Энгельс, городская окраина, последние дни августа 1941 года. Где-то далеко идёт война, репродуктор передаёт тревожные сообщения, объявляются  учебные воздушные тревоги, население учат пользоваться противогазом. Долгие очереди за хлебом, проблемы с продуктами. Непростые будни военного времени, среди  которых жила  и наша семья.

Первого сентября я должен был пойти в школу, во второй класс. Но пришла газета с указом о выселении немцев из районов Поволжья, и у нас, как и у всех российских немцев, начался совсем другой отсчёт времени.  К нам пришёл  человек в полувоенной форме, переписал нашу семью, сообщил время погрузки в эшелон и номер нашего вагона.

Потом был вокзал,  где люди грузились в «телячьи» вагоны,  двухнедельная дорога в Сибирь, через среднеазиатскую жару. До таёжной деревни добирались уже на подводах. Вскоре родителей увезли в трудармию, на лесоповал, отца – в лагеря Вятлага, мать - в тогдашнюю Бурят-Монголию.   Ну а я скитался по детским домам Сибири и Урала.

Конец войны застал меня в Серовском детском приёмнике. «Теперь, наконец, всё будет по другому, я увижу родителей» - радовался я. Но «по другому» не стало -  было ещё несколько детдомовских лет, потом Казахстан и годы спецкомендатурного режима. И со своей матерью я встретился ещё через восемь лет – из Улан-Удэ в Караганду «на соединение с сыном»  её под конвоем привезли в 1953 году.

Когда я оказался в Казахстане (в 1948 году), мне исполнилось шестнадцать,  спецкомендатура  поставила меня на учёт. Мне сказали, что я здесь навечно и что всю эту «вечность» я буду ходить под угрозой получить «двадцать лет каторжных работ». Каждый месяц я должен приходить «отмечаться», а после того,  как меня, школьника, назначили «десятидворкой», обязали являться каждую неделю.

Для меня, юноши, это было потрясением - война закончилась три года назад, даже вражеских военнопленных, убивавших людей, уже, как пишут газеты, отпускают домой, а меня, как и всех российских немцев, мирных граждан своей же страны, всё продолжают и продолжают за что-то преследовать, делают людьми без прав, людьми второго сорта.

Это потрясение осталось у меня на всю жизнь. И последующие  десятилетия я жил со стремлением доказать, что я не человек второго сорта.

Что сказать о себе? Проучившись в шести разных школах  (первый класс в Поволжье, потом Сибирь, Урал, Казахстан),  я таки получил среднее образование. Но оказалось зря – в институты нас не принимали, пришлось поступать в техникум. Попытка поступить в техникум у меня уже была, после седьмого класса.  Я успешно сдал экзамены, но на собеседовании меня выгнали: «Немцев принимать не будем». 

Я послал документы в техникум в Кокчетавской области, но их мне вернули.  Только в Караганде, где на шахтах не хватало специалистов, я смог поступить в горный техникум, окончив который,  я получил теперь уже средне-техническое образование. Потом, будучи уже семейным,  окончил вечернее отделение горного института.  Защитил в Москве диссертацию, стал кандидатом технических наук, преподавал в институте, доцент.

Много лет работал – сначала на шахтах, потом в проектном институте, где прошёл путь от младшего техника до вице-президента одной из крупнейших в Союзе проектных организаций. Мы занимались угольной промышленностью Казахстана и Средней Азии, и созданные нами предприятия, среди которых были уникальные, не имеющие аналогов в мире, успешно действуют и сегодня.

Я не был членом партии, был «немцем», но власти «вынуждены» были признавать меня как специалиста – у меня государственные награды,  медали ВДНХ  («Выставки достижений народного хозяйства СССР»), я полный кавалер знака «Шахтёрская слава» (трёх степеней),  «Почётный работник угольной промышленности»,  лауреат Государственной премии СССР.

Всё это я рассказываю, чтобы показать, что не всех немцев, чьё детство пришлось на годы репрессий, сломали  трудности тех лет. Помню, как во время студенческой практики немцы-шахтёры не могли поверить, что я, немец, могу быть студентом. А однажды мне позвонил незнакомый человек: «Есть ещё кто-нибудь из наших немцев, тоже пробившийся?» 

С того дня, как появился «Указ от 28 августа», прошло семьдесят долгих лет. На память приходят скупые рассказы отца о первых годах трудармии, когда в их лагере умирало много людей и умерших складывали штабелями (до весны), воспоминание  матери о трагедии мобилизованных женщин,  вынужденных где придётся оставить своих детей  «старше трёх лет». Да и мне было что вспомнить о десятилетиях репрессий, через которые прошли «огульно обвинённые» (как признали потом сами власти) и за что-то  наказанные  российские немцы.

Время проходит, многих свидетелей тех лет сегодня уж нет. Но эта многолетняя трагедия навсегда останется в памяти российских немцев

.

Август 2011 года