Матилде Блумфелде (Ренкацишлока). Воспоминания
Я родилась в Риге, на улице Стабу, 6. В семье нас было пятеро: отец, мама, сестра, я и брат. Я была младшая. Мама была дома, а что делал отец, точно сказать не могу.
14 июня 1941 года нас выслали. Было 4 часа утра. Пришли чужие. Мама вначале сказала, что надо закрывать дверь, но в ответ они велели собирать вещи, уезжать. В том же доме жил брат отца, денег у нас не было, и дядя дал нам денег. Дядя никогда не расписывался в субботу – забыла, как это по-латышски называется, но чужие сказали, что надо. Дядю не выслали. Сказали, что на пятерых можно взять 100 кг вещей. У меня было два пальто, мама сказала, чтобы надела оба. Я стеснялась. Нас посадили в машину и отвезли на станцию. Это были вагоны для скота, посадили в вагон 40 человек. Вечером пришли и сказали, что мужчины должны выйти. Брату моему было 17 лет, он вышел тоже. Отца больше не видели.
Везли нас поездом месяц. На остановках разрешали сходить за кипятком, потом снова в вагоны. Привезли нас в Канск. Там уже ждали лошади, и людей развезли по селам. Мы приехали в село Пермяково. В одной комнате жили три семьи – мы, Цейтлины и Гамкины. Нас было трое – мама, сестра и я. В семье Цейтлин были мама и две дочери, была еще Баран, она была одна, потом еще мать с дочерью и какой-то мужчина. Жили все вместе в одной комнате. Маму отправили работать в поле. Она болела. На работу пошла сестра, ей было 15 лет, я пошла учиться, но заболела и учиться уже не могла.
Через год нас отправили обратно в Канск, потом на Север. В первый год мама продала все вещи, меняла их на продукты, Я не знаю, как мы там могли жить. Я месяц болела, в комнате холодно. У меня была температура под 40, болело ухо, не знаю, как мы выдержали. Сестра ходила подбирать колосья. Потом ездила, меняла вещи.
Среди ссыльных была врач Гамкина. Она помогала. Друг другу очень помогали. Мама ходила к одной, у которой была баня. Это была хорошая женщина, она давала иногда кусочек сахара. Было это в Пермяково, километрах в 35 от Канска. Там была школа, два класса в одной комнате. Потом людей стали отправлять на Север, там школ не было. На Север плыли по Енисею до притока Нижней Тунгуски. В начале были в Надыме, там на полу спали все вместе пять семей. После этого в Альпере мы, Трейвуши, Сомеры, Баран жили в одной комнате. Там мама и сестра работали – носили «балки». Я была еще мала, ходила в лес, собирала ягоды, грибы. Мы, дети, собирали картошку. Мелкую, она там не росла – вечная мерзлота. Зимой уехали в Туру. В 1943 году меня, маму и сестру отправили на Тунгуску. Там нам пришлось пройти 300 км как бурлакам – шли против течения. Пришли на пустое место. Там уже были поволжские немцы. Из коры пришлось делать чумы. В первый день жилище устроили из сена. Сестра ходила рыбачить. Я стала работать позже. Хлеб давали по карточкам. Я чинила сети, чтобы получать хлеб. Денег, кажется, не было, только карточки. Эвенки иногда привозили мясо, и на спирт и махорку удавалось что-то выменять.
Из Туры ушли вверх, по Ейке и на Тунгуску. Была зима, и построить дом уже не успевали. Полдома было в земле, половина – наверху. В каждом углужила семья. Была Рудзите, мы трое, еще одна латышская семья, Баран и Гамкина. Посылали нас в лес, мы должны были валить деревья.
Сейчас думаю, как это мы, 12- и 13-летние не замерзли? Идти надо было через реку. Летом, когда лед сойдет, деревья приходилось нести несколько километров. Мы работали. Я заболела и четыре с половиной года пролежала в постели. Проблемы были с позвоночником, костный туберкулез.
Прожили мы здесь, на поселении, три года. Конец войны встретили тут же. В 1946 году на плоту отправились обратно в Туру. Заболела я в мае 1948 года. До 1952 года жила в санатории. Когда я вернулась, через неделю умерла мама. В 1956 году мы вернулись в Ригу.
В 1947 году мы были в Туре, оттуда отправились в Канск. Я пошла учиться на медсестру. Потом заболела.
Мама работала в бане кассиршