Что касается предложения написать что-нибудь о ссылке, то воспоминания у меня об этом крае не богатые и слишком частного характера. Вот Вам один образчик. По приезде в Красноярск, - запомнившийся мне поистине белокаменным, - мы на ночь остановились в привокзальной гостинице. Утром вместе с мамой пошли за билетами в Канск. Вернувшись в номер, мама обнаружила, что ее флакончик с “Красной Москвой” опорожнен и … заполнен водой! Но зато какая неописуемая красота сопровождала нас из Канска в Дальний Мост (Долгий Мост - прим. ред. сайта)! Ехали мы на подводе через засеянное поле, на небе ни облачка, а солнце удивительно щедрое, ласковое – внизу золото, наверху – бирюза…Красота незабываемая!..

Ну что можно написать о тех местах? Что весной грязь была по колено (это вовсе не поэтическое преувеличение!), и что однажды по дороге в школу я завязла в ней? Что запомнилась одна прекрасная зимняя ночь, хотя дело было около 10 часов вечера? Под высокой полной луной блестящий крупинками алмазов бесконечный снег, небо почти черное, воздух хрустальный, и вокруг ни души! Помню лес, и зимний, и летний – со множеством “огоньков”, и шумные игры в поздние летние часы на нашей широченной улице… Как видите, все это к моему папе отношения не имеет. Впрочем, вспомнила три его работы в этот период.

Отчим моей подруги Мани заказал папе свой портрет, небольшой, примерно 40-60, причем хотел увидеть себя на берегу реки с удочкой…на фоне густого летнего леса. Другая картина была заказана нашим хорошим знакомым (к сожалению, имен этой супружеской пары я не помню). Свою единственную дочь они, очевидно, потеряли до ссылки: я хорошо помню добротную фотографию этой девочки. Так вот, папа изобразил ее настоящей принцессой (впрочем, и на фотографии она была аккуратно одетой): нарядил ее в бордовое платьице, взбил ей каштановые кудри, отодвинул влево тюлевый занавес, а позади розовеющее зарево. [Теперь Вы понимаете, почему о своем портрете в статье я выразилась столь критически?] Возможно, были еще какие-то аксессуары, - теперь уже не помню: видно, больше всего меня к себе притягивала фигурка маленькой хорошо одетой девочки. Наконец, помню портрет какого-то местного начальника, семейная фотография которого сохранилась у нас.

Естественно, жизнь в селе не отличалась особым разнообразием. Там был клуб, где папа занимался его оформлением, а я пела в хоре. Помню необыкновенный ажиотаж среди интеллигентной части поселенцев, когда завезли фильм (кажется, иностранный) “Гладиатор”. Все ожидали увидеть историю Спартака (книга Джованьоли тогда была в большой моде), и каково было их разочарование, когда гладиатор оказался просто боксером…

Сейчас, когда невольно погрузилась в далекое прошлое, вспоминается многое, между прочим, и смерть так называемого вождя. Утром мама, услышав официальное сообщение от соседей через стенку, почему-то страшно перепугалась и заплакала. Именно в это утро папа предрек: “Не плачь, теперь нас освободят.” В школе в этот день все ходили хмурые и заплаканные. Жизнь как будто остановилась; все замерло, окаменело. В классе у нас устроили вой, и я вышла в коридор:

Только мне не плакалось…

Тут налетает на меня дежурный по этажу, мальчишка из 5 или 6-го класса: “А ты, жидовка, чего не плачешь?” Я молча пошла в класс.

Только мне не плачется,
На душе светло.