Семья Романьчукевича жила издавна в деревне Долина воеводство Тарнопольское. Из рассказов моего дедушки следует, что в прошлом наши предки были дворянами. В семье нашей был на это документ. Наследником моего прадедушки -дворянина был мой дедушка от него часть земли получил мой отец. Однако земли этой было мало, чтобы прилично жить, мой отец работал на железной дороге, был там столяром, а потом надзирателем телефонов. Управляющий узкоколейкой уговорил отца, чтобы он поехал в Америку и отец поехал ещё до начала первой мировой войны. Пребывал в Америке шесть лет. После окончания войны приехал с долларами и решил купить сперва прекрасную дачу, потом продал её и купил землю с парцеляции в деревне Барыш, район Бучач. Это было в 1925 году. Там уже были польские колонисты прибывшие из центральной Польши. Прстроил там дом и хозяйственные постройки. В 30 годах ХХ века цены на сельскохозяйственные товары были низкие. Крестьяне бастовали и не поставляли продуктов в город. Я и мой отец тоже принимали участие в забастовке, солидарность между крестьянами была, кроме того я был членом крестьянской партии. Призывом к забастовке был звон колоколов в костеле. Жандармы пришли в костёл и отрезали верёвки в колокольне. Сперва власти не обращали на действия крестьян никакого внимания, но после двух недель приказали забастовку прекратить. Крестьяне отказали. Прибыла полиция и солдаты с города Познань. Бастующих разгоняли. Крестьяне требовали отставки правительства и назначить премьером Миколайчика. Полиция фотографировала бастующих, потом приходили в их домы, арестовали, часто били и отправляли в Бучач на судебное разбирательство. Со снимками и ко мне пришли, но не нашли меня на фото и пошли к соседу, который зубы жандарму выбил и был на фото. Он увидев их спрятался между свиньями, они ему экзекутора прислали и корову его взяли. Сосед был осадником и пожаловался старосте, корову ему отдали. Призвал староста его к себе на беседу, но сосед боялся, послал сына. Явился сын у старосты, тот толковал сыну, что осадник не должен принимать участия в забастовке, пример другим осадникам должен давать, а не бастовать. Был и другой инцидент во время забастовки с местным евреем, который теля купил у крестьянина, и был настолько глупый, что телёнка днём вёл через деревню. Крестьяне увидели, что приказ не продавать продуктов был нарушен, привязали еврея к дереву, расстегнули ему штаны и приставили телёнка, тот сосал его как корову. Радовались мужики, а еврей запомнил навсегда, что пренебрегать их приказов не следует.

Отношения с украинцами в 20-30- годах были хорошие, не было ненависти. Насколько я помню так три года до начала второй мировой войны отношения между украинцами и поляками ухудшились. Раньше они называли себя русинами, а теперь украинцами. Польских колонистов стали называть мазурами. Они говорили, что поляки взяли их землю, что польское государство не продаёт им земли с парцеляции так как полякам. Только перед началом войны польские власти начали продавать землю украинцам. Думаю, что решение такое было слишком позднее. Когда началась война, в смешанных супружествах, поляк -украинка, украинец- полька начались недоразумения и ссоры. Появились вести о том, что украинцы намерены убивать поляков. В апреле была мобилизация в польскую армию. После нескольких дней в направлении города Залещики ехали беженцы и члены правительства.

