Разбираю документы, письма, записки своих родителей… Еще многое не готово к печати, но сегодня захотелось хоть что-то написать. Такие последнее время грустные новости читаешь… Неужели когда-нибудь такое может повториться?

В Норильске моего отца называли "Доктор Знаменский". Вкратце его история такова.

Отец блестяще закончил в июне 1941г. лечебный факультет Харьковского мединститута и был оставлен при кафедре госпитальной хирургии. Его научная работа о возможности консервирования тканей (в частности, крови) при низкой температуре в условиях высокого давления была представлена к Сталинской премии. На фронте с первых дней войны, именно на фронте, хирург полевого госпиталя 7-го гвардейского артиллерийского гаубичного полка 2-й Гвардейской артиллерийской дивизии прорыва РГК. В этом качестве участвовал в боях на Белгородском направлении, в форсировании реки Северный Донец, Харьковском прорыве весной 1942г и обороне Сталинграда с сентября 1942 по февраль 1943. В июле 1943 перемещен на должность начальника санитарной части противотанкового истребительного полка той же дивизии.

Из личных вещей он возил с собой только научные книги и словари –каждую свободную минуту читал книги, одновременно изучая языки: литература по его теме была только на немецком и английском, и он больше всего на свете мечтал закончить свое исследование. Дошел до Сталинграда. И здесь был арестован Смершем. Донес на него его же фельдшер, давно следивший за странным доктором. Обвинения были такими: 1)знает немецкий, 2) читает иностранные книги 3) сочувствует немцам. По последнему пункту было предъявлено три доказательства: проезжая после боя на подножке грузовика мимо горы немецких трупов, отвернулся в сторону; когда помогал разведчикам допрашивать пленного немца, предложил ему сесть на табуретку, а сам стоял; подарил полбуханки хлеба другому пленному немцу. Военный трибунал не дал возможности объясниться, а дал 8 лет лагерей, и дальше был Норильск. Но это отдельная история.

Я читаю эти листки – черновики заявления с просьбой разобраться в его деле и снять обвинения.. Черновиков много, несколько папок. На папке №7 такая надпись: «Документы по «делу». Прошения о пересмотре дела.(Борьба романтизма с ползучим эмпиризмом. Последний, кажется, победил, а зря)». Потому что сильно сокращать приходилось, и казалось, самое важное, интересное оставалось за скобками. Дальше: «варианты 1945-50гг. Варианты 55-56гг. 26.5.56г. Оптимизм победил»

Все эти письма-прошения начинались словами: «Я устал нести наказание за вину, которой не было». Папа писал сначала подробно, потом сокращал, что-то убирал, снова описывал, как было на самом деле…Что и книги, и знание языков нужны для научной работы, очень важной именно для спасения людей при боевых действиях. И что горы трупов были везде – от одной отвернулся, другая рядом, да и не вглядывался в окрестности, а думал где разместить раненых … И что не просили пленные немцы у него хлеба, так как в то время их уже кормили неплохо и даже сахар давали, а хлеб он отдал местному больному русскому мальчику – местных никто не кормил… Для папы и через годы было важно оправдаться, что-то объяснить…

Кстати, вот список книг. Они были изъяты при обыске и перечислены в протоколе. Та самая «фашистская литература», которую отец « коллекционировал, собирал, читал по ночам, хранил и возил с собой».

- Бриджмен. «Физика высоких давлений», монография.
-Самоучитель английского язык для взрослых.
-Учебник общей хирургии т.1 (на немецком языке)
-Учебник внутренних болезней (на немецком языке)
-Самоучитель немецкого языка для взрослых.
-Гете, Фауст, ч.1,2 на русском языке.
-Гете, Фауст. Ч.1 на немецком языке.
-Гете, избранные стихотворения на русском и немецком языках.
-Тургенев, Отцы и дети, на немецком языке.
-Тургенев, отцы и дети, на русском языке.

Надо отметить, что обвинение строилось только на доносе фельдшера Бибарсова. Допрашивали по делу многих, но все за доктора встали стеной. Может, поэтому приговор был не самым строгим.

« Убеждая меня подписать обвинительное заключение, прокурор дивизии сказал мне: «Доктор, удивляюсь, почему вы не подписываете. Разве вы не видите, что все это – чепуха. Мы вас не расстреляем, сейчас дадим 10 лет, а после войны разберемся». Виновным я себя не признал. Но и разбираться никто не пожелал. Так я и отбыл весь срок… Харьковский мединститут счел меня погибшим на фронте и в 1948 году по предложению профессора Холорковского возбудил ходатайство о посмертном присуждении мне Сталинской премии. В 1955г. моя работа была издана.»

Конечно, его реабилитировали, причем в числе первых, в 1956 году. Помните, «Оптимизм победил!» У других реабилитированных были обвинения и похлеще. Помню, Карл Карович Денцель, замечательный рентгенолог, «с помощью рентгеновского аппарата просматривал в здании НКВД секретные документы» (это здание, надо думать, находилось по соседству с онкодиспансером).

Но одному я не верю, когда читаю папины черновики…

Я хорошо его знаю, поэтому не верю. Я знаю, как он половину своей зарплаты отсылал своим прооперированным онкологическим старушкам, у которых не было никого близких, а нужен был уход и еда… Мама относилась к этому просто: как к должному. И я помню, что папа часто повторял: когда солдат ранен и упал на землю, он уже не ваш, командиры, а мой! Он уже не солдат, а раненый, страдающий человек, и я должен его лечить, независимо от того, какой армии он принадлежит.

