Мои родители жили в Жешовском районе, воеводство Львовское. Отец мой служил в австрийской армии и принимал участье в Первой мировой войне, а после войны решил с мамой поехать в Тарнопольское воеводство, где государство продавало землю с парцеляции задолженных хозяйств помещиков. Мама со своим мужем до войны уехали в Америку за хлебом. Её муж умер там после несчастного случая на работе в фабрике. После его смерти уже как вдова вернулась в Польшу. Она привезла с собою немного долларов и встретила моего отца и они обвенчались и решили купить землю в воеводстве Тарнопольском, район Бучацкий, деревня Монастэжиска. Купили там голую землю, около 10 гектаров. Построили дом, хлев, конюшню, скотный двор, амбар, посадили сад, в котором было 500 фруктовых деревьев. Там был чернозём, земля плодородная. Урожаи сахарной свёклы, кукурузы табака и зерновых были всегда обильные. Вблизи был завод перерабатывающий табак. Был и сахарный завод. Эти заводы принимали все продукты. Кроме того отец занимался коневодством и скотоводством. У него покупали телят и жеребят поляки и украинцы. У него были хорошие связи с банком ,,Каса Стэфчика,,, он был ей членом, и она делала ему рекламу. В 1936 году во время военных маневров польской армии, в нашем саду была полевая кухня. Однако во второй половине 30-годов ситуация в сельском хозяйстве настолько ухудшилась, что отчаянные крестьяне организовали там забастовку. Она имела широкий отклик. Государсво жестоко расправилось с бастующими крестьянами. Были побойки и аресты. Мой отец был арестован за то, что бастовал. Семь месяцев сидел в тюрьме в Бучаце и Чорткове.

В школу я ходил в Монастежисках. Это была школа только для мальчиков. Она помещалась в здании возле здания гмины, а для девушек школа была возле костёла. Помню учителей Кмеля и Учительницу Кинджарскую. В этих школах учились и дети украинские. Мы учили украинский язык. В деревне Грехоров, возле Монатежиск, была украинская школа. Между польскими детьми и украинскими никаких недоразумении не было. Я там окончил начальную школу, то есть семь классов. Родители тоже жили в мире с украинскими соседями. В школе учили нас, что нам делать в случае войны. Но не помню чтобы 1 сентября 1939 года выл гудок. Я запомнил, что спустя неделю от начала войны, в направлении на Залещики, тянулись таборы военных и граждан. А потом ехали представители нашего правительства. Для нас это было очень неприятное зрелище. Потом шли демобилизованные польские солдаты.

Сразу же с войной начались в окрестности пожары польских домов. Украинцы подожгли поселения в Окопах и Ковалювце. Были убийства колонистов и осадников, а также польских солдат, возвращающихся домой. Когда не было уже польской власти, власть взяли украинцы, а после 17 сентября была советская власть. Украинцы очень радостно их встречали с украинскими флагами. Советские войска, которые ехали со стороны Бучача, с пулемёта стреляли в украинцев. Вся делегация украинцев разбежалась. Украинцы надеялись, что советская власть даст им свободную и независимую Украину. Но русские организовали там советскую власть, установили сельсоветы, военные посты и НКВД.

Кажется поле недели открыто школу. Учили в них украинские и польские учителя, которые ещё там остались. Государственным языком стал украинский и русский. В седьмом классе был тоже немецкий язык, а для польских детей добавочно польский. Я ходил там в школу до депортации, то есть 10 февраля 1940 года. В этот день я шёл с друзьями в школу, но задержали нас энкавудисты и приказали вернуться домой.

Депортация. Когда солдаты вошли в дом сразу приказали отцу лечь на полу и спросили еть ли у него оружье. У отца оружья не было, они однако начали обыск дома. Не нашли ничего и позволили отцу встать. Прочитали список членов семьи. Были все. Они спросили: Есть в доме чужие лица? Никого не было. Кажется мама спросила - Куда нас выселяете ? Ответили - Поедете на немецкую сторону, а на ваше место приедут украинцы с немецкой стороны. Будет обмен жителей. Мы начали упаковывать вещи. Один стражник сказал - Берите еду, хлеб, кашу, муку, тёплую одежду, обувь, постель. А другой говорит- этого нельзя брать в таком количестве, а того вовсе. Суматоха в доме была огромная. Отец хотел убить курицу, тоже ему не разрешили. Потом сосед, Белявски, говорил нам, что ему велели убить несколько куриц.