17 сентября пришла советская армия. Через несколько дней пришли украинцы с повесткой отдать зерно. Я завёз в магазин 500 кг зерна. Заплатили мне польскими деньгами. Головой в Барыше был еврей, секретарём украинец Вижак. Советская власть арестовала бывшего голову Свидригелло-Свидерского и посла на сейм Сову. Осенью началась парцеляция земли, забирали землю полякам и давали украинцам. После этого распространились вести, что украинцы будут убивать поляков. К секретарю гмины, Вижаку, ночью прибыли украинцы и беседовали над вопросом, резать поляков или не резать. Вижак сказал им, чтобы не резать- Если поляков не победим пером, так ножом и топором тем более- сказал им Вижак. Этот разговор слышал поляк Висьневски. И украинцы разошлись. Утром Вижака уже в гмине не было. Вероятно сбежал, боялся украинцев. День Рождества 1939 года мы провели спокойно. После праздника советская власть проводила перепись населения. Мы не подозревали, что это уже была подготовка к депортации поляков. 9 февраля украинец Гайда был призван в гмину и получил инструкции и сразу после этого пошёл к Касевичу, который был управляющим хозяйства ксендза. Об этом сказала нам его дочь, которая пришла к нам одолжить хлеба. И 10 февраля мы были уже в вагонах. А Касевич ничего мне не сказал, хотя я его спрашивал -: Есть какие-нибудь новые вести ? -Завтра узнаешь - сказал он.

Депортация. Касевича тоже депортировали, а его тёщу оставили. А я 9 февраля ещё в лес за дровами ездил, сапоги чинил и в них в Сибирь поехал. Мой отец однако хотел 9 февраля узнать что слышно в деревне ? Какие вести новые. И выслал, Бронка, узнать. Бронек был сиротой. Мы его на воспитание приняли. Он пошёл, вернулся и сказал- : Ничего особенного, только в усадьбе помещика подвод много стоит. А это уже был вечер. И вот случилось. В четыре часа ночи стучат в дверь. Открываю. Входит двое энкавудистов и двое украинцев. Винтовки держат готовые к выстрелу. Приказывают стоять лицом к стене. Я оборачиваюсь и вижу, что они начинают ревизию комнаты. Искали оружья. Из шкафов выбросили всё на пол. Не нашли ничего, а когда кончили сказали: Собирайтесь. Берите постель, перины, подушки. Одежду, обувь. Жена день раньше стирала бельё и повесила на чердаке. Энкавудист пошёл с ней на чердак. Мне не позволили ничего делать. Украинцы положили на наши сани четыре мешка пшеницы. Тюки на сани помог нам снести украинец. Потом велели запрягать кони. Этой ночью собака постромки погрызла и не можно было их употребить. Послали в деревню за другими. Кони заржали мне на прощание. Мы выехали на дорогу и ожидали на соседа. Наконец мы тронулись и поехали в Монастежиска, а оттуда в Тарнополь на железнодорожную станцию. Там я встретил семью Избинских, их было восемь человек.

В вагоне было нас шесть семейств. На станциях люди подходили к нашим вагонам и хотели передать нам еду, но энкавудисты не позволяли. На польско-русской границе велели нам погрузиться в русские вагоны. К нашим шести добавили ещё несколько семейств. И так началось наше путешествие в Сибирь. На стоянках сторожевые проверяли доски вагонов, нет ли где-нибудь оторванных досок. Я ножиком сделал дыру в доске и наблюдал, что происходит снаружи. Горячий суп подали нам после нескольких дней, молодёжь из нашего вагона от радости хотела взять на руки энкавудиста и подбросить вверх. Он схватил пистолет и начал кричать, что стрелять будет. Видно думал, что его хотят убить. А суп был нехорош, похлёбка с постным маслом. Помню, что ехали мы через Киев, Урал, Новосибирск, Красноярск и задержались в Канске. В пути пожилые люди умирали, бабушка моей жены тоже умерла в транспорте. Где её похоронили, не знаю.

В Абан привезли нас подводами, а оттуда по льду реки в тайгу в колхоз Казарма. Мою жену с ребёнком привезли автомашиной. В Казарме оказалось, что ребёнок тяжело болен и там умер. Мы не знали где его похоронить. Обратились к начальнику, он сказал-: Колхоз похоронит. Жена отдала ребёнка местным женщинам, они похоронили его на местном кладбище. Из Казармы переселили нас в посёлок Тулин. Там были семьи : Романьчукевича, Огоновского, Избиньскеого, Балявендра, Гадзинского, Куляка, Кохмана, Искжака, Крысы, Домковой, Ясиньского, Гонтка, Цыгана и Шапиро. Поместили нас в бараке, разделённом на три части, в каждой из них помещено десять семейств, одна возле другой. Когда уже все заняли свои места, для нас уже мест не было. Я сказал об этом начальнику. Он приказал принести доски и для нас устроили место на середине, издали от стен. Это было для нас выгодно, потому что клопы бросились на тех, которые были возле стен. Тогда я сказал жене:- Видишь, иногда лучше быть последним!

Fot. 140. Józef Romańczukiewicz, zdjęcie paszportowe
z roku 1942

Через некоторое время мы пришли к выводу, что среди нас есть доносчик и мы установили его фамилию. Это был Крысак. В бараке мы часто пели польские песни, комендант не знал польского языка и обязательно хотел знать о чём мы поём. Иногда и появлялся в бараке и Крысак говорил ему, что мы гимн польский поём. Был конечно и гимн но не только гимн мы пели. И за эти песни комендант преследовал нас разными способами, хлеба меньше нам давал или такой, что вода из него текла. Я и мой отец были крестьянами, земледельцами, но кроме того у нас была и другая профессия. Мы умели строить печи, это мы в Польше тоже делали. И там, в Сибири мы сказали, что у нас и такая профессия есть. Там построили новые бараки с отдельными квартирами и в них печи строить надо было. Печи мы строили по своему плану, в каждой печи были две топки и плиты кухонные. Благодаря этой профессии мы не работали тяжело на лесоповале и сплаве. Там работа была особенно опасная. Жена моя только один день работала на сплаве. Больше там работать не хотела и мы приняли её в нашу бригаду и она готовила нам глину. В это время в нашем посёлке появился тиф. Тиф поляки проходили тяжело, организмы наши были истощены. В нашей семье тифом заболели мой отец, я, и усыновленный сирота, которого тоже сослали с нами. И этот четырнадцатилетний сирота, Бонек, он не выжил. Я болел два месяца и был так слабый, что за нуждой меня вели под руки. Лечил нас фельдшер, Доценко . Он хорошо говорил по-польски, по происхождению был поляком, кажется ещё с царских времён. Лекарств не было, так Доценко лечил нас хинином. Многие поляки умерли там от тифа. Почти каждый день выносили из бараков покойников. Хоронили без ксендза, его роль исполняла моя мать. Она привезла из Люрд бутылочку воды и во время похорон окропила покойника этой водой и присутствующие помолились. Кладбище было в лесу между соснами. Место это называли ферма, потому что вблизи была ферма коров. Из этой фермы мой сын, Станислав, получал литр обрата. Цвет его был серый, было в нём немного белковины но не было и грама жира. В посёлке была и тюрьма, она исполняла тоже роль морга. Бывало и так, что арестант сидел вместе с покойником всю ночь. И однажды сидела вместе с покойником полька, Демкова, которая после этого с ума сошла. Демкова была родом украинкой, ей украинцы слали посылки с продовольственными продуктами, чтобы смогла выкормить детей. Комендант считал её кулачкой и продукты раздавал другим по своему усмотрению. Она пожаловалась на него и защищала свои права, а комендант посадил её в арест.

Fot. 141. Na zdjęciu: Zygmunt
Romańczukiewicz, jego
żona Maria i syn Stanisław.
„Ubrani jesteśmy do fotografii
w ubrania pożyczone
od Rosjan. Wcześniej te
ubrania Rosjanie od nas
kupili lub wymienili za żywność”.
Krasnojarski Kraj,
rejon Aban, osada Tulin,
rok 1942

Весной 1941 года, начальник предложил мне и другим полякам, у которых были маленькие дети, взять тёлок, которые будто уже стельные. У нас было бы молоко для детей. Я долго раздумывал, брать или не брать тёлку, потому что дошла бы ещё забота о тёлке после тяжёлой работы каменщика. Не хватало мне и времени и охоты особенной не было. Ведь кормить её надо, летом на пастбище вести, а на зиму приготовить корм.. Однако тёлку мы взяли. Другие поляки тоже взяли. Я, как неплохой хозяин с Тарнопольской области, позаботился о корм для тёлки на зиму. Скосил траву, высушил и привёз сено ближе барака. Для тёлки построил сарайчик с крышей и стенами, чтобы ей было тепло, не так как у русских, скот стоял только под крышей. А когда пришла зима, тёлку облезли вши, шерсть ей клочьями вылезала. Я никак не мог себе поладить с вшами. Пришли русские, посмотрели и сказали:- Ты сделай так как у нас и вшей не будет. Так я и сделал. А моя соседка, Избиньска, тоже взяла тёлку но решила её зарезать и иметь мясо, хотя она знала, что тёлка предназначена на корову. Но она сказала:- Тёлка моя и ничего мне не сделают. Я могу сделать с ней то, что захочу. И сделала как решила. Тёлку вывели в ничтожный сарайчик, обухом ударили в лоб и подрезали горло. Тёлка сорвалась с верёвки и выбежала на дорогу, оставляя за собой кровавый след. Русские подняли суматоху. Избньской грозили, что ждёт её наказание. Тёлку поймали, дорезали а мясо отдали в столовую. Избиньска успела немножко мяса для себя отрезать. Никто не знал была ли тёлка стельная, потому что когда прибыла власть тёлку поделили на части.

Амнистия. После нападения Германии на Советский Союз в 1941 году и соглашении Сикорски -Сталин, всех нас, поляков, собрали и объявили, что Сикорски заключил с Советским Союзом договор, и что теперь мы союзники. -Вы можете ехать куда хотите- сказали нам. После этого собрания коменданта призвали в армию. И нам стало как бы хуже. Мы привыкли к нему. Он во многом нам помогал по нашему желанию. Теперь к некому было обратиться с жалобой. Некоторые поляки начали уезжать оттуда, садились на лодки и паромы и плыли. У берега нашего посёлка причаливали лодки с поляками. Они приходили к нам и мы беседовали о событиях, узнавали откуда и куда плывут. Многие говорили, что в Советском Союзе формируется польская армия и они решили ехать туда. Другие решили ехать на юг, где будто жить было легче чем в Сибири. А бывало и так, что не причаливали у берега, только кричали:- Откуда вы, какой район? И слышно было ответы :- Бжежаны, Тлумач! - А вы откуда ?- Злочув, Залещики, Подгайце ! Такой перекличкой известия тогда распространялись. Из нашего посёлка в армию Андерса поступил Ясиньски, письмо жене прислал и она вкратце поехала к нему. Я не решился поступить тогда в армию. Сомнения у меня были. Запаса еды и денег не было. Как же я могу в таком состоянии жену и ребёнка оставить, что они без меня будут делать, выживут ли? И остался я в посёлке.

Тем временем приближалась зима. Большинство поляков, пользуясь свободой, самостоятельно начали поиски лучших мест работы. Уходили в соседние колхозы. Я решил пойти за ними. С отцом приготовили мы санки, погрузили на них наше имущество и отправились искать какой-нибудь колхоз. Саночки тянуть было легко, груза нашего на них было мало. С отцом мы тянули их на перемену. Прибыли мы в Абан. Там я встретил свою сестру, которая прибыла из тайги. В Абане жила жена фельдшера Доценки и она приняла нас на ночлег. Она была доброжелательной и милой женщиной. Помогла нам найти работу в колхозе имени Будённого. Там была большая ферма коров. Мы написали заявление и нас приняли на работу в этот колхоз. Перед нами приняли там на работу три польские семьи. Председатель показал нам большой скотный двор и сказал:- Всё это наше ! А я сказал:- Ну, а если бы так зарезать одну штуку?- О, этого сделать нельзя, это всё колхозное- ответил председатель. - Так значит это не наше, если я не могу распоряжаться этим по своему усмотрению -ответил я. Фельдшер Доценко, когда ушёл на пенсию, тоже жил в этом колхозе. Я у него на квартире печь строил.

