Смерть Сталина

Январь 1953 года прошел под знаком крупных сокращений в Дудинском речном порту. Увольняли инженерно-технический персонал, сокращали управленческий аппарат. Ликвидировали и мою должность. Мой непосредственный начальник Леопольд Моисеевич Вишневский посоветовал перейти из грузового в лесной отдел, где, по его словам, наиболее стабильное положение со штатами и нет опасности попасть под сокращение.

Моим новым начальником стал ссыльный грузин Арчил Васильевич Геденашвили, высокий тучный мужчина лет около пятидесяти, в обычной обстановке веселый жизнерадостный человек, любивший своих подчиненных называть «на ты». Совершенно другим, крикливым, раздражительным становился Арчил, как его все называли за глаза, если происходили какие-нибудь непорядки на работе. Он разносил подчиненного на месте и, его зычный голос раздавался далеко от места погрузки вагонов. В эти моменты к нему лучше было не подходить: обругает отборным матом и если подчиненный ещё и служащий, то пообещает сразу же уволить. Как быстро он выходил из себя, так же быстро отходил, моментально забывая о своих угрозах.

– Много платыт нэ могу, – с ярко выраженным грузинским акцентом говорил он мне, когда принимал на работу, – будэш работат старшим рубщиком, получат 750 рублэй в мэсяц, за ночные часы полагаэтся надбавка. Твоэ дэло замэрять лэс во врэмя погрузки в вагоны. Станэшь харошим рубщыком, подыщэм что-нэбудь получшэ, получэшь дэнэг побольшэ...

Хотя официально я работал рубщиком, но вагонов не замерял, делал другую работу: выписывал бригадам наряды-задания, составлял ежедневные сводки погрузки вагонов, писал отчеты и т.д.

Лесная биржа занимала огромную территорию за чертой города на берегу Енисея при впадении в него реки Дудинки. Огромными, могучими бастионами высились бесконечные штабеля бревен, накатанных в период навигации и подготовленных к отгрузке в железнодорожные вагоны. Поверх штабелей были настланы деревянные эстакады, по которым извлеченные из воды бревна затаскивались на берег и складировались в штабеля. Территорию биржи вдоль и поперек прорезали железнодорожные ветки. Лесной отдел порта имел свой лесопильный завод, работавший в две-три смены.

Как только вскрывался Енисей и до самых последних дней навигации, мощные буксиры подтаскивали с верховьев реки огромные, в полкилометра, плоты, имевшие по нескольку десятков тысяч кубометров древесины. Здесь были пиловочник, строевой лес, рудостойка, все необходимое для строек на Крайнем севере, для шахт Норильска.

До 1953-54 годов рабочий контингент составляли исключительно заключенные, они же были бригадирами, мужчины и женщины, осужденные по бытовым и политическим статьям, 1500 – 2000 человек в смену, часть из которых трудилась на лесопильном заводе.

По-разному относились к своим обязанностям работяги-заключенные. Бытовики (воры, грабители, мошенники, насильники и т.д.) филонили, исчезали с места работы, скрывались в штабелях, играли в карты, пили, работали как попало, поэтому часто норму не выполняли. И в то же время примеры трудолюбия показывали политические заключенные. Приятно было смотреть на их работу. Если они грузили вагоны, то никогда не поступали рекламации об их недогрузе, о том, что по дороге вагон развалился. Складирование в штабеля отличалось аккуратностью, словом, начальнику смены не приходилось краснеть перед руководством за работу тех, кто отбывал наказание по 58-й статье.

Морозное утро 6 марта 1953 года. Ветра нет, зато страшный холод. Термометр показывает минус 38 гр. по Цельсию. Над горизонтом выплывает красный шар солнца. Работяги, занятые извлечением из-подо льда толщиной около двух метров оставшиеся с осени в воде бревна,, через каждые 15-20 минут забегают в балок-обогревалку. К раскаленной докрасна печки не протолкаться, сплошной стеной стоят чающие обогреться. В балок заходит мастер Литвинов, тоже ссыльный, любитель побалагурить. На этот раз он серьезен. «А ну-ка, ребятки , пустите меня сесть к печке, чуточку согреться , а я вам расскажу нечто такое, что заставит каждого из вас призадуматься!..»

Без слов все расступились, дали место Литвинову.

– Так вот, слушайте... Вчера, в 9 часов 50 минут вечера, умер товарищ Сталин...

В балке повисла настороженная тишина. Все знали из газет и радиопередач о болезни Сталина. Никто не осмелился вслух комментировать это известие, все кто сидел и кто стоял молчали, словно воды в рот набрали. Да и как тут было проявлять эмоции. Чувства великой потери, как говорили на Большой земле, здесь никто не испытывал, скорее наоборот, сдерживать приходилось радость. Радость, что наконец-то, возможно, эта тирания кончится, сократят срока, а может быть и амнистируют, хотя эта надежда теплилась где-то глубоко, глубоко в подсознании. Мне казалось, что смерть Сталина должна внести коррективы в политическую жизнь страны и не может не изменить внутреннее положение государства, в частности оно должно напрямую коснуться нашего брата – ссыльных и заключенных, осужденных по 58-й статье. Вопрос только в какую сторону: либо еще крепче завернут гайки, а может, будет послабление. Всем хотелось верить в лучшее и хотя никто в балке так ничего о смерти Сталина и не сказал, глаза у людей заблестели, выдавая сдерживаемое волнение.

Перекур продолжался до прихода начальника участка погрузочных работ Тишечкина. Не любили его работяги за придирчивый характер, грубость, старание выслужиться перед начальством. Прозванный удавом, Тишечкин, также ссыльный, отбывавший срок по политической статье, в прошлом член партии, отличался большой работоспособностью, с педантичной точностью выполнял указания свыше и горе тому, кто осмеливался не подчиниться его распоряжению. С его приходом балок мгновенно опустел. По лицу Тишечкина можно было определить, что он чем-то недоволен, поэтому никто не хотел испытывать на себе его гнев. В балке остались Литвинов и я. Передав Тишечкину сводку вчерашней погрузки леса в вагоны, я засобирался выйти на производство, но он меня задержал, передав слышанную от Литвинова весть о смерти Сталина. Между нами произошел короткий разговор о преемнике Сталина. «Не сомневаюсь, что им станет Маленков, – сказал Тишечкин, – А, в общем, поживем – увидим!..».

Внутриполитические события в стране менялись с калейдоскопической быстротой. Не успели похоронить Сталина, как всплыло дело сталинского сатрапа Берии, в руках которого находился НКВД.

Ему и его ближайшему окружению были предъявлены обвинения в тягчайших государственных преступлениях: измена Родине, предательство, пребывание на службе в иностранной разведке. Кроме того, Берии инкриминировали уничтожение лучших советских людей, выдающихся военачальников, партийных руководителей, погибших в лагерях. Суд признал их виновными и приговорил к смертной казни. Хотя все мы прекрасно понимали, что, используя методы дознания, которые применялись кo многим из нас, можно было получить любое признание, смерть этого ненавистного человека для многих была как бальзам на сердце. Но в то же время это внесло сумятицу в умы заключенных и ссыльных. Никто больше не сомневался, что должны произойти большие перемены в сторону облегчения жизни политических заключенных, должна измениться судьба ссыльных.

Так оно и случилось. Заключенные рассказывали, что в лагеря приезжают комиссии, занятые перепроверкой дел осужденных. Ежедневно вызывают на допросы, поднимают старые дела. Члены комиссии внимательны в поисках истины, просят не стесняться рассказывать правду, успокаивают, что бояться не надо, говорить следует все как было.

Отменили явку ссыльных на обязательную отметку два раза в месяц. Прошел слух, что ссыльные в ближайшее время получат паспорта и смогут беспрепятственно передвигаться по территории Советского Союза, иными словами с них будет снята ссылка и они смогут жить где угодно, за исключением Москвы, Ленинграда и некоторых областных городов.

На оглавление  На предыдущую На следующую