П. Соколов. Ухабы
ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ.
"Жоржик" (презрительное прозвище
чопорных гвардейских офицериков)
подходит к причастию. Приподняв лорнет
заглядывает в чашу.
"Кэк, кг'асное ?! Я кг'асного не пью !"
(Из салонных анекдотов)
От масштабных проблем снова вернусь к личным, которые, естественно, были неотделимы от общей ситуации в стране и мире. Обострение военной и политической обстановки сблизило меня с отцом Хановым, так как, участвуя в жарких дискуссиях у радиоприемника, с участием своих друзей и взрослых друзей дома Хановых, я обнаружил наибольшее совпадение взглядов и симпатий именно с Виктором Петровичем Хановым. Это был высокий худой человек неопределенного возраста. Ходил он несколько странной походкой, сутулясь, с как то бессильно опущенными руками. Выражение лица у него всегда было мягкое и доброжелательное. Я никогда не видел, чтобы он сердился и кричал. Жили они бедно, но, тем не менее, их дом был открыт для всех. Там всегда было много народа, своих и чужих. Почти всегда жил кто то из неимущих и такого скромного крова. С Хановым-отцом я беседовал не только в компании, но часто и наедине, делясь с ним мыслями и сомнениями. Из его недомолвок я понял, что он не только сочувствует Советской России, но и причастен к какой то коммунистической органиэации, понятно подпольной и законсперированной. Как то в беседе мы коснулись моих выступлений в доме инвалидов, и он их безусловно осудил, как пустую фронду, пользы от которой никакой, а для меня это могло не только принести неприятности, но и привлечь к моей особе внимание властей, и таким образом сделать мое участие в настоящей политической работе нежелательным. Впрочем я и сам уже понимал все это и решил снять напряженность в отношениях с эмигрантским окружением. Начал я с того, что, пользуясь приближением пасхи, стал посещать церковь и даже высказал желание исповедаться и причаститься - широко распространенный обычай среди крещеного люда. В болгарской гимназии это проводилось даже в плановом порядке. Правда там эта процедура была несколко иной и более впечатляющей. После богослужения, по призыву священника, все становились на колени, и мысленно каялись в грехах. Поп же становился на колени лицом к пастве, и тоже как бы каялся перед ними. После исповеди, в ходе следующей службы, обычно на другой день, совершалось причастие. Священник, стоя в Царских Вратах с чашей в руках, давал каждому причащающемуся из маленькой ложечки на длинной ручке кусочек просфоры (особого вида сухой булочки) плавающий в вине, что символизировало приобщение верующего к телу и крови Христа, отданных во искупление грехов мира. После получения причастия, верующий подходил к другому прислужнику церкви , и из сосуда, похожего на ковшик, делал глоток "теплоты" – вина (специального "церковного", темно красного, с характерным приятным вкусом), разбавленного теплой водой. У русских обычай этот был о основном таким же, только исповедь была индивидуальной. Грешник каялся священнику, после чего опускался на колени, а священник, прикрыв его эпитрахилью (часть облачения) отпускал ему грехи. Тайна исповеди считалась и с юридической и с моральной точки зрения, нерушимой, но все равно эта процедура была неприятной, особенно когда ты с попом не в ладах, да и в грош не ставишь его святость. Тем не менее, пришлось соблюдать обычай. Произошло это в страстную субботу - последний день перед пасхой, а причастие должно было состояться перед заутреней, богослужением, происходящем в полночь, с наступлением воскресного дня. Я любил эту службу. Она начиналась вечером в полутемной церкви, задрапированной черным материалом. Песнопения, связанные со смертью и погребением Христа, негромки и скорбны. Затем все верующие выходят, вслед за священником, с зажженными свечами, и обходят церковь. В это время внутри храма спешно снимается все черное и "интерьер" сверкает красками и позолотой. Все возвращаются в церковь. Священник заходит в алтарь, надевает светлое облачение и , отворив Царские Врата, провозглашает: "Христос воскрес!" , и тут хор громко поет мажорный мотив песнопений пасхального репертуара: "Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ . . . " и так далее. Люди начинают христосоваться, т. е. троекратно целоваться со словами:"Христос воскрес!" - "Воистину