Родные места. Мои родные места это Виленщина. Мама родилась в Вильне, жила у реки Вилии. Отец родился в городе Кельце, был патриотом и нас учил патриотизма. Давал нам разные книги и требовал, чтобы мы их читали и проверял это. Это были авторы : Сенкевич, Мицкевич, Словацки и другие. Родители обращали внимание на религиозное воспитание детей. Отче наш и чётки надо было знать наизусть. Дома был радиоприёмник с наушниками. Иногда мы вдвоём слушали передачи. Это нам очень нравилось, расширяло нам наше образование. В 20-тых годах ХХ века родители мамы из Вильна приехали в деревню Сантоки, где жила моя бабушка со стороны мамы, Виктория Валентынович. Было там земельное хозяйство величиной около 8 га. Мама была портнихой и зарабатывала шитьём. А когда вышла замуж, за железнодорожника, переселилась с мужем в Казарму, там был дом для железнодорожников. В семье детей было шестеро: Эдвард г.р.1925, Стэфан 1926, Леонард 1928, Халина 1931,Тадэуш 1933 и я, Данута 1938. Во время немецкой оккупации Эдвард и Стэфан были партизанами в АК, а после освобождения Вилещины не выявились и погибли с рук НКВД в 1946 году. Весь их отряд, около 50 человек, ночевал в одной из деревень и их командир предал их НКВД. Всех во время сна убили. Это настоящая правда. О смерти Эдварда и Стэфана мама узнала, когда пребывала в тюрьме. Всех их похоронили в общей могиле осенью 1946 года. Мама со своей сестрой была на этих похоронах.

После этих похорон в деревне говорили, что будут аресты. И тогда мама уговорила отца, чтобы он бежал с дома и скрылся.- Ты исчезай отсюда- сказала ему мама. И отец исчез. Мужчин членов АК и членов их семей в первой очереди депортировали в Сибирь. Брат, Леонард, был взрослым и скрылся. Матерей пока сносили. Но маму вкратце тоже арестовали, сидела в Вильне и там узнала что сыновья не живут. Рассказал ей о том следственный- Эдвард и Стэфан подохли- и добавил несколько проклятии. Услышав это мама пала духом. Над ней в тюрьме издевались и били. Сотоварищи поддерживали её, советовали не поддаваться. И нашу семью депортировали. Я была свидетелем как энкавудисты вынесли с дома наши вещи, полили бензином и подожгли. Никаких вещей не позволяли ей брать в тюрьму. Мама была одета в юбку и блузу. Ей приказали, чтобы меня одела и выслала к знакомым соседям. В тюрьме она сидела в тёмной камере. Допрашивали её ежедневно, хотели знать кто был с её сыновьями в партизанском отряде. Один из стражи, который приводил её на допросы, был хорошим человеком, всегда давал ей кусок хлеба. В тюрьме кормили плохо. Мама пребывала там два месяца. Выкупили её из тюрьмы братья и сестры. Вернулась домой истощённая и нервная. Сразу после её возвращения мы покинули квартиру в доме железнодорожника и поселились в собственном доме в деревне Чижишки. Вскоре вернулись отец и брат, они занялись хозяйством. У нас были коровы, свиньи, курицы. Я посещала школу. Преподавали в ней на русском языке. Уроки польского языка тоже были. Учителями были поляки, в школе я научилась читать и писать. Литовского языка в школе не было, потому что литовских детей там не было. Отец заботился о том, чтобы мы знакомились с патриотической литературой Польши. Он часто нам рассказывал её фрагменты. Любил рассказывать и взрослым о важных исторических событиях нашей страны. О своей военной службе мало нам говорил. Я знаю, что на войне он был ранен в ногу, пуля была в ноге. И поэтому его уволили с войска. В 1939 году в армию его не призвали. Он работал железнодорожником. Брат Леон тоже был железнодорожником.

Депортация. Пришли к нам энкавудисты перед полуночью. Стучали в дверь. Открыл отец. Сразу васех взрослых посадили за стол и стерегли. Я могла ходить по комнате, Халина тоже. Её обязанностью было упаковывать вещи, но она была взволнована, просто не знала что брать. Взяла такие вещи, которые нам не были нужны. Хлеба не взяла. Не забыла взять постели, подушки и перины. Я была одета плохо, на голых ногах у меня были сандалики. Счастье, что был месяц май и было тепло. Сказали нам, что нас переселяют. Отец спросил — Куда? Они кричали на него и один из них сказал -На Понары! А Понары это товарная, железнодорожная станция возле Вильна, где немцы расстреливали евреев во время оккупации. Родители поняли, что их повезут на казнь.

И привезли нас под конвоем на эту станцию, там стояли товарные вагоны. Приказали грузиться. Мы были в вагоне с семьёй Анны Швайковской. В вагоне было 13 семейств, в других было ещё больше. В полу была дыра, то есть туалет. Печки не было, тогда уже было тепло. Еду приносили на станциях. Это был какой-то суп с червями. Мужчины приносили его в ведрах и делили на семьи. На мой взгляд это были помои, а не суп, кипяток тоже давали. У одной семьи был младенец и родители готовили ему еду на спиртном примусе, который им удалось взять с собой. Не могу сказать, чтобы обстановка в вагоне была приятная. Были среди нас и богатые и бедные, одни чувствовали себя лучшими, а другие хуже. У богатых были запасы еды, сухари, сало и другие необходимые вещи. Я полагаю, что у них были связи с НКВД, и кто-то сказал им, что будут депортированы. И у них было время подготовиться к этому. А мои родители и Анны Швайковской не знали ничего. Во время езды мы были голодные, никаких запасов еды у нас не было. Мы ели только то, что нам давали на станциях. Судьба всех была одинакова но сначала в вагоне солидарности между нами не было. Было несколько семейств, которые считали себя лучшими. Ничем и ни с кем не делились. Анна была тогда ребёнком и никто ничем её не угостил.

Когда мы приехали в Челябинск нас отправили в баню и велели вынести всё из вагона. Провели в нём дезинфекцию. Личную одежду дали в вошебойку. И тогда оказалось, что эти лучшие выбросили на кучу много испорченного хлеба. А с нами раньше не поделились. А когда им кончились запасы все были равны. И тогда мы убедились как несолидарными и недоброжелательными были эти богатые. Особенно возвышался староста вагона. Он показывал всем, что он лучше других. Он ходил с ведром за пищей на станциях. Когда делил суп начинал со своей семьи, из ведра выбирал суп погуще своей жене и детям. Помню, что кто-то протестовал, что он так поступает. Поправился или нет, не знаю. Он ехал с женой и тройкой детей, один был младенцем. А с ссылки он пробовал бежать. На станции Камарчага его поймали, был суд и попал в тюрьму. Что касается стражи НКВД могу сказать, что обращались с ссыльными хорошо, не издевались над нами. Злились только на тех, кто без их согласия удалялся от транспорта. Они тоже боялись своих высших властей. Был случай, что дедушка моей подруги удалился, не знал куда идти и остался, а поезд уехал. Довезли его паровозом. Не били его, не ругали. Когда мы миновали сотый километр, тогда дверей вагона изнутри не закрывали. Из транспорта никто не пробовал бежать, не было документов, денег. А те, у которых были дети, даже не думали о бегстве. За Челябинском поезд задержался на два часа у реки. Можно было купаться и кое-что постирать. Энкавудисты наблюдали за нами.

Наконец привезли нас на товарную станцию Камарчага вблизи Красноярска.Там весь транспорт выгрузили. Был вечер, велели разжечь костёр. С тайги надо было носить дрова. После выгрузки оказалось, что привезли много мёртвых. Во время езды конвоиры не разрешали выносить умерших. Как долго мёртвые ехали с нами, не знаю. Дали приказ мёртвых похоронить вдали от железной дороги. Русские дали доски и гвозди, поляки сделали гробы. Было их 15. У каждого гроба поляки молились. Разрешили поставить кресты. Мы, дети, ходили туда и смотрели, что там происходит. На этом лугу мы ночевали кажется 3 дня. Спали под голым небом на ветвях, возле нас горели костры. Холодно не было. Третьего дня приехали подводы с санями. Потому, что в тайге был ещё снег. Багаж дали на сани, а люди шли пешком, дети, если измучились, сажали на сани. Когда меня посадили на сани, я очень боялась, что меня возьмут от родителей. И я начала громко рыдать. Возчик, туземец, волновался и высадил меня. Это был китаец или монгол, точно не знаю. Я впервые видела такого человека. Привезли нас к баракам на станции у дороги. Там был ночлег, кажется две ночи мы там спали. Дождь тогда шёл. В барак ручьями лилась вода. Все вещи нам промокли. На следующий день завезли нас на станцию узкоколейки и завезли на какую- то станцию. Поместили в школе. А оттуда равозили в разные места.

Anastasino, rok 1949. Z lewej – Fot. 149. Rodzina Kulińskich, z prawej –

Нас завезли в деревню Анастасино, Манский район, Красноярский Край. Со станции Кочармага в деревню Анастасино мы ехали 7 дней, а из Вильна в Качармагу 6 недель. С Качармаги в Красноярска было 300 км. В Анастасино поместили нас в большом зале клуба. Там мы ночевали. На следующий день пришёл фельдшер, украинец, очень приятный человек. Никакого медицинского осмотра не было. Он принёс с собой несколько пучков черемши, мы называли это медвежий чеснок. Всем это показал и велел есть, ибо грозит нам цынга. - Если есть не будете зубы будут вам выпадать! И это было наше основное питание. Впрочем не только наше, но и здешних жителей. Они квасили черемшу в бочках. С весны до полвины лета мы ели её в разном виде, был суп, второе блюдо, салатник. Черемша хранила нас от цынги. Она растёт и у нас в Лондеке Здруй.

Anastasino, rok 1949. Fot. 150. spław drewna

Квартиру дали нам в доме, где были 4 комнаты. В каждой комнате поместили одну семью. В этом доме, кроме нас жили : семья Годлевских и Комарув, Моника, Пюрко и супружество с дочерью Адэлей и Здзиславом. Мой отец с братом построили в комнате нары, стол и скамью. Там мы жили 2 года, а осенью 1948 мы получили от семьи с Виленщины продуктовую посылку. Но еды в ней было мало, лишь только полкилограмма муки и каши. На работу направили взрослых, а меня осенью в школу. Работали отец, мама, сестра и брат, Тадэуш, рождённый в 1933 году. Он помогал грузить дрова. Работали на три смены. Его обязанностью было светить грузчикам во время погрузки ночью. Потом на его место направляли детей. Светили смолистой лучиной. После работы Тадэуш приходил весь чёрный как маленький дьявол. А умыться порядочно было негде и нечем. Мыла у нас не было, в магазине тоже не было.

На работу надо было выходить обязательно. Бригадир ежедневно контролировал присутствие. А после бегства, бывшего старосты в вагоне, ввели более острый режим. Начальником совхоза в Анастасино был Ермолаев. Это был порядочный человек. Он старался, чтобы людям жилось легче. И решил дрова для топления в печах привозить совхозным трактором. Каждый жилец мог себе подготовить дров для себя столько, сколько ему было нужно. Если бы Ермолаев так не решил, то жители таскали бы дрова на своих плечах. Отец и брат работали в лесу, мама с сестрой в совхозном огороде. Сеяли овощи: морковку, турнепс, репу. Летом ходили косить траву, сушили и складывали сухое сено в стога. Бригадирами там были старики- русские, бывшие спецпереселенцы. А коммунистов в деревне и их семей было не больше восьми. Они были настоящими коммунистами, на смерть пошли бы за Сталина. Остальные жители были как и мы, поляки, мы ехали на одном возу.

