П. Соколов. Ухабы

К Н И Г А 2.

" Н А Е М Н И К И "

1942 - 1944 г.

ЧАСТЬ 3.

К О Н Д О Т Ь Е Р Ы.

ГЛАВА 15

" Сегодня, как вчера. Без пользы и без цели
Чредою серой уходят навсегда
За днями дни, неделя за неделей,
И молодые, лучшие года.

Тупеет мысль, гибнут все стремленья,
Порывов чистых исчезает жар,
Остались на душе лишь злоба да сомненья,
Да скованных страстей притушенный пожар.

Бесславный кондотьер, ненужный и забытый,
Ты жалок сам себе, а всем другим смешон.
Дней наших Дон Кихот, ценой жизни разбитой
Ты искупаешь свой безумный сон.

Живи ж как скот. Быть может близко время,
Когда тебя погонят на убой.
Свое попрежнему неси покорно бремя,
Пей, веселись и смейся...над собой !"

(Германия 1943 г.)

Поезд двигался неторопливо, с долгими остановками. Я впервые во взрослом возрасте пересекал границу Болгарии и жадно вглядывался в окруающий меня мир. Впрочем разница была невелика: неказистые села, старые 2-3-х этажные городишки. Изредка на полянке или обочине дороги мелькали одиночные или кучками кресты, с надетыми на них касами - недолговечные памятники войны. На станциях привлекали внимание люди в незнакомых шапочках - "шай'качах", и говорящие на незнакомом, но понятном языке. Заметное оживление внесло появление какого то железнодорожника, который кого-то костерил, упоминая не только родителей, бога и всех святых, но даже "сви зубе со свима пломбами". В Белград прибыли ночью. Там наш эшелон встретили люди в незнакомой форме, и в пешем порядке мы отправились в свое будущее расположение. Была светомаскировка и трудно было что либо разглядеть в свете редких синих фонарей. Хорошая асфальтированная дорога шла все в гору, и наконец мы очутились во дворе казармы. Недалеко от входа, темной громадой чернело два контура каких то машин, что вызвало уважительное перешептыванье в строю. Были уже готовы койки в просторных помещениях, и мы улеглись спать. Утром мы осмотрелись. Территория казармы была обширной. Окружена высоким забором, за которым виднелись такие же казарменные корпуса других частей. Здание было в три этажа, массивное и добротное. На фронтоне выпуклая лепная надпись: "Други конички пук кральеве гарде". Без особого труда можно было понять, что ранее здесь распологался Второй конный полк королевской гвардии. Загадочные машины у ворот оказались тракторами времен Первой Мировой войны, и видимо с тех пор пребывавшими в бездыханном состоянии. В качестве транспорта здесь, видимо, больше полагались на две лошадиные силы, судя по катыхам на асфальте, которые подметал старик в грубом обмундировании, но с генеральскими зигзагами на погонах. Это было, как дурной сон. Наконец стала вырисовываться реальность. Нам выдали такое же обмундирование, какое было на дворнике-генерале, обмотки, которые мы, по простоте душевной, стали наматывать, распустив на всю длину, познакомились с начальством. Большинство, как начальников, так и рядовых составляли бывшие белогвардейцы, в возрасте 40-45 лет. Современные их звания отражались на петлицах в виде полосок и звездочек, а на погонах были обозначены их былые звания в белой армии. Соответственно с этим их и величали: напр.рядовой-капитан Иванов, или лейтенант-полковник Нефедов. Таким образом старичок с метлой был рядовым-генералом NN. Мы, молодежь были охвачены не то что унынием - шоком: с головой влипли в эмигрантское болото! Несколько отвлекла от тяжких дум выдача оружия - винтовок югославского производства, типа Маузер, и тесаков к ним, вроде немецких, но существенно длиннее. Понятно мы начали их чистить и щелкать затворами. Когда немножко пришли в себя, то стали исследовать окрестности. Посреди двора обнаружили башнеподобное сооружение, видимо связанное в прошлом с водоснабжением. Теперь там было что то вроде оружейной мастерской, где ремонтировали и испытывали пулеметы, судя по валявшимся лентам и кучам гильз и целых патронов. Все экскурсанты немедленно набили все карманы патронами. Через день-два после этого я был дневальным, и драил пол в коридоре. Пол был мозаичный и занятие это было, если не приятным, то и не обременительным. В это время зашел нач.штаба полка, бывший офицер югославской армии, один из немногих толковых офицеров в этой богадельне. Я еще не знал всех тонкостей уставов, но все же вытянулся и раскрыл рот , чтобы отрапортовать об отсутствии чрезвычайных происшествий. Но тут прогремел оглушительный выстрел: кто то из посетителей башни, тренируясь в заряжании и разряжании винтовки, пальнул в стену. Поднялся шум, всех построили и отобрали патроны. Я, как дневальный, схлопотал еще пару нарядов. Но обиднее всего стало, когда я, подойдя к своей койке, обнаружил ее не только засыпанной штукатуркой, но и нашел свою спортивную курточку, спрятанную под подушкой, насквозь пробитую в нескольких местах рикошетировавшей пулей. Впоследствии нас просветили о перспективах нашей дальнейшей деятельности. Наш корпус должен был пополниться за счет пленных красноармейцев и жителей оккупированных немцами территорий, изъявивших желание бороться с большевиками. Молодежь сводилась в юнкерскую роту, и должна была стать "костяком офицерского состава будущей русской армии". Нас действительно собрали в кучу, нашили на погоны галуны, и мы стали усиленно заниматься воинским артикулом. Обучали нас в основном, приехавшие с нами инструкторы из черносотенной "Роты имени генерала Кутепова", о которой я упоминал ранее, и некоторые другие. Из них запомнился один, некто корнет Чехо'вский. К тому времени прибыла партия освобожденных из плена польских солдат, выходцев с Западной Украины. С ними и этот корнет-поляк, которого представитель корпуса видимо взял из жалости к его молодости. Был это ладный, небольшой паренек, со звонким задорным голосом. Он занимался с нами строевой подготовкой, и его голос разносился по всему плацу: "Голова до горы, ронка до пасу. Раз, два, тши!" Он тщательно проверял чистоту оружия, и выговаривал, обнаружив непорядок: "Ты мусишь винтувку як дивчину кохать !" Когда мы научились кое как ходить в ногу и брать винтовку "на плечо", нас вывели в город. По пути мы увидели целый военный городок, расположенный на высоком холме, который называется Бa'ница, где в окружении зелени располагались также виллы богатых горожан и даже загородная резиденция князя Павла, бывшего регентом, после убийства короля Александра. Затем мы прошли по улицам, и очутились в русской церкви.Не знаю, для чего нас туда привели, расставив там шпалерами, с винтовками с примкнутыми штыками. По моему, богомольцы не собирались устраивать демонстраций и не грозили смести попов вместе с алтарем. В церкви было скучно и душно. После службы нас вывели, построили, и объявили, что после возвращения в казарму мы получим увольнение. Затем, окруженные толпой любопытствующих прихожан и хихикающих девиц, мы дружно взяли "на плечо", и по команде "На пра-во!" повернулись в разные стороны, что вызвало бурное оживление у верующихи неверующих. В первый же выход в город начались приключения. Еще когда мы собирались во дворе церкви, между нами и белградскими соотечественниками завязались беседы о том, о сем. В нашей группе собеседником оказался паренек лет 16, но весьма эрудированный по чаcти забегаловок, ресторанов и прочих злачных мест. Болгария была страна пуританская, и о всякого рода веселых домах мы имели смутное и довольно превратное представление. В Югославии, по нашим сведениям, такие заведения существовали официально, и нам было интересно посмотреть, что это такое. Наш заочный гид назвал нам такой адрес. Выйдя в увольнение в город, и имея некоторую, довольно скромную, сумму денег, мы не спешили разгуляться. Сначала мы, а это было 4 человека: я, Алешка Вальх, лысоватый толстячок, лет под 30, Лаврухин, и еще кто то, просто осматривали город. Нельзя сказать, чтобы своей архитектурой он сильно отличался от Софии, но был расположен более живописно - на холмах, а пересекающая город река Сава, многоводная и широкая перед впадением в Дунай, придавала Белграду дополнительный эффект. Разрушений было мало. То там, то сям стояли поврежденные здания, в основном разного рода правительственные или военные учреждения, что свидетельствовало о высокой результативности пикировщиков Ю-87, а также слабости средств ПВО. Зашли в какой то кабачок, которых в Белграде множество. Ознакомились с меню, именующимся там "Ценораспис пича и йела". "Йела" были дороговаты для наших финансов, "пича" - дешевы и многообразны, и любители произвели дегустацию всего ассортимента. Потом нашли один из объектов, записанных в нашем путеводителе -"Зольдатенхайм" в переводе что то вроде Дома солдата. Это было заведение, имевшееся во всех гарнизонах. В Белграде это был большой двухэтажный зал, на одной из центральных улиц. В нижнем стояло наверное до 50 столиков, каждый на 4 человека. С утра до вечера там кормили, меняя периодически меню. С утра давали кофе с бутербродами, в обед -горячие блюда, часов с трех -пиво и бутерброды и т.д. На группу столиков была официантка в форме медсестры. Стоило это очень дешево, и потом некоторые живоглоты, идя в увольнение, на весь день заваливались в этот "хайм", поглощая весь ассортимент блюд. У входа каждый входящий или выходящий, солдат или офицер, обязательно, став во фрунт, отдавал честь присутствующим. На втором этаже была комната отдыха, где можно было просто посидеть, почитать лежащие там газеты и журналы, поиграть в шашки или шахматы. Исследовав все достоинства этого заведения и состояние финансов, решили пойти и по последнему адресу. На бумажке было записано: "Поп-Лукина улица, номер дома, 4-й этаж, и имя, по моему Вукоса'ва Крстич". Не знаю заслуг этого попа Луки, но против ожидания, улица находилась не в каких то трущобах, а оказалась тихим переулком в самом центре города. Дом No...оказался добротным многоэтажным зданием, с широкой лестницей и мозаичными площадками. Мы были еще в плену представлений о прячущихся за каждым углом "четниках"-партизанах. Поэтому на разведку отправились мы с Алешкой, а двое других участников экспедиции остались внизу прикрывать наш тыл. Поднявшись на 4-й этаж, мы увидели 4 двери с массивными медными ручками, электрозвонками в витьеватом обрамлении, и визитными карточками возле них. На одной из карточек мы прочитали: Вукосава Крстич (произносится Крыстич). Фешенебельность обстановки возбудила подозрение, что над нами посмеялись. Но отступать было нельзя. Немного помявшись мы позвонили. Дверь открыла дама лет под 40 в халате из шелка, расписанном серебрянными и золотыми цветами и узорами. Вид у нее был не менее, чем у жены профессора. Она осведомилась, что нам угодно. Измерив взглядом расстояние до нижней площадки, я на смеси славянских наречий стал объяснять, что нам де сказали, что здесь можно провести время. Та пригласила пройти. Тут послышались смешки, и нас окружила группа девушек. Они ловили нас за руки, смеялись, а мы стояли красные и растерянные. Наши друзья, стоявшие внизу, обеспокоенные нашим длительным отсутствием, бегом бросились на наши поиски, и быть может спасение. Грохот ботинок и появление еще двух молодцов вызвали некоторое замешательство среди представительниц древней профессии, но затем и новоприбывшие были вовлечены внутрь. Это была большая, хорошо обставленная квартира, с просторным залом, из которого ряд дверей вел в отдельные комнаты. После первого знакомства и аклиматизации, хозяйка познакомила нас с правилами и тарифами своего заведения. В общем, вернулись мы в казарму с внешней гусарской бравадой и гадливым осадком на душе. Больше визитов к мадам Вукосаве мы не делали. Так прошло с месяц, прибывали новые люди. Из выходцев из Болгарии, а также польских украинцев сформировали несколько батальонов, и слухи о скорой отправке в Россию завитали в воздухе. За это время мы более подробно ознакомились с организаторами этого небогоугодного заведения. Возглавлял его некий генерал Штейфо'н. Был он сильно неарийского вида, и наверное не зря злые языки придумали загадку: "Что у немца впереди, а у жида сзади ?" Оказалось, что частица "фон". Немец - фон Штей, а жид-Штейфон. Впрочем на место этой приставки немцы внимания не обращали, когда дело касалось прилежного холуя. Вся эта организация называлась "Шутцкор" (Schutzkorps). Нам объяснили, что оно происходит от слов Шютце - стрелок, и Кор - корпус = стрелковый корпус. И вот однажды пришел приказ на погрузку в вагоны. Это было сопряжено с суетой, хлопотами, и замиранием сердца, в предвидении такого быстрого исполнения желаний. Однако, когда проехав ночь, мы очутились в Скопье - городе на юге Югославии, недоумение переросло в тревогу, а затем чуть ли не в бунт. Потребовали объяснения от начальства. Оно начало юлить и успокаивать что это, дескать, временная мера, т.к. надо освободить казармы для новых формирований, а когда комплектация корпуса будет закончена, то его в полном составе направят в Россию. Брожение улеглось, но сомнения остались. Наконец прибыли к месту назначения - городку Косо'вска Митрови'ца, находящемуся на границе с Албанией, и наполовину заселенному албанцами. Казармы наши стояли на холме, вокруг которого, почти полным кольцом протекала неширокая, но глубокая речка Си'тница, вскоре впадавшая в довольно бурную горную реку И'бар, в долине которой, Косовском поле, стоял город. Косовское поле - историческое место. Здесь произошло решающее сражение, между объединенным войском южных славян и турками. Сокрушительное поражение сербско-болгарских сил стало началом многовекового турецкого ига на Балканах. Котловину окружали высокие горы. На одной из них огромными , видимыми отовсюду буквами, была выложена надпись: "Чувайте Югославию!", т.е. "Берегите Югославию!", последние слова короля Александра. Недалеко от города возвышалась, омываемая водами Ибра, скала с остатками древней крепости, а в стороне трубы и здания крупного металлургического завода. Город только в своем центре напоминал среднее болгарское или сербское село, а его окраины состояли из узких, кривых, часто тупиковых улочек, шириною 4-5 метров, вдоль которых стояли сложенные из дикого камня заборы и задние стены домов, без окон, лишь с узкими, наподобие бойниц, прорезями, да иногда наклонными дощечками из "сан-узлов". Дома, как правило, были двухэтажные. В нижнем находился скот, а в верхнем жили хозяева. Окна и двери выходили во двор. С "дощечек" могло кое что и свалиться на голову незадачливого чужеземца. Если хе все обходилось, то солнце и бродящие по улице свиньи выполняли функции санитаров. Албанцы, почти все, ходили в национальной одежде, с белыми войлочными шапочками, вроде тюбетеек. Женщины - в широких черных платьях, с укутанным лицом и головой. Климат и весь уклад жизни были похожи на те, которые я описывал, рассказывая о своем последнем предвоенном месте работы в Южной Болгарии. Не было ни лавок, ни кино, кроме грязного кабачка, да маленькой "сладкарницы", где можно было купить чашечку кислого молока, бузу, напиток из проса, кисло-сладкого вкуса, до кое какие восточные сладости. Сербы и албанцы были не в ладах, причем именно албанцы притесняли сербов, вплоть до закрытия церкви, и только с нашим приходом, сербы вышли из своих углов на улицы и стали чувствовать свою безопасность. В городе были кое какие немецкие части и учреждения, но они не касались внутренних проблем города, где все ключевые позиции заняли албанцы, естественно при поддержке оккупационных властей. Наши казармы оставались заброшенными со времени войны, и были в таком состоянии, как они были брошены своими прошлыми обитателями, а может и грабителями из местного населения. Кругом было запустение, разруха, в некоторых помещениях были кучи тряпья, окровавленные бинты, каски, предметы снаряжения. Много времени и трудов пришлось потратить, чтобы как-то наладить быт. Наконец батальон обосновался. Он состоял из 4-х рот. Кроме нашей - 5-ой юнкерской роты, была 6-ая, пехотная, состоявшая уже из одних "стариков", но ходили они и равняли штыки взятых на плечо винтовок неплохо. 7-ая рота, кавалеристы -в основном казаки, . Были они без лошадей, в пешем строю гляделись плохо, но по вечерам здорово пели свои диковатые, но задушевные казачьи песни. Карикатурнее всех выглядели артиллеристы. Их рота (8-ая по счету) имела 4 орудия, столь же преклонных лет, как и их расчеты. Орудия тянули упряжки из разномастных лошадок, далеко не в расцвете сил, в какой то веревочной упряжи. Ездовые в обмотках, но со шпорами, возседали на своих малорослых конях, наподобие Дон Кихотов, и когда эта батарея совершала свой выезд, более похожий на похоронную процессию, это вызывало смешки и едкие реплики, на которые бравые пушкари отвечали молчаливым презрением. Ежедневно проводились занятия в поле при палящем зное. Кроме того несли караульную службу на разных объектах. Нашей роте доставалась в основном охрана казарменного комплекса, да небольшая группа выставлялясь в старую крепость на скале, откуда просматривался весь городок и прилегающие к нему окрестности. Ввиду трудности подъема, этот пост менялся через трое суток, питание брали с собой. Никаких проверяющих конечно туда не ходило, и пост считался чем то вроде дома отдыха. Я был там всего один раз. С организыцией в роте "взвода тяжелого оружия", на скалу затянули станковый пулемет, и взвод получил монополию на этот пост. Другим блатным местом была конюшня. Утром всех свободных лошадей гнали на луг, находившийся в петле реки И'бар, и они там паслись до вечера, а наряд безмятежно лежал на траве или купался. С питанием было плохо. Все продукты получали со складов, где не было никаких свежих овощей, кроме прошлогоднего картофеля, мелкого и сорного. Кухня представляла из себя сарай, точнее навес, где стояли четыре походных кухни, по числу рот. Горячая пища готовилась только на обед, и чаще всего состояла из густой похлебки. На весь остальной день, где то часа в 4, выдавались сухие продукты: хлеб, маргарин, сыр, колбаса или яйца и т.п. Количество этих продуктов исчислялось, понятно, не килограммами. К ним утром и вечером давали еще суррогатный кофе. Но что русскому здорово - то немцу смерть, и наоборот. Мы были постоянно голодны. С получением сухого пайка наступала "веселая минута", и большинство, не мучаясь сомнениями, поедало все запасы ужина и следующего утра за один присест, а затем в положенные для этих процедур часы, полоскало желудок мутной жижей. Правда, потом стали постепенно въедаться. В самые жаркие часы занятий не было, и можно было валяться на койках. За толстыми стенами казармы было прохладно. В одном помещении располагалось два взвода, разделенные только рядом столбов, поддерживающих потолочную балку. В этот "мертвый час" обычно возгорались общие дискуссии и перепалки, в основном на животрепещущие темы, о вреде начальства, о судьбах России, и о том, что нас облапошили. Кстати, из писарских сфер пришли сведения, что полное название нашей богодельни Веркшутц-кор (Werkschutz Korps), и в переводе означает "Части по охране заводов", т.е. мы никакие не спасители родины, и ни какой не "костяк", а просто сторожа, и наши шансы на переброску в страну отцов не больше чем на путешествие по Амазонке. Дискуссии эти велись обычно в нелитературной форме, и без внимания к тому, что наши командиры взводов располагались вместе с нами. Они, как правило, в споры не ввязывались, то ли сочувствуя, то ли потому, что правду крыть было нечем. Впрочем "демократия" тоже стала давать трещины. Однажды, по случаю большого количества картошки, наряд на кухню был увеличен до 4-х человек. В их числе были мы с Алешкой и некто Бурлюк, парень дерзкий, заносчивый, склонный к дракам, в общем неприятный и не пользующийся симпатиями в роте. За работой опять всплыла тема No 1. Разглагольствовал в основном Бурлюк, не только склоняя начальников и их близких родственников, но и грозя перестрелять их в первом же бою.

Понятно, что это было простым недержанием речи, и мы вскоре об этом забыли. И вдруг, через неделю примерно, Бурлюка арестовали, а нас троих оставшихся вызвали к каким то двум благообразным старичкам, которые учинили нам допрос. Мы, еще храня школьные традиции, дружно отвечали, что не видели, не знаем, не помним, что и было письменно оформлено и скреплено нашими автографами. Тем не менее, Бурлюка перевели в другую роту, без шансов стать позвонком костяка будущей российской армии.

Однако этот случай несколько охладил пыл наших острословов, и конфронтация со старшим поколением перешла в плоскость музыкальную.

С занятий полагалось возвращаться с песнями. Когда наш репертуар стал приедаться, возникла самодеятельность на тему "Соловья".

Эта песня позволяла отражать все злободневные вопросы, и часто куплеты составлялись буквально на ходу. Вот пример:

"Ради сыра и колбас
Собралося много нас.
Обеспечена семья,
Как не спеть тут "Соловья".

Соловей, соловей, пташечка....

Раньше был я инвалид,
Но теперь прекрасный вид.
Всем врачам наперекор
Поступил и я в Шутцкор."

и т.д.

Эти песни бесили наших "белых орлов" больше, чем поношения в прозе и они старлись к нам придираться на каждом шагу, особенно будучи под мухой. Например, идет такой подвыпивший рядовой-штабс капитан и пристает к часовому у ворот: "Почему, юнкер, честь не отдаете старшему по званию?" Дальнейшие события разыгрываются в зависимости от характера юнкера и окружающей обстановки. Или он молча отдаст честь, став по стойке "смирно" и подтянув штык к плечу, или пробормочет: "Виноват, господин штабс-капитан!", или пошлет последнего вниз по матушке по Волге, в меру своих познаний русского фольклора.

Вскоре наше дерюжное обмундирование от солнца, пыли и пота, а также передвижения по-пластунски, пришло в полную и непоправимую негодность, на манер шинели Акакия Акакиевича, и жалкий вид нашего воинства стал еще более убогим. Некоторое разнообразие в беспросветную серость наших будней внес поход в горы. В нем приняла участие наша рота и отделение связи немцев с радиостанцией и несколькими вьючными лошадьми.

Задача была поставлена такая: Занять позицию на границе с Албанией, которая, как я говорил, была оккупирована итальянцами. В общем друзья друзьями, а денежки врозь. Говорили, что якобы оттуда переходят контрабандисты, хотя я не представлял себе, что можно было доставлять в нашу нищую местность, из столь же нищей Албании.

Само путешествие было приятным: высокие горы, внизу, как в колодце, Косовское поле, с серебристой струйкой реки, на горизонте снежные вершины.а кругом альпийское разнотравье и полный ароматов воздух.

Когда подошли к сельцу, которое должно было стать нашим опорным пунктом, лежащему в небольшой котловине, то заметили там фигурки людей в незнакомой военной форме. Оказалось, что там итальянцы.

Немецкий офицер, руководивший отрядом, отправился на переговоры. Видимо разговор происходил на высоких тонах, т.к. вернувшись он приказал занять позиции на охватывающих котловину склонах и находиться в боевой готовности. Через полчаса колонна "союзников" потянулась из села. Однако мы в село не зашли, а первую ночь провели у костров на дне живописной лощины, на берегу довольно полноводного ручья. На утро, небольшими группами, мы разошлись по своим точкам, где и несли пограничную службу в течение нескольких дней, варя себе пищу из концентратов и черепах, которых здесь водилось множество. Понятно, контрабандистов мы не поймали, а если таковые и водились, то они не ходили по проторенным дорожкам, а могли свободно, даже с караваном слонов, пройти в сотне метров выше или ниже наших бдительных стражей.

Когда мы вернулись в свое расположение, обожженные солнцем и ночными холодами (ведь дело было на высоте до 3000 м), то пронесся слух, что в городе появились вербовщики, набирающие в SS-части, формирующиеся для России. В Митровице SS-овцев в общем не было, но был небольшой особнячок, где работали и проживали несколько деятелей в различного вида и цвета мундирах. У дверей домика свешивался черный флаг с двумя белыми зигзагами.