воскрес!" Потом с зажженными свечами идут домой и садятся за праздничный стол. Над городом несется многоголосый перезвон колоколов. Хороший радостный праздник! Вот в преддверии такого праздника я и отправился на исповедь к князю Ухтомскому. Впрочем был он тактичен, не тянул из меня "грехов", а прочитал мне небольшое нравоучение, напомнив евангельское изречение, что на небесах больше радости об одном кающемся грешнике, нежели о ста праведниках, не имеющих нужды в покаянии. Не знаю насколько я возрадовал праведников на небесах, так как после исповеди я сначала договорился с Барухом, который прислуживал в церкви, чтобы он не разбавлял водой "теплоту", во вторых залез в находившееся неподалеку цветоводство и нарвал букет цветов, который обещал Вале Бесхлебной, девице несколько старшей нас, жившей довольно далеко от поселка, в обмен на обещание христосоваться со мной. Так что между покаянием и причастием, когда полагалось, очистившись от грехов, обдумывать как жить, чтобы не совершать новых, я сразу набрал дюжину очков в пользу дьявола. Впрочем греховные планы были исполнены - я "подтеплился" и пошел провожать Валю, христосуясь с ней несколько чаще, чем предполагалось религией. Так или иначе, перед лицом церкви и общественности я был реабилитирован. В это время на одной из близлежащих вилл обосновалась довольно многочисленная группа немецких моряков. Это навело меня на размышления. Война окончена, до моря далеко, что тут делать морякам ? Своими сомнениями я поделился с Хановым. Он разделил эту обеспокоенность, и посоветовал мне завязать знакомство с моряками и выведать о цели их пребывания здесь. К этому времени я достаточно хорошо восстановил знание немецкого языка, который в свое время изучал в Русской гимназии, как путем общения с немцами, так и за счет тренировок в языке с матерью. Поэтому такое задание не составляло трудности. Я даже привел на дом к Ханову двоих своих знакомцев - Гюнтера, скромного юношу из студентов, и разбитного кадрового моряка Отто, имевшего непонятный чин боцман-мат, не шибко далекого и не дурака выпить. После того, как Отто с товарищем достаточно убедились, что "их уважают", они несколько расслабились, и удалось выяснить, что они связисты и готовятся перебазироваться в Варну, на Черное море, где оборудуется база. Я лично не очень понял, в чем ценность этих сведений, и чем так остался доволен Ханов. Понял я это потом. А пока предстояло сдавать экзамены на аттестат зрелости. Это касалось меня, Кота и Ваньки. Барух кончил школу год назад, а Косте Ханову и Даниле это предстояло в следующем году. Чтобы быть подальше от соблазнов мирской жизни, было решено всем троим перебраться ко мне. Собрали все пособия, составили жесткий график занятий и распорядок дня, включив даже в него поглощение черного кофе для поддержания умственной работоспособности. На подготовку отводилось две недели. Обязательных консультаций не было. Костя с Данилой уже начали каникулы и посещали нас. Визиты обычно переходили в дискуссии или игры, и график стал ломаться. Затем мы убедились, что чрезмерная умственная нагрузка неблагоприятна для закрепления знаний и пересмотрели соотношение времени труда и отдыха в сторону последнего, причем график пересматривался ежедневно, в результате чего доля труда стремительно приближалась к нулю, подобно тем дифференциалам, которые нам следовало повторить. Накануне первого экзамены в Русской гимназии, по моему по литературе, было решено вообще разгрузиться, и вечером мы все трое отправились на какую то танцульку, где познакомились с одной болгарочкой, работницей бывшей за речкой ткацкой фабрики. Она произвела впечатление, пользовалась неустанным вниманием всех троих. По окончании мы пошли ее провожать. Я тщетно убеждал своих друзей, что им надо отдохнуть перед экзаменом, и чтобы они шли домой. Каждый из них приводил свои доводы, пытаясь отшить двух остальных. В результате, мы все трое, во втором часу ночи вернулись восвояси не солоно хлебавши, и почти до рассвета из всех углов неслись сокрушенные вздохи. На утро Кот с Ванькой отправились на экзамен, а я в свою гимназию, чтобы узнать расписание экзаменов. К своему ужасу я узнал, что первый экзамен уже был накануне. Мне пришлось изрядно пометаться, прежде чем я получил разрешение сдать его с другой группой. Не вдаваясь в подробности, я