Fot. 151. Rodzina Kulińskich w Anastasino,
7 listopada 1951. Siedzą: Franciszek
Kuliński (ojciec), Apolonia Kulińska (matka).
Stoją od lewej: Danuta, Halina, Tadeusz,
Leonard

Платили вам за работу? Да, ведь надо было покупать хлеб и другие продукты. Всё было на карточки. Пайки были скудные. В начале дети и неработающие получали 100 грамм хлеба, рабочие 200. Это были пайки голодные. Те кто работал в транспорте продовольственных продуктов, воровали продукты. Голод сильнее всего. И голод был причиной смерти моего отца. Отец мой работал лесорубом вместе с сыном. Он жалел сына и ему давал часть своего пайка. И вкратце заболел и скоро умер. Не знаю были ли у фельдшера какие-нибудь лекарства и знал ли фельдшер чем болен отец. Во время его болезни поляки приходили к нему утешали его, молись за него. Отец умер 17 марта 1953 года, вскоре после смерти Сталина. Похоронили мы его в Анастасино. Похоронный обряд вёл поляк Михаловский. На похоронах были все взрослые жители деревни. И так было всегда, когда хоронили умершего, независимо от национальности и вероисповедования. Похороны это был важный случай, событие в деревне. Была солидарность в прощании умерших. На могиле отца мои братья поставили деревянный крест высотой в 3 метра с толстых бревен. Его было видно издалека. У меня есть фото с этого кладбища. После приезда в Польшу я переписывалась с русской подругой и она писала, что крест стоит.

Fot. 152. Pogrzeb ojca, Franciszka Kulińskiego. Anastasino, 17 marca 1953

Хочу сказать несколько слов о Херониме Михаловском. Он был сослан с женой, Викторией и дочерью Тэресой. На ссыкке их семья увеличилась, там родилось им трое детей, Ядвига, Петр и Тэреса. И все вернулись в Польшу. Михаловский пользовался среди ссыльных большим авторитетом и симпатией. Его все уважали, а он был дружелюбный. Всегда был готов помогать и давать советы в разных делах. Он был благоразумный. Часто навещал меня в Лёндеке Здруй. Также высоко оцениваю директора Ермолаева. Он действительно заботился о людях, любил порядок в работе и в деревне. Не терпел самоволия, особенно у молодёжи. Был случай, когда группа молодёжи, местных важных лиц, напала на мою сестру и брата, когда они шли в лес за дровами. Они шли с косами и вымахивали ними перед их лицами и кричали, что им головы отрежут. Халина заслонила нас своим телом. Один из них косой ударил её в руку. Рана была опасная, лилась кровь, задержать её было трудно даже врачу. Дело было серьёзное. Ермолаев созвал собрание всех родителей и сказал им- Эти мальчики будут наказаны. И если ещё раз я услышу, что поляков кто-нибудь преследует будет сурово наказан. Поляки такие же люди как русские, они приехали на работу. Нам, полякам понравилось его выступление. Больше таких случаев не было. Думаю, что родители этих виновников строго их наказали. Не знаю было ли возбуждено уголовное дело за эту провинность.

Fot. 153. Anastasino. Autorka, Danuta Kulińska,
w głębi widoczna obora, gdzie przebywała
krowa

Во втором году ссылки власти дали нам участок земли, около 3 аров. Землю вспахал совхоз. Мы посадили картошку. Урожай был хороший. Нам лучше жилось, мы уже так не голодали как в первом году. С Литвы прислали нам семена морковки, капусты, свёклы, петрушки. Не только нам всем полякам. И так было два года. Потом мы взяли больше земли, власть уже позволяла. Купили поросёнка, было чем кормить его. Покупка была не деньгами а обменом. Мама получила его в деревне за две подушки. Когда поросёнок подрос мы его убили, было мясо и жир. Если было много мяса и жира, мы одалживали соседям, потом они убивали своего и возвращали нам. И это хорошо действовало. Потом, уже в третьем году, купили корову, на это тоже власть позволила. Сколько стоила, я не знаю. Вероятно купили в рассрочку. Если зимой родился телёнок его брали в избу, он пребывал с нами. Иначе он бы замёрз. Телёнка подкормили и продали. Корову кормили травой, сеном и овощами. Сено мы готовили сами. Сено с луга носили на плечах, а потом Ермолаев давал трактор, чтобы возил плоды с поля в деревню. Летом коров пас пастух, ему платили. И это было выгодно. От коровы надо было давать государству налог, 10 кг, топленого масла в год.

