…Когда-то давно из степей Оренбуржья на лучшие земли, в Сибирь, поехали пытать долю уральские казаки.

Были с нами мои родители: отец Пуненков Данила Захарович и мама Федосья Васильевна. Дедушка и бабушка, стало быть, их родители.

Осели в деревне Карбалык бывшего Березовского района. Стали обживаться хозяйством.

Грянула революция. Менялась власть, менялись люди…

С новой властью докатилась в тридцатых годах коллективизация. Отцу дали твердое задание. Он и не справился... Да мудрено ли, один труженик на такую семью. Зимой его арестовали. Это в тридцатом было.

Тогда в мае, уже в тридцать первом нас: деда Василия Егоровича (отца мамы), маму Федосью Васильевну, сестер Елизавету (р. 1919 г.), Зою (р. 1923 г.), братьев Ивана (р. 1914 г.), Алексея (р. 1927 г.) и меня, Марию, отправили в ссылку на Маковку.

Подали от сельсовета, казенные уже, телеги и повезли в Тегульдет (ныне в Томской области, на Чулыме). Он самый Маковка и прозывался…

Многих из деревни везли – всех не упомнишь, ведь сколько времени прошло с той поры. Вот, разве, помню Громовых: старика Якова Ивановича и сына Ивана (погиб на последней), жену его Марию, да сестер Ивановых Прасковью с Федосьей. Сигаевых, Гончаровых, Павловых…

Болота кругом. Вот везут, везут... Две телеги пройдет, и станет лошадь. Понятно, застряла. Ну, у кого мужик есть – вытащат. А мы девки всё, да старик с ребятами. Вот и тащат нас – ехать ведь нужно.

Добрели до реки. Чита (р.Четь, левый приток Чулыма) называется. Багажу на берегу выше стогов сена: не дают с собой брать! Что большее было с собой: узлы с бельишком, посуда какая, опять же в корзине… Словом, оставляй и переправляйся – не задерживай других-то…

А люди всё едут и едут отовсюду!..

Теперь переправили вроде. Да прямо на кладбище. Отдохнули малость, - и пока, кого с нами выслали из Карбалыка, дождались, и опять везут.

Мы, ребятня постарше, уже и познакомились между собой. Все с одного места оказались. С Ачинского, Назаровского, да с Березовского районов.

Через неделю, как переправились, в июле, умер дедушка Василий Егорович. Мама пошла к начальству: хоронить-то надо. Ее продержали три дня под замком и выпустили. Хоронили деда без гроба. Выкопали на горке – вода кругом, - и тут тоже вода стоит. Завернули в кору и закопали. Догоняли потом…

Довезли нас. Кругом гарь да болота. Что было маленько с собой – поели дорогой. Ели траву какую-то: лист широкий, и, конечно, черемшу. Хлеба и картошки нет. Люди мрут. Тиф начался… После муку привезли. Да что с нее-то? По числу едоков кружкой отмеривают, меньше остается, - тогда ложкой большой, да без верха, под меж (берет ложку и показывает). Вот наломает мама травы кастрюлю, мукой заправит, водой зальет и на огонь. Потом все едим… Бывало, и в деревню, километров за десять пойдешь: может, думаешь, найдется что из еды, а конвой остановит и обратно. Нельзя!

Пока терпели, а потом сговорились 6-8 человек (я – самая старшая), и в побег.

Сорок километров шли. Добрались до Читы, где переправляли нас, когда сюда везли. А там засада. Повернули нас обратно. Уже на месте на принудработы поставили. Мех дергать. Чтоб вдругорядь не ушли?

Со снегом отец вернулся. Нашел или сами привезли, кто знает?!

А тут в колхоз стали вербовать. Мы, те, что бежали, да и еще которые подошли, туда и подались. Молодые, значит. Мать с отцом и малые остались…

Месяц мы работали в колхозе-то. В получку дали нам каждому по три рубля. А тут мужчина откуда-то взялся нам, тех, кто в колхоз пошли со ссылки, под видом студентов на станцию Яранск возить. Так и я до поезда добралась. Отдала ему эти деньги – и поездом в Боготол.

Доехала… Пошла к нашим, деревенским. К Михайло Ивановичу Васютину. Он тут, в Боготоле, на железной дороге работал. Объявилась и рассказала все как есть. Пока пожила, потом страх нашел. Тогда Михайло Иваныч принес справку мне от сельсовета. Так в три дня стала я Елизавета Константиновна Григорьева. Распрощалась с ними – нехорошо людей в страхе держать! – и поехала в Ачинск.

Тут, в Ачинске, тоже наши деревенские жили. Один мужчина водовозом работал – он и подсказал. У начальника почты Гинцова болела жене и нужна была прислуга. Жили они по Интернациональной улице, дом номер один. Вот и пошла к ним в прислуги.

Поработала. Вроде ничего: не ищут. Потом в баню приемщицей белья пошла. Там и познакомилась с Якимовичем.

Андрей Николаевич из Белоруссии приехал, а в бане кочегаром работал.

Вскоре пошла за него.

А у меня, еще как прислугой работала, уже переписка с нашими наладилась. С теми, что на Маковке-то оставались.

Мужу я не говорила, что я ссыльная.

Сын родился.

Как-то спрашиваю у него, у мужа то есть, как, мол, если б я ссыльная была, что тогда?!.. "Ничего, - говорит, - жили б как сейчас живем". Гляжу, мне это на руку - ну, я и высказала.

Паспорт на меня выписывал, так отчество правильно записал, а имя – нет… Может, и боялся, не знаю. Так, дома я – Мария, а по паспорту – Лиза!.. (Смеется).

Потом, где-то в конце 33-го, Иван прибежал ко мне, в Ачинск, из ссылки. Муж его к себе на Мелькомбинат устроил на работу.

А потом и сестра Лиза тоже прибежала.

Там теперь мама с маленькими ребятами осталась.

Отца-то в 37-м уже оттуда забрали.

Десять лет сидел в лагере. Вернулся после войны. Спрашиваем, мол, за что сидел?.. А он не говорит, а то ответит: "Я откуда знаю".

И я не знаю до сих пор.

Тогда, когда мама осталась с ребятами, пошел Михайло Шкабров – муж старшей сестры Анны (они там в Карбалыке оставались) – в Березовский сельсовет. Ему там и обсказали, что семья отца моего не подлежит высылке…

Вот он и забрал тогда маму с ребятами к себе, на иждивение.

А в 35-м году забрали моего Якимовича. Пришел домой с работы, со второй смены, в 11 часов.

Умыться не успел. "Сейчас, - только сказал, - приду".

И всё не идет.

Записал Юрий Дубровин

10 августа 1989 г.
Ачинск, городская группа "Мемориал"

Архив Ачинского «Мемориала». Муниципальное бюджетное учреждение культуры «Ачинский краеведческий музей имени Д.С.Каргополова»