С нашей колонии депортировали всех поляков с семьями. Это были : Данак, Пенкош, Матушек, Куляк, Шкутницка, Гондэля, Вероньски, Белявски, Цвёнкала, Зёмэк. Санями везли нас на станцию в Монастэжисках, там стояли товарные вагоны без нар. Мы сидели на своих тюках. В вагоне было нас 70 человек. На пограничной станции была пересадка в вагоны русские с нарами, дырой в полу и железной печкой. Так мы ехали в Красноярский край, Во время езды никто не болел, и не умер в нашем вагоне. Пищу приносили нам в ведрах и разделяли каждому. Это был обыкновенно суп, а иногда и второе блюдо. Во время остановки на станциях солдаты влезали на крышу вагона и наблюдали не пробует ли кто бежать. Я не слышал, чтобы кто-то сбежал с транспорта.

В Красноярске нас разгрузили и велели садиться на грузовые автомашины. Завезли нас в Канск. Там делили на районы. Мы попали в Тасеевский район, деревня Мушаковка. Это была большая деревня с лесничеством и лесопильным заводом. Квартиры дали в бараках, каждая семья получила отдельную квартиру. В бараках жили тоже спецпереселенцы русские. Директор лесопильного завода приветствовал нас, был для нас вежливый. Никакой неприязни к нам не выражал. Общался с нами наравне с русскими. Распределил нас на работу и требовал выполнения нормы.

В деревне был магазин, в котором был список семейств с определением кто работает. Тяжело работающий получал 800 грамм хлеба, для легко работающих 600 грамм, неработающий 300 грамм. Ничего кроме хлеба в магазине не было. В столовой можно было купить суп и второе блюдо. Была там тоже школа куда я должен ходить. Если бы не пошёл мой отец утратил бы 25 % зарплаты. Учительницей была Ольга Николаевна, очень милая женщина, но идеологически очень твёрдая. Нам, польским детям, зубрила мозги, что Польши больше не увидим, что раньше ей волосы на ладони вырастут чем это состоится. Обещала ученикам - Если будете хорошо учиться и вести себя хорошо то поедете в Москву. Я был упрямец и говорил ей, что я буду в Польше раньше чем она. Она категорически это отрицала. Не могла понять, что в жизни разные дела невозможные случаются.

В школе я учился хорошо, знал украинский язык и с русским не было трудностей. Ходил в школу один год, до смерти отца, который умер в апреле 1941 года. В нашей семье работали отец и брат Болеслав. Отец в лесопильном заводе, где совместно с Белявским вручную пилили брёвна на доски по заказу. Это была очень тяжёлая работа и всё было вручную. Брёвна вкатывали на высокие козлы, на верху стоял отец, внизу Белявски. В последние дни апреля, перед выходом на работу отец внезапно ослабел и быстро умер. Призвали врача, он подтвердил смерть и выдал свидетельство смерти. Хоронили мы отца 1 мая 1941 года на местном кладбище, расположенном в ближайшем лесу. Там были уже могилы, в большинстве детские. Гроб изготовлен из сырых досок, которые пилил отец. На похоронах были польские спецпереселенцы, русские живущие в нашем бараке и директор леспромхоза Зуев. Никаких религиозных церемонии и попа не было. Семья совместно с поляками помолилась над могилой. Брат Болеслав изготовил крест с берёзовых досок, и прибил табличку с именем и фамилией отца и поставил на могиле. После смерти отца я пошёл в школу и сказал Ольге Николаевне -Я больше в школу ходить не буду, я вынужден идти на работу. Брат Владыслав в одиночку не выкормит семьи. Ольга Николаевна не возражала.

 Пощёл я к Зуеву, чтобы он дал мне работу. С его путёвкой я пошёл в лагерь, для русских спецпереселенцев. Это был обыкновенный лагерь с колючей проволокой и вышками стражи. Его называли ,,Кондаки,, Были там два крупные барака на 150 человек каждый, один для мужчин, другой для женщин. Перед нашим приездом демонтировано в них деревянные нары и вставили железные койки, на них были соломенные тюфяки. Ограждение осталось, вышки тоже, но стражи НКВД уже не было, только заведующий и бригадиры, которые старались, чтобы был выполнен план. Несмотря на отсутствие стражи, дисциплина была образцовая. Она напоминала мне армейскую дисциплину. В мужском бараке жили почти одни поляки. Всё было регулировано свистком дежурного. Утром свисток обозначал побудка и ранний туалет, на сигнал мы шли в столовую и на работу. Это было уже после амнистии для поляков в 1941 году. Но никаких вестей о амнистии управляющий нам не передал. Мы были целиком оторваны от всяких вестей снаружи. Газет никаких не было. Политическими вопросами мы не занимались, потому что среди нас были доносчики. О том, что фашистская Германия напала на Советский Союз, мы ничего не знали. Русские не сказали нам, что началась война. Суть нашей работы в лагере ,,Кандаки,, состояла в том, чтобы готовить дрова для сплава рекой Енисей. У меня была довольно приятная работа, я был конюхом. Под моим попечением было 30 лошадей, я их кормил, ухаживал за ними, чистил, а после этих занятии я стаскивал дрова на склад. У каждого из нас была трудовая книжка, в которой бригадир вписывал род занятии , выполненную норму и заработок.

Fot. 121. Sielce, rok 1943.
Zdjęcie z okresu ćwiczeń

О том, что в Советском Союзе организуется Войско Польское мы узнали в 1943 году. Директор Зуев объявил нам, что поляки пойдут в армию польскую. О том, что раньше была организована армия Андерса мы ничего не знали. До весны 1943 года мы были гражданами Советского Союза. На этот раз польская армия была организована с помощью Союза Польских Патриотов под руководством Берлинга. Такое известие передал нам директор Зуев. В армию брали по призыву. С Мушаковки в военкомат в Тасееве пошло 38 поляков. Среди них был и я, ещё несовершеннолетний. Когда я появился перед лицом комиссии состоящей из 3 человек, председатель комиссии сказал мне- Дружок, ты слишком молод, чтобы идти в армию! - Я сказал- Прошу принять меня! Я хочу бороться за освобождение Отчизны! Члены комиссии обменялись взглядами и один подошёл ко мне и сказал- Ты молодец! И ударил по плечу. Писарю велели вписать меня в список принятых.

Какие были мои планы, когда я как доброволец хотел поступить в армию? Поводом было то, что я хотел побыстрее убраться оттуда. Мне было всё равно, погибну на фронте или нет! Другие мои друзья тоже так думали. После оформления всех дел дали нам пропуски- путёвки и под опекой русского сержанта поехали мы в Сельце над рекой Окой. Перед отъездом я простился с семьёй и двумя сестрами. Брат Болеслав тоже был призван в армию. В военный лагерь на другой стороне Оки мы переправились на пароме. В лагере мы увидели бело-красные флаги и орла без короны, с крыльями опущенными вниз. - Ну, подумал я -Мы уже ближе к Польше! Ежедневно прибывали туда новые группы поляков. Была всеобщая радость и возбуждение. Сержант прибыл с нашей группой к квартирмейстеру. Тот отправил нас в баню, наши лохмотья велел бросить в огонь. Нас постригли, выдали нам чистое бельё, мундир, обувь и направлено в столовую. Мы оделись в новые мундиры и шапку с орлом на голову. Кажется на следующий день назначили меня в часть. Я попал в самостоятельный дивизион миномётов 120 мм. Нашим командиром был поручик, который говорил по-польски, но не знаю, был ли он поляком. Начались военные занятия.

Fot. 122. Sielce nad Oką, ćwiczenia

Клятва была 15 июля 1943 года. Была на ней Ванда Василевска, Берлинг и ксёндз майор Кукс и другие лица. На площади было 13 тысяч солдат и все одновременно повторяли слова клятвы. После клятвы был парад. Впереди шли солдаты, а за ними моторизованные части. К октябрю были нормальные военные занятия. В октябре направили нас на фронт. Это должно быть наше боевое крещение. Мои друзья боролись геройски, но слишком много их погибло. Сегодня по разному оценивают это сражение. По моему не было хорошего распознания местности. Наши танки тонули в болоте. Дали ли советские войска надлежащую поддержку, не знаю. Но в армии нет дискуссии над приказом. Есть приказ, надо его выполнить. Были тоже дезертиры в нашей армии. Двое поймали и был военный суд. Объясняли, то они заблудились. Не поверили им. Был приговор- Расстрелять. Приговор был исполнен отрядом из шести солдат в присутствии остальных. Перед расстрелом был с ними ксёндз. Дан был приказ- и оба упали на землю. После расстрела командир сказал- Если кто-нибудь решит поступить так как они, ожидает его такая же судьба. В советской армии было так же. Каждое бегство было наказано расстрелом.