В реке было множество форелей. Нам разрешали ловить, уже в 1951 году. Сестра Хэлена умела делать сетки и неводы. Большие рыбы мы жарили, а маленькие мололи в мясорубке и готовили битки. А после смерти Сталина можно было охотиться на лесных птиц. Мой брат, Леонард, имел двустволку и бывало, что иногда ему удалось убить глухаря, куропатку или косулю. А русские охотились на медведей и ели их мясо. Говорили, что оно вкусное. Я видела медведя, когда собирала малины в лесу. Он видел меня и не обращал на меня внимания, тоже ел малины. В деревне жил финн и у него был маленький медведь, но когда подрос был агрессивный и власти совхоза приказали выпустить его в лес. Кроме малин в лесу были грибы, казаки, рыжики, грузди, мы их солили. Мы собирали ягоды черемухи ягода похожа на черешню, очень вкусная. Очень вкусные были кедровые орешки, кедры росли в тайге. Собирать их ходили мужчины. Ходили в лес на две три недели. Взбирались на деревья, трясли, чистили и в мешках приносили в деревню и продавали. Мерой был стакан. Мы тоже собирали орешки, но далеко в тайгу не ходили. Более отважные взбирались на дерево, бывало, что некоторые мальчики падали на землю, но не ошиблись больно, потому что на земле был толстый слой мха. В моей памяти сохранились весенние цветы. Летом мы купались в реке, но вода была холодная, а иногда плыли куски льда. После купания мы бежали к костру греться. Лето там короткое, и несмотря на холодную воду мы пользовались коротким летом и часто купались. Случалось, что зимой кто-то отморозил себе ноги. Самым лучшим лекарством было сало  медведя. Это сало клали на платочек и на отмороженное место и это помогало. На таких местах оставались следы, кожа была другого цвета чем раньше. Медвежье сало покупали у охотников. Помню, что там замёрзла одна девушка. Если температура была ниже 40 градусов, тогда на работу не ходили.

В школу я начала ходить в Анастасино в 1948 году. Там кончила четвёртый класс. В пятый, шестой и седьмой ходила с ровесниками в деревню Скотопрогон. Это была большая деревня с почтой и десятилетней школой. В эту школу ходили дети разных национальностей. Преподавали на русском языке. Дома учили меня польскому языку. Велели читать молитвенную книжечку, а потом польские газеты, которые присылали нам родные с Виленщины. Мои родители заботились, чтобы я изучала польский язык. Отче наш и католические молитвы с перечисленим просьб, розарий каждый знал наизусть. Когда мы возвращались в Польшу я умела читать и писать по-польски. Никаких затруднении не было. Русские учителя всех учеников, независимо от национальности, оценивали одинаково и справедливо. Уроки истории и физкультуры преподавал Подгурский, поляк по происхождению. Его жена, россиянка, учила нас математики и была очень милой учительницей. Подгурский рассказывал нам, что территорию куда мы поедем, он знает, был там как солдат во время второй мировой войны. С наукой у меня не было никаких затруднении. Каллиграфию я изучила ещё на Виленщине, русский язык изучила на ссылке. Я очень любила читать произведения Пушкина. До сих пор помню фрагменты ,,Руслана и Людмилы,,. В школе были кружки самодеятельности, маленький театр и хор. Мы готовили спектакли на основе школьных текстов. Выступали в разных местах, не только там где жили. Везде принимали нас с любовью. Я играла роль учительницы, потому что ростом была выше других и ученицей быть не могла. В школе удивляло меня то, что литовские дети постоянно были отдельной группой. Тоже самое было с детьми немецкими. Вероятно так приказали им родители. Между собой на перерывах разговаривали на языке родителей. Они не дружили с детьми русскими и польскими. Я им не доверяла. Когда шли в школу в Скотопрогон тоже были в своих группах.