скажу, что несмотря на легкомысленный образ жизни, я все сдал успешно и получил свидетельство о том, что я Павел Павло'в Соко'лов, уроженец г. Орхане', православного вероисповедания, окончил курс гимназии с общим результатом 4, 82 (много добър) и примерным поведением. (Если бы они знали!) Пора экзаменов у нас занимала июнь и начало июля, а 12 июля , в день моих именин, должно было состояться торжественное собрание с вручением аттестатов. Однако этот период в том году ознаменовался не только окончанием школы, экзаменационными треволнениями и мелкими радостями, но в него, подобно буре, ворвались события глобального значения, на фоне которых отошли на задний план все остальные дела. Вначале ничего не предвещало бури и , как я писал, мы безмятежно готовились, или лучше сказать, не готовились к экзаменам. Появление моряков, вызвавшее легкое облачко тревоги, в целом недолго занимало мои мысли. Но однажды, на первой странице газеты, хотя и без броского заголовка, появилось заявление советского правительства о том, что за рубежом распространяются злонамеренные слухи о якобы имеющихся трениях в советскогерманских отношениях. Слухи эти опровергались и приводились данные о безмятежно добрососедском характере этих отношений. навязчивый тон, в котором отрицалось одно и доказывалось другое, как то не убеждал и оставлял тревожный осадок. Естественно, что это заявление привлекло внимание, особенно в русской среде, обсуждалось и комментировалось по разному. В те дни и ранее, уже начали двигаться колонны германских войск из Греции, часто с песнями и надписями на машинах типа "Zu Mutti !" -К маме. Но вот однажды, это было числа 16-17 июня, одна из таких колонн остановилась против Хановского дома, где находились мы с Ванькой. Мы вышли поглядеть, и тут нас обступили солдаты, спрашивая: "Was ist mit Russland ? " - Что с Россией ? По их словам, им объявили, что вместо возвращения домой, их перебрасывают в Румынию против России. У меня от волнения исчез весь запас немецких слов, и я перешел на французский. Отыскался и немец. знавший этот язык, и с его помощью я объяснил, какое сообщение о благополучии отношений между Германией и СССР было в газетах. Однако оно видимо никого не убедило, и тревожные реплики и вопросы не иссякали, пока, после короткого отдыха, колонна не отправилась дальше. Факт был слишком важным и тревожным, чтобы его игнорировать. Отца-Ханова не было дома, ждать я не мог, и немедленно отправился в город, в "Русскую книгу", где, как я говорил, имел знакомство с продавцом - "чекистом" . Дело было к вечеру, посетителей было немного, и я сообщил продавцу все, что услышал в этот день. К моему удивлению и даже досаде, он не проявил беспокойства, а вместо того прочитал мне лекцию о провокациях, ссылаясь на уже известное мне сообщение ТАСС. Все это было в начале недели. В воскресенье мы поспали несколько дольше. Когда я вышел из дома, было яркое безоблачное утро, и, уж не помню от кого, я услышал обжигающее слово: ВОЙНА !
[После того, как была написана эта книга, в одной из передач ТВ, я услыхал, что сведения о готовящемся вторжении немцев в СССР, поступали и из Болгарии. Возможно, что в этом ручейке информации была и моя струйка. ]
Это слово было повсюду. Люди расхватывали газеты. Я побежал к Хановым. Там, несмотря на ранний час, уже было полно народа. Все столпились у радиоприемника. После обеда заговорила Москва. Сообщения следовали одно за другим. Понять, что происходило было трудно. Можно наверное исписать всю книгу, описывая только этот день, пересказывая сообщения, встречи и дискуссии. Никто не остался равнодушным. Зашевелилась, и тут же раскололась на два лагеря эмиграция. Одни злорадно потирали руки, другие солидаризировались с Советами. Все перепуталось. Бывший главнокомандующий белогвардейцев, Деникин, призывал к объединению в борьбе против Германии, наши попы объявили о молебствии о победе германского оружия. Что касается Парагвайцев, то их охватил патриотический подъем. Мы горланили советские песни, злыми глазами смотрели на проезжавших немцев, и кажется были подобны трем черногорцам, которые оказавшись в Стамбуле, в момент объявления войны между Сербией и Турцией, послали телеграфный запрос, возвращаться ли им в Сербию, или открывать второй фронт.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава