До войны мы жили в Энгельсе, главном городе  республики немцев Поволжья.  У родителей работа  складывалась так , что я, шестилетний мальчишка, часто оставался  дома один. Но я не скучал – читал и разглядывал детские книжки, разбирал-собирал механические игрушки, играл с пёсиком-болонкой Чарликом. И каждое утро, в одно и то же время, из репродуктора, висевшего на стене, раздавалась музыка, звучали весёлые голоса –  начиналась  детская передача.  Я прислушивался, пытаясь  понять о чём они  говорят, над чем  смеются,  даже прислонялся ухом к чёрной тарелке. Но всё напрасно – там говорили на непонятном мне языке.

Теперь-то я знаю, что это был правильный (литературный) немецкий язык, а мы говорили  на древнем поволжском диалекте. Но на диалекте говорили почти все немцы республики, особенно в сельской местности.  Они что, тоже, как и я,  не понимали, что говорит им чёрная тарелка?  Она их призывалa в «светлое будущее», а они об этом, получается, не знали?

* * *

Где-то в 50-60-х годах  поползли слухи - кто-то из наших немцев уехал в Германию. Многие в это не верили, считали пустым разговором. Рассказывая мне об этом, мой отец сказал, что он бы в Германию не поехал. На лесоповале в трудармии им приходилось работать недалеко от немцев-военнопленных, которые, услышав их поволжский говор,  просто закатывались от смеха.

«Я не хочу жить там, где надо мной будут смеяться», - сказал он.

Таким гордым он был и в жизни.