Fot. 154. Anastasino, rok 1953. W górnym rzędzie, z lewej, Danuta Kulińska, Władysława Cieślewicz
oraz Rosjanki

Квартиру мы снимали в Скотопрогоне у местных жителей, а в субботу возвращались в Анастасино. Питались сами, продукты приносили с собой, а часть покупали в магазине. Когда в воскресение шли в школу, а возвращались в субботу, так в пути пели, шутили, смеялись, играли снежками, всегда без групп литовских и немецких ровесников. Они шли отдельно. Польским и русским детям это не нравилось. Мы не знали ни литовского ни немецкого языков. В школе учили нас ходить и ездить на лыжах. Лыжи были в школе. Требовали, чтобы каждый из нас усвоил езду на лыжах. Во время каникул я работала, каждый кто попросил меня я занималась его маленькими детьми, сестрой Анны Швайковской тоже занималась, нянчила её. Мне платили, во время каникул я заработала на новое платье и ботинки. Во время сенокосов косила траву. Сушила её. Надо было работать, косить до сих пор умею. После приезда в Польшу тоже косила. После окончания учёбы я пошла на работу в пекарне. Там работала два года, то есть до выезда в Польшу. Тогда хлеб был в продаже без карточек. Было растительное масло, рыбы, каша, маргарин. Голода уже не было. За работу в пекарне мне платили и дополнительно давали буханку хлеба в день. Были и свои овощи. Земля там ниже метра была замёрзлая. А картошку садили так- лопатой делали ямочку, в ямочку навоз и картофель, на это земля и утаптывали ногой. Мы трудились, чтобы была пища. На чай мы собирали зельё, цветы клевера, листья земляники, малины, смородину, тмин. Всё это мы сушили и хранили в льняных сумочках. Настоящего чая там не было. Там для нас была школа выдержки.э

Fot. 155. stoją od lewej: Katarzyna Mikulewicz, Władysława Cieślewicz, Danuta Kulińska.
W tle panorama Anastasino

Верили вы, что в Польшу вернётесь? Конечно, что верили. Все верили. А когда нас везли в Сибирь и поезд останавливался на станции так сразу говорили- Вот новый локомотив подцепляют, поедем назад, в Польшу! Однако были и трудности. Это Владыслав Гомулка первый секретарь ПОРП (Польской Объединённой Партии) добился этого. Чтобы выехать оттуда надо было представить документы, что мы поляки. Некоторые приняли советские паспорта и у них были большие затруднения получить документ на выезд. Наш отец родился в городе Кельце, фамилия Кулиньски, и у нас не было хлопот. Но момент выезда длился. Свидетельство моего рождения было в костеле в Буйвидях на Литве, а костёл сгорел. Всем прислали свидетельства рождения кроме меня. Тётя, Станислава Володко, добыла свидетельство на основе показании свидетелей. Это продолжалось полный год. Россияне там живущие тоже были уверены, что мы вернёмся. Потому, что депортированные в 1940 году выехали в Польшу в 1946 и позже.

Fot. 156. Robotnicy w tajdze – wśród nich: Pierko Feliks, Pierko Regina, Zaborski Władysław, Zaborska
Wanda, Bielawski Wacław, Michałowski Hieronim, Azanowicz Helena, Miklewicz Helena

В Сибири были кладбища с множеством польских могил. Здесь, в Лёндеке Здруй, жила Котляж, она там была на ссылке с 1940 года, и говорила, что россияне были убеждены, что поляки приехали туда добровольно, на работу, так как и мы. Россияне были для нас добрыми, помогали, советовали как устроиться. На наши религиозные практики не обращали внимания. В 1955 приехал туда поп. Это было важное событие и для нас и для россиян, и тех- будто ,,коммунистов,,. Они венчались в церкви, крестили детей, а раньше были твёрдыми коммунистами. Было смешно. Поляки тоже хотели крестить своих, там рождённых, детей. Но поп сказал, что у него нет полномочья, вышей церковной власти, чтобы крестить польские дети. - Приеду на следующий год, быть может тогда будет согласие. При жизни Сталина никто там плохо не выражался о советской власти, а после его смерти, некоторые усмехались, старшие были довольны, а были и такие, что говорили- Дьявол взял самого важного! Плакали только молодые. И нам стало жить легче. Товаров в магазинах было больше.