Там то и обосновались таинственные незнакомцы, Отправились туда и мы, а также некоторые другие. В небольшой комнатке сидело двое в форме зеленовато-голубого цвета. Они говорили по-русски, утверждали, что записывают в основном "фольксдойчей", т.е. немцев по происхождению, однако без пререканий записывали и Ивановых и Петровых, принимая на веру, что бабушка была немкой, или дедушка сушил портянки под одним солнцем с Гете и Шиллером. Знание языка было необязательным, но желательным. В этом плане я был желательным, а загранично звучавшая фамилия Вальх убеждала в арийской принадлежности ее обладателя, хотя по немецки, кроме "гутен таг" и "шнапс", ариец не знал ничего. Агитаторы тоже утверждали, что страждущая Россия ждет нас, как шахтер глоток чистого воздуха, но в целом идеология и них была на втором плане, а более недвусмысленно они сравнивали свои щегольские мундиры с нашими лохмотьями. Прознав про появление конкурентов, наши отцы-командиры всполошились, бросились за помощью к коменданту, и в общем выжили соперников, а также произнесли немало скорбных речей по поводу нестойких, способных продать дело спасения России за чечевичную похлебку. Однако, перед убытием, вербовщики обещали, что записавшихся все же вызовут, и велели держать связь с домиком под черным флагом. От заговорщиков связным был определен некто О'бух, знавший немецкий язык и имевший представительную наружность в свете расовой теории. Но прошло еще немало дней, когда он шепотком сообщил нам, что вызов на 5 человек пришел. В этот список попали: сам Обух, я с Алешкой, один из приятелей Алешки - Володя Эйсмонт, и некто Шульц, мужичок лет 35, бывший одним из командиров отделений в нашей роте. Вечерком, под сенью деревьев, произошло совещание великолепной пятерки. О том, чтобы действовать официальным путем, не было и речи. Нас никто бы не отпустил, и кроме попреков и неприятностей мы бы ничего не добились. Решили действовать на свой страх и риск. Попытаться сесть на поезд, следующий по обычному маршруту, было рискованно. Нас могли задержать на вокзале, или, по телеграмме нашего командования - в пути. Но был и обходной путь. Надо было добраться до другого пункта, где во время войны был взорван ж.д. мост, и откуда шла другая линия на Белград, более короткая, чем окружной путь, по которому мы ехали в свое время. К этому пункту ходила немецкая машина из квартировавшей в Косовской Митровице воинской части. Отправлялась она рано утром, чтобы быть к 10 часам на месте переправы, до которой было 80 км по горным дорогам. Имущества у нас не было, и вот, прихватив свой нехитрый скарб, оружие и патроны, мы задворками пробрались к пункту отправления. Ехавших было порядочно, а машина - трофейный Бедфорд, вроде ГАЗ-66, низкая с широким носом. В кузове разместились с трудом, а я схитрил и примостился на предусмотренном конструкцией сиденье, в выемке между носом и угловатым крылом. Во время войны особых формальностей и правил перевозки не соблюдали, и я проехал свои 80 км, сидя, как в кресле, и созерцая живописные ландшафты. Когда мы приехапи, я покатился со смеху: все мои спутники, ехавшие сзади, были похожи на серые мумии от слоя покрывавшей их пыли. Особенно комичен был Володя Эйсмонт, худенький и щуплый: на грязно-серой маске лица скорбно мигали глаза в черном обрамлении век. Но так или иначе, все как то привели себя в порядок, и мы поехали. Поезд был транзитный, никто дукументов не проверял, что было нам на руку, т.к. бумажка с вызовом вряд ли была бы надежным прикрытием. По пути мы проехали довольно большой город Крагу'евац, прошлись по площади, где видели памятник королю Александру.с вытянутым книзу указательным пальцем, показывающим на чугунную плиту с известной уже нам надписью: "Чувайте Югославию!" За спиной короля виднелось здание оружейного завода, где обрели жизнь наши винтовки. В Белград прибыли под вечер, но было еще светло, и встала проблема, как пройти по улицам в нашем тряпье. Вышли из положения, окружив плотным кольцом Обуха, у которого брюки расползлись совсем, как на коленях, так и в местах противоположных, и таким образом добрались до того адреса, который был указан в вызове. Рабочий день кончился, и там был какой то чин, который выслушав нас, разрешил нам переночевать в этом офисе по закупке наемников. На другой день, после оформления несложных формальностей, нас обмундировали, выдав целый гардероб из нескольких комплектов одежды и обуви, и направили в казармы, расположенные примерно в километре от тех, где когда то я встретился с допотопными тракторами и долгожителем рядовым-генералом с метлой в руке. Предстояло еще рассчитаться с Шутцкором, и мы отправились туда и сдали оружие и фрагменты обмундирования, в котором приехали из Албании. Чтобы не возвращаться к теме о Шутцкоре, скажу что он так и остался в роли сторожа до конца войны, а затем вновь расползся по европам в поисках эмигрантской доли.

Оглавление Предыдущая глава Следующая глава

На главную страницу сайта