Летом меня и жену направили на сенокосы. Работа для жены не была по её силам и я сказал это председателю. - Так поедете с зерном в магазин! И поехал я с помощником, Франкем Гонткем, и оказалось что в магазине при взвешивании обнаружили дефицит зерна. А это произошло так. Когда мы ехали с мешками зерна в магазин, за нами бежали мальчики, разрезывали мешки, зерно сыпалось на землю и они собирали его. И это произошло с мешком в близком моём соседстве. А раньше русские предупреждали меня:- Смотри за зерном, чтобы тебе его не украли! А я думал, что они шутят, ведь я сижу на мешках, как же могут мне мешки украсть? Однако это случилось. Дело было серьёзное, мне грозил допрос и быть может тюрьма. Но помогли мне доброжелательные русские. Они очень быстро сбрасывали мешки и заговаривали продавщицу, так что она и не заметила сколько килограмм было на весах, только мешки посчитала и всё было в порядке. Хорошие там были люди ! Мой отец работал в мастерской, лёгкую работу получил. Однако все думали как бы уехать оттуда в лучшие места. Распространялись вести, что поляки целыми семьями едут в какой-то Минусинск. Это так разбудило наши надежды, что есть ещё где-то лучшая, более лёгкая жизнь, и мы решили идти туда. Совместно с сестрой я упаковал наши вещи и мы отправились в дорогу. Пешком мы прибыли в Канск. Но в пути тяжело было тащить тюки, так мы выбрасывали по дороге понемножку. В Канске, как и многие поляки, сидим и ждём на поезд. А тут подали новое известие, что не стоит ехать туда, потому что никого уже не принимают. Но эта весть не всем была известна. Моя жена, спустя некоторое время после моего выезда, тоже решила ехать в этот Минусинск. Я, как и все польские мужчины, хотел поступить в армию Андерса. Но это не удалось. Приём по какому-то поводу был приостановлен. Мы решили найти работу в колхозе. Нас там приняли, но работа показалась нам тяжелее чем раньше, на прежнем месте. Мой друг, с которым я хотел поступить в армию, сказал :- На прежнем месте было нам легче, я возвращаюсь туда. - Ну, если ты возвращаешься, так и я тоже. И вернулись мы с другом и сестрой, которой работа доярки не нравилась. По пути нас подвезла машина из этого колхоза. Фельдшер, Доценко, увидев нас, очень обрадовался, потому что в колхозе не было рабочей силы. А жена моя прибыла в этот Минусинск и ожидала с соседкой на выезд за границу. Но выездов уже не было. Оттуда прислала мне письмо и спрашивала, что ей делать? Я ей ответил:- Возвращайся в колхоз. И она вернулась. Привезла с собой одежду для нас и для себя. Когда появилась хорошо одета, так русские женщины сказали, что она выглядит как учительница. Кроме этой одежды привезла и чесотку. И с ней было у нас много хлопот. И вот мы остались снова в колхозе имени Будённого. Я там стал кузнецом. Главным мастером был поляк, Аполинары, кажется он был давним ссыльным. Не любил он очень советской власти ! Проклинал он её на разные способы, многоэтажными проклятиями. А его дочь была учительницей и настоящим коммунистом. Но он не соглашался с её взглядами. А меня он выучил третьей профессии, я стал настоящим кузнецом. Мастером в своей профессии. Но он был лучше меня в этой профессии. Я умел готовить подковы, а это не простое дело, многое надо знать.

В армию идём!- Однажды Аполинары сказал мне:- Сикорски вас покинул. - Что значит покинул- спросил я. - А это значит, что его войско ушло из Советского Союза. Я подумал тогда, что это уже конец нашим мечтам поступить в польскую армию. Но в 1943 году начали раздавать полякам помощь, которая осталась в польских делегатурах Лондонского правительства. Этим занимались доверенные лица Союза Польских Патриотов. Начали говорить о формировании наново войска польского. О призыве в эту армию я узнал от своего друга, с которым ехал в Минусинск, Цыган, его фамилия. У него была русская любовница, коммунистка. Однажды я услышал как они шептали что-то. -О чём вы так шепчете ? - Не говори ему, сказала Маруся. -Э, что тут скрывать, скажу. В армию иду завтра. О призыве в армию сказала ему Маруся, которая была на партийном собрании. Это знал уже мой отец. -Идём в армию- сказал он мне. На другой день всех польских мужчин призвали на собрание и сказали, что Ванда Василевска и Лямпе организуют в Советском Союзе польское войско. Говорили, что только для добровольцев. Но мы предполагали, что будут призывать. И так было. Я предложил свидетельство, что болел тифом, но офицер сказал:- Ничего, выздоровеешь! Вернулся я из Абана в колхоз и пошёл к председателю, чтобы выдал мне паёк. Я получил 5 кг солёного сыра и с этим вернулся в военкомат в Абане. Собрались там такие же как я, по призову, их родные и родственники. Некоторых русские привозили на подводах, это были, кавалеры, то есть холостые, но они жили с русскими девицами, любовницами. Девушки вероятно надеялись, что выйдут замуж за поляков. Одному из них я говорил:- Ты вероятно её в Польшу привезёшь? Он мне ответил:- А зачем мне она в Польше ? Здесь я с ней живу чтобы не голодать.

К вечеру появились офицеры в кожаных куртках, это были офицеры от политвоспитания, начали формировать эту массу людей. Уставили нас в шеренги, нас была рота, и мы пошли в Устьянск, где был ночлег. На следующий день мы прибыли в казармы в Канске. Тут тоже была группа поляков. Жили мы там одну неделю, а потом вагонами после месячного путешествия приехали на станцию Дзевуй у реки Ока. Лодками переправили нас на другой берег и направили в палатки, которые оставили русские солдаты. И так нашлись мы в Сельцах над Окой. Здесь наново формировали компании и началась военная подготовка. Командиром нашей роты был поручик, мне кажется это был еврей. Он решительным голосом сказал нам :- Ну, ребята, под моей командой вы станете настоящим войском. Мы выглядели плохо, он не лучше нас. Тогда я подумал : Как ты это сделаешь, если такой же худощавый как и мы? Я был в строевой роте. Военная подготовка была утомительна, ежедневно всё то самое. Я встретил своего школьного друга, еврея, и спросил его - Ты где? - В санитарном взводе. Хочешь? Возьму тебя к себе.- Я согласился. И так я нашёлся в санитарном взводе третьего батальона. Командиром был поручик Швецкенштыль, очень приятный и хороший человек. Солидно учил нас военному и санитарному ремеслу. Моя задача состояла в том, чтобы контролировать кухню, проверять качество еды, личную чистоту солдат. Служба в этой роте была легче чем в обыкновенной, рядовой роте. Было больше свободного времени, я мог писать письма жене. Командир понимал нас, а мы его. Свои обязанности исполнял отлично и нам позволял отдохнуть после мучительной зарядки. А когда появлялся старший офицер тогда льготы нам не давал. Бывало, что приходил злой и взволнованный после совещания, тогда мы знали, что не даст нам пощады. Ведь должен выполнить приказы начальства.

Русские офицеры часто контролировали нас, возле нашей палатки была их -,,безопасности,,- палатка. В начале августа мы пешком отправились на фронт, а в пути были нормальные военные занятия. Шли мы на запад и нашлись под Ленино, вблизи была линия фронта. Перед наступлением наши дали солидную, артиллерийскую, подготовку, но не уничтожили немцев. Когда мы начали наступление немецкая артиллерия обстреливала нас. Снаряд попал в окоп, в котором я был, и взрыв снаряда выбросил меня из окопа. Когда у меня вернулось сознание, я обнаружил, что у меня нет одной стопы, другая нога ранена, шея тоже, кусок ягодицы вырван. Санитары вынесли меня в тыл, отрезали куски тела, сделали перевязку. На груди у меня была молитвенная книжечка, в которой содержался осколок. Потом принесли меня в дом, где был старший мужчина, там подали мне водку, чтобы усмирить боль. После этого перенесли меня в огретую палатку. Я там был единственным поляком. Остальные это советские солдаты. Немецкие лётчики бомбили наши санитарные палатки, и некоторые палатки вылетали в воздух. После нескольких дней увезли нас в больницу, далее от фронта. Я был в польском мундире и русские солдаты думали, что я немец и хотели бить меня. Приостановил их командир колонны. Санитарную колонну немцы тоже бомбили. Шофёры пробовали бежать, но командир погрозил им пистолетом и они раздумались.

Привезли нас в Смоленск и поместили в здании школы. Простыни на кровати были бумажные. Медсестры очень молодые, кажется, что это были ученицы. Практики с тяжелоранеными у них никакой не было. У многих раненых был понос. А они не знали что делать. Потом завезли нас в Калугу. Там меня опять оперировали. На этот раз это была уже последняя операция. Там я пролежал всю зиму. Доктор, чувашка, очень заботилась обо мне. Я получал добавочные порции масла и другие лакомства. Мои сотоварищи тоже заботились обо мне. Долгое время я не мог ходить, а когда в больницу приезжало кино, россиянин брал меня на руки, нёс в зал и садил на стуле. И благодаря ему я мог смотреть фильмы. Многие раненые в этой больнице умирали от гангрены. Приходил ко мне там поляк, еврейского происхождения, весёлый это был парень. Очень часто он напевал песенку ,,Когда после трёх лет я с войны возвращался... " Когда мои раны зажились, надо было приспособить протезы и учиться ходить. Приходилось мне это не легко. Нога болела. Врачи узнали, что я настолько здоров, и можно меня выписать из больницы. И выслали меня опять в Сибирь, в Красноярский край. Там снова я попал в больницу, подлечили меня, подменили протезу и в сопровождении проводника я поехал в Канск. Там нашёл старых знакомых и они наняли мне подводу и я вернулся к жене и сыну. Там я узнал, что родился второй сын, Юзеф, когда я был в армии. Уже после моего возвращения малыш заболел корью и вкратце умер. Я был уже инвалид, тяжёлой работы не принимал, только одному доктору печь построил. Он очень меня умолял сделать это.

Выезд на Украину. И вот наступил 1944 год. Распространялись вести, что переселят нас в другие места, где климат теплее. Мы не жалели, что нас переселяют, хотя хорошие там были люди. И вот наступил день выезда. Мы каким- то способом доехали до Канска, сели в вагоны и поехали на Украину. Направили нас в Сталинскую область, район Константиновка, совхоз № 9 имени Артёма. Работать как раньше я уже не мог. Занялся ремеслом, делал что-то в роде обуви. Подошвы делал из автомобильных шин. Жена занималась выращиванием помидоров. Директором совхоза был очень вежливый, очаровательный человек. Говорили, что он из давних дворян. Высоко оценивал работу жены. Давал нам много помидоров, растительного масла, настолько много, что часть мы продавали на базаре. К полякам относился доброжелательно, был убеждён в том, что это народ мужественный и патриотический. Другие украинцы тоже приветливо к нам относились.. Когда окончилась война пригласили меня на встречу. Было много еды и самогона. Все мы радовались, что кончилась война. Поздней осенью моя жена пошла собирать в поле початки кукурузы, простудила грудь и появились язвы. Надо было оперировать. Тогда помог нам директор совхоза и дал подводу, чтобы отвезти её в больницу. А жене сказал:- Зачем собирала в поле ? Надо было официально взять из магазина!