Fot. 123. Rok 1943, po bitwie pod Lenino, Czesław Pękosz z bratem Bolesławem

После битвы под Ленино направили нас в Смоленск, а потом в Житомир, Киверц и Хэлм. На каждом месте были военные занятия. В январе 1945 года во время форсирования Вислы я был ранен в голову и потерял левый глаз, а осколок до сих пор находится в моём черепе. В больнице пробовали его вынуть, но не удалось. Русский врач сказал мне - Этот осколок с артиллерийского снаряда и не следует его трогать, с ним можно жить, а каждая попытка его удаления может окончиться трагически. И он был прав. Я живу до сих пор. Его присутствие в черепе я чувствую во время разговора.

После выписки с больницы меня отправили в запасной полк в Люблин. Нашей задачей была охрана железнодорожных путей и военного транспорта. В это время в районе Ярославя были украинские банды и часто нападали на железнодорожные транспорты и убивали польских солдат. Наш капитан, Вадецки, решил поговорить с попом в Ярославе и предложил ему, чтобы в церкви предостерег украинцев , в случае убийства польских солдат и нападения на военные транспорты, будут уничтожены украинские деревни. Воззвание капитана было эффективно. После выступления попа ситуация в окрестности успокоилась.

Fot. 124. Kraków, sierpień 1945 roku. Od lewej: Bolesław Pękosz i Czesław Pękosz.

В ноябре 1945 года я был демобилизован и поехал к моей матери, которая жила в деревне Длугополе Дольне, район Быстшица Клодзка, воеводство Вроцлавское. Там она получила маленькое сельское хозяйство после возвращения из сибирской ссылки. Мои сестры были с мамой. В родных сторонах я не был после войны. Зачем туда ехать? Там после нас ничего нет, Украинцы всё растащили. Мама привезла с Монастежиск документ покупки там земли. Больше ничего. Мои соседи, которые там были утверждают, что по их домах и следа нет, это выглядит так, будто поляков там никогда не было. Некоторые поляки боятся даже разговаривать с украинцами. Такая травма у них осталась в их памяти, после того, что они делали с поляками во время войны и после войны в Бешчадах. Судьбы поляков, украинцев и русских запутаны так, что трудно разобраться кто прав. Мне тоже трудно сказать был бы в Польше мир, если бы мы жили в довоенных границах. Ведь были конфликты и вражда между поляками, украинцами, литовцами и евреями. Антисемитизм в довоенной Польше был сильный. За всякие наши неудачи обвиняли евреев, потому что они держали в своих руках торговлю. Я это сам слышал. А разве это правда? Я лично обыкновенных русских людей, с которыми встречался в Красноярском крае и в армии никаких жалоб и претензии не имею. Это люди очень хорошие, доброжелательные, всегда помогали нам в нужде. Другое дело НКВД, это службисты, убеждены, что поступают хорошо. А если и были у них какие-нибудь сомнения, так боялись, потому что один на другого доносил. Такая была советская система. Сегодня тоже разные идеологи мутят людям в головах. Никто не знает кто прав. Не знают тоже во имя чего борются и погибают. Мои дети и внуки не очень интересуются моей судьбой и жизнью в Сибири. У меня двое детей и пятеро внуков. Они работают. И это меня радует. Теперь они интересуются своей работой. Будет ли работа в будущем. А со мной, дедушкой, беседуют во время семейных встреч. Иногда спрашивают как мне жилось в Сибири, часто смотрят фото с того времени. Моё здоровье с момента ранения ухудшилось. Осколок в черепе чувствую. Прав был русский врач, когда сказал- Жить с ним будешь дольше, чем без него.

Fot. 125. Październik 1945, Lublin. Pułk Ochrony Kolei, Czesław Pękosz pierwszy z prawej

Длугополе Дольнэ, январь 2005 год.

Перевод Ежи Кобрынь

источник: Wspomnienia sybiraków. Zbiór tekstów źródłowych, Koło Związku Sybiraków w Bystrzycy Kłodzkiej
Bystrzyca Kłodzka 2008 ISBN: 978–83–926622–0–4