Fot. 157. Panorama wsi Anastasino latem, a poniżej

Fot. 158. Anastasino zimą

Мы в Польшу ехали за свой счёт. Продали корову, телёнка, курицы, картошка и овощи остались. Никто не хотел купить. А то, что продали, это были скудные деньги. У нас были советские облигации, мы поменяли их на рубли в Красноярске. Там ждали на поезд три дня. Как с нами прощались? О, очень сердечно, особенно молодёжь. Они были доброжелательными, дружески относились к нам. Это же были ссыльнопоселенцы, такие как и мы. Там была польская семья Казановских, депортированная туда в 1940 году и она не вернулась. Они говорили, что им некуда ехать. Родители польский язык ещё не забыли но тройка детей уже не знала польского языка. Моя мама общалась с ними, у них была швейная машина и мама одалживала её, когда была ей нужна. Какое было их место жительства в Польше, не знаю. Но момент прощания в Анастасино был прекрасный. Особенно сердечно прощала нас молодёжь. Мы уезжали оттуда вечером, было темно и холодно. Молодёжь пришла с клуба и прощала нас песнями. Мы пели вместе с ними Рябину, Катюшу и другие. Были между нами любви малые и большие. Они и мы плакали прощаясь. Почему? Потому, что вместе прожили там восемь лет. Мы были озадачены таким прощанием. Поздравлениям не была конца, так я это тогда принимала.

Fot. 159. Danuta, Apolonia, Haina Kulińskie przy grobie
ojca, Franciszka Kulińskiego. Anastasino 1953 rok

С Анастасино мы уехали в ноябре 1956 года, но уже пассажирским поездом, с кондуктором, нашим опекуном. Он приносил нам в вагоне кипяток. На остановках можна было купить пирожки и сладости. 5 декабря 1956 года были уже в Польше. Направили нас в воеводство Дольнослёнское, район Быстшица Клодзка, деревня Тшебешовице. Тут мама получила средняцкое хозяйство. Я хотела окончить начальную польскую школу. Я была уже внекласного возраста и такая школа была в Лёндэке Здруй. Там была нормальная учёба и экзамены. Я окончила её с отличными отметками. После школы поступила на работу и помогала маме в сельском хозяйстве. Мама пошла на пенсию и я с мужем вела сельское хозяйство. Мы купили земли ещё 18 гектаров и сельскохозяйственные машины, кроме комбайна. За плоды платили хорошо, хотелось работать. Когда мы с мужем пошли на пенсию, хозяйством занялся сын. У нас двое детей. Дружим мы с семьёй Анны Швайковской. В Сибири мы помогали друг другу, эта дружба осталась до сих пор.

Как смотрю на время ссылки? Что ж, там прошло моё детство и начало молодости. Там было очень трудно, голод и ещё раз голод- нет ничего хуже чем голод. Обыкновенные русские люди прекрасны. На Виленщине родители воспитывали нас в любви Родины, и поэтому мои братья были в Армии Крайовой. Думаю, что о новых границах Польши они не знали, а будучи в армии выполняли приказы руководства. А те, которые выявились, были сосланы на ссылку. Моим братьям было 19 лет, погибли от пуль советских солдат. Ссылка для нас была трагическим событием. Там умер мой отец, без него жить там было нам труднее. Однако мы выжили и вернулись на Родину после восьмилетней ссылки. Выжили благодаря помощи поляков и русских. Многое в это время было передумано, там мы знали, что надо уважать другого человека, помогать себе взаимно. Каждую крошку хлеба беречь. На Родине, уже в деревне Тшебешовице, моя мама под подушкой прятала кусочек хлеба, а иногда и колбасу. Ей казалось, что еды однажды не хватит, а в кухне, в шкафу и холодильнике всего было много. Такую привычку привезла с ссылки. Родители на ссылке голод терпели вдвойне и за себя и за детей, которых хотели защитить от голода и смерти. Обидно об этом говорить, но такая была правда. Там от голода мы жевали смолу деревьев. И несмотря, что был голод, вши, клопы и трудные условия жизни но, у нас было много энтузиазма и любви жизни, большие надежды на лучшую жизнь. Что касается наших детей, так они спрашивают как там было. Я им рассказываю, они слушают и иногда мне кажется, что они не доверяют мне.

Лёндэк Здруй, октябрь 2006 год.
Перевод Ежи Кобрынь

источник: Wspomnienia sybiraków. Zbiór tekstów źródłowych, Koło Związku Sybiraków w Bystrzycy Kłodzkiej
Bystrzyca Kłodzka 2008 ISBN: 978–83–926622–0–4