Возвращение в Польшу. В 1946 году мы году мы возвращались на Родину и евреи грузились в отдельные вагоны. Это не очень нравилось железнодорожникам и на остановках под их вагоны клали ящики и говорили, что это бомба. Те немедленно бежали к коменданту транспорта и начиналась поверка. Но никакой бомбы не обнаружено. Такие шутки повторялись и тогда евреи грузились в вагоны с поляками, если там было место. В Польше поляков направляли в разные районы страны. А евреи хотели ехать только в город Валбжих. Нас, поляков, направили в воеводство Дольнослёнское, я попал в район Быстшица Клодзка. Оттуда перевезли нас в горную деревню Ёдлув, гмина Мендзылесе. Там встретил нас солтыс, который ни слова не понимал по-польски, разговаривал с нами по-украински. Мы были озадачены:- Что, опять с украинцами пришлось нам жить? И не согласились остаться в Ёдлове. Вернулись в Быстшицу Клодзкую. Оттуда направили нас в Ландек Здруй, это курорт. Я согласился там жить. С нами поехал Лёренович и несколько других. Остальные поселились в Бобошове, вблизи границы с Чехословакией. В Ландеке жители смотрели на нас как-то подозрительно, потому что мы ходили в одежде, сшитой из мешков. Хозяйств только для одной семьи уже не было, только совместные для двоих или троих. Я на такое хозяйство идти не хотел. Дали мне маленькое хозяйство, в котором были ещё две коровы. Со временем освобождались хозяйства лучше моего, я просил чтобы дали мне ещё домик, но служащий управления репатриации сказал, что домик уже занят. А когда я выходил он задал мне вопрос:- Вы член партии ? - Нет, ответил я. - Ну так Бог с тобой ! В то время партийные пользовались уважением, а беспартийный даже солтысом в деревне не мог быть. И мне как военнослужащему хозяйство принадлежало по закону, но служащий посоветовал мне, чтобы я ехал в Люблин, там дают такие хозяйства фронтовикам. Я туда не поехал, здесь у меня были уже друзья и мне не хотелось уже ездить. Потом я купил домик и несколько гектаров земли и так дождался пенсии.

После войны в Долине я был два раза. Теперь Долина это уже город. В местном костеле при советской власти был гимнастический зал. Теперь костел реставрирован благодаря, полякам, бывшим жителям Долины. Они создали Общество любителей Долины, собирали деньги на реставрацию костёла, организуют съезды и встречи во время Рождества. Я уже не могу ездить, здоровье уже не то что, раньше. Был на съезде жителей Долины мой друг, Леськевич, он привёз фотохронику с этого съезда. На ней видно, что костёл и церковь реставрированы, а в еврейской синагоге кажется теперь какой-то магазин находится. В Барыче, где было наше хозяйство, я не был. Боялся ехать туда. В моём доме живёт украинка, которая у нас работала. Постройки отца разобраны, землю предназначили на постройку жилых домов. В Барыче живут мои кузены. Один из них фельдшер. Хотел приехать в Польшу на постоянное жительство, но в свидетельстве рождения ему вписали, что он украинец. Из рассказов поляков, которые жили там во время немецкой оккупации, следует что украинцы убивали осадников и колонистов, считали их врагами, которые взяли их землю. Говорят, что и теперь украинцы не любят поляков. Иногда думаю какая судьба ожидала бы нас если бы не сослали нас в Сибирь? Жителей Сибири и некоторых украинцев вспоминаю как доброжелательных, хороших людей.

Стуйкув 1999 год Зыгмунт Романьчукевич

Перевод Ежи Кобрынь

источник: Wspomnienia sybiraków. Zbiór tekstów źródłowych, Koło Związku Sybiraków w Bystrzycy Kłodzkiej
Bystrzyca Kłodzka 2008 ISBN: 978–83–926622–0–4