что и шпионаж я тебе повешу! Вышак тебе! Это тебе, сука, за Аньку и детей ее!
Осадчий захрипел. Он попытался поднять голову, но не смог, заплывшие от синяков глаза с трудом смотрели на Битого.
- Сволочь ты Ванька, сволочь,… рано радуешься! Я назову имя резидента,…. если ты хочешь,… японского резидента! Но только тебя это имя… не обрадует! Ненавижу вас,… сволочи! У-у-х! - захрипел Мирон, изо рта у него потекла кровь.
Иван поднялся, он закурил папиросу и, посмотрев на Мирона, что есть силы, пнул его по почкам. Тот дернулся и завыл. В это время в кабинет зашел молодой опер Брусникин, он принес ведро колодезной воды и со всего маха вылил его на Осадчего. На полу образовалась грязно-кровавая лужа, в которой еле шевелилось то, что еще недавно было человеком…
…Через две недели по решению особого совещания Мирона Осадчего и еще пятерых арестантов расстреляли в подвале Канского отдела наркомата внутренних дел.
Битый лежал на кровати в форме и сапогах. Он в одной руке держал бутылку с водкой, а в другой фотографию молодой женщины. Битый времена глотал прямо из горлышка спиртное и, безмятежно улыбаясь, целовал фотокарточку.
- Вот Лиза. Наверное, не увидимся уж больше,… прости меня моя любовь! Так уж получилось...
Где-то в углу комнаты забурчала черная тарелка громкоговорителя. Из динамика голос диктора радостно рассказывал об успехах колхозников на полях Красноярского края.
В этот момент в дверь дома постучали. Иван лениво и брезгливо повернулся на звук и пробурчал:
- Ну, вот пришли,… их ждали и они пришли….
Битый медленно встал, еще раз глотнул водки и положил фотокарточку в нагрудный карман. Иван вздохнул и подошел к двери.
- Ну, кого еще черт принес?!
За дверь послышалось шуршание и шепот, затем раздался голос:
- Это я Брусникин, Иван открой, срочный разговор есть!
- Да кокой разговор?! Брусникин, у меня выходной, вот завтра приду в отдел и поговорим, приду завтра, ты, что не можешь до завтра потерпеть?!
За дверью притихли, Битый ухмыльнулся и медленно достал из кобуры свой ТТ. Он погладил пистолет и передернул затвор. Через некоторые время вновь послышался голос Брусникина:
- Иван, не дури открой дверь!
- Нет, Брусникин, нет. Не стоит вам заходить, не стоит…
- Иван не дури, ты себе еще хуже сделаешь,… убери пистолет!
- Брусникин,… ты хоть понятых-то привел?
- Все как положено,… по закону Иван! Открой дверь!
- Брусникин,… а в чем меня подозревают-то?
За дверью вновь повисла тишина, но после короткой паузы Брусникин тихо сказал:
- Мы знаем Иван, что Анна Коробейникова твоя двоюродная сестра! И еще,… этот Мирон Осадчий,… в общем, он признание перед расстрелом написал, он написал,… что японский резидент… это ты…
Битый рассмеялся, он хохотал задорно и искренне. За дверью с тревогой ждали. Иван покрутил пистолетом у своего носа и весело сказал:
- Я знал, что он сука и мразь! Знал,… да и вообще не на тех я поставил… ладно… Брусникин, ты это… за меня-то кубик себе требуй! Повысить должны тебя! И еще, Брусникин… будь осторожен, этот конюх в нашем гараже он, по-моему, тебя не любит. Вдруг тоже кляузу настрочит… так, что ты будь бдительнее Брусникин,… враги кругом окопались…
Иван повернулся и медленно вернулся в комнату. Там встав у комода, он поморщился
и вновь глотнул водки из горлышка, затем брезгливо сказал:
- Я же чувствовал… проклятый это дом…. Третий постоялец…
Битый покосился на стенку, на ней висели три портрета Сталина, Ворошилова и Ежова. Иван сморщился и повернувшись к ним спиной засунул пистолет в рот. Выстрел прозвучал глухо. Пуля раздробила заднюю стенку черепа и серые сгустки мозга и бурые капли крови забрызгали мудрые лица великого вождя и двух наркомов.