Я не верю, что пленных немецких солдат так уж хорошо кормили под Сталинградом.

Я не верю, что папа мог бы отказать, если бы пленный попросил у папы хлеба.

Думаю, он дал пленному этот кусок хлеба. Не мог не дать.

Тут есть еще одно важное отступление.
Папин отец, Василий Знаменский, был священником в селе Орлово Пензенской губернии, а потом, кажется, в Нижнем Ломове. Благодаря помощи прихожан, когда в 20-е годы арестовывали священнослужителей, ему удалось скрыться и уехать , затем покинула родные места и семья, переместившись сначала в Сталино, затем в Харьков. А дедушка жил неприметно в маленьком бедном украинском селе, служил в местной церкви, и жил только скудными приношениями прихожан – за крещения да отпевания… По нескольку дней крошки хлеба не было во рту. Сохранились письма, которые он писал родным … начало 30-х. Папа после школы поступил в техникум при Институте народного хозяйства им. Плеханова, на факультет хлеба и получил специальность экономист-товаровед-технолог хлебного дела. Он стал специалистом по определению качества хлеба, работал инспектором управления Всесоюзной хлебной инспекции и Союзхлебторга. Дедушка тогда писал ему: я счастлив, что у тебя будет такая замечательная работа, ты будешь рядом с хлебом». Как инспектор по качеству отец объездил всю Центральную Россию. А потом отказался от этой работы. Я догадываюсь почему, но подтвержающих документов мало, буду еще искать… Уехал в Харьков к родным и поступил на медицинский факультет. Учился и зарабатывал на жизнь, как все студенты – разгрузкой вагонов … А потом уже – в гистологической лаборатории медфака. В его большой семье жили весело и дружно, но всегда впроголодь. И они были такие люди… искренне верующие (от слова «духовность» я почему-то начинаю чесаться)… и живущие по заповедям, ну, как первые христиане, по-моему. Кусок хлеба для них был не просто еда, а нечто святое. Жизнь.

Я знаю: это было.

Голодный больной человек попросил у отца кусок хлеба.

И он его дал.

Просто дал и забыл об этом.

А потом отсидел свои восемь лет, и так и остался в Норильске. Как и его предки, стойкий в своем служении людям. Не как священник, а как врач. Хотя он был для своих подопечных, я знаю, и духовником. У меня есть его рукопись «О взаимоотношениях врача и больного». Когда-то доберусь и до нее. Не получается отцовские записи читать быстро.

Он дал этот хлеб пленному голодному человеку.

И я горжусь своим отцом.

Вот кусочек из папиных черновиков. Он и в заявлении на имя Молотова и в военный трибунал пишет о той своей научной работе с таким энтузиазмом и так много, как будто не о реабилитации просит, а о возможности продолжить исследования:

«…Сотрудники института экспериментальной биологии академика Богомольца советовали напряженно работать над своим предложением, чтобы через год представить на соискание Сталинской премии.

Началась война.

Увлеченный идеей увеличения срока консервации крови и других тканей я в условиях боевой жизни все свободные минуты использовал на подготовку своей будущей диссертации. Мне предстояло много сделать. Например, мне надо было переконструировать (приборы?) английского физика Бриджмена так, чтобы

обеспечить возможность применения предложенного мной прибора консервации крови в любой обстановке, в обстановке районной больницы и обычного медицинского пункта, не имеющего специального технического оборудования. Но самое первое и грандиозное – мне предстояло изучить работы зарубежных исследователей по интересующей меня проблеме (работы англичан по низким температурам и высоким давлениям, …..влияние высоких давлений на эритроциты, работы американских физиков по (коллоидному?) льду и т.д.)

В этом мне мешало плохое знание иностранных языков. Английский язык я совсем не знал. Французский – знал в объеме средней школы. Немного лучше я владел немецким языком (в объеме медицинского вуза).

Весь мой личный багаж состоял из большого количества книг и справочников, самоучителей и словарей и т.д., на немецком, английском и французском языках.

…являясь ведущим врачом полка, находясь все время на передовой… в условиях обороны Сталинграда, в условиях «харьковского прорыва» 1942г., и в условиях…1943г., все часы и минуты когда почему либо стихала бомбежка и не было раненых, я неизбежно посвящал одному делу – подготовке себя к диссертации…»

Этот текст я писала несколько лет назад. Он чудом уцелел. Тогда я всю зиму сканировала документы и складывала файлы в кучку, для обработки не было времени. А потом получилось так. Летом как-то приехали друзья из Москвы и с ними один добрый человек, специалист по компьютерам, и предложил в моей машине все почистить-отладить-переустановить. Переустановил и больше я его не видела. А когда кинулась к компу, то вот: архив исчез навеки. После недолгой паники я сообразила: это было указание свыше, что все я делала неправильно, давай сначала. Тут пошли другие заботы. А сегодня весь день слушаю про Сталинград, про юбилей этот…Пришлось достать коробку с архивом.

И вот сразу же нашла в черновике, очень неразборчиво: « Если бы представить, что тебя просят дать кусок хлеба раненому, то я, конечно, дал бы, и это не было бы преступлением, так как Совесть <нрзб> <нрзб> свою жизнь»… и дальше полстраницы вообще невозможно разобрать.

Остальное напишу по мере изучения.

https://proza.ru/2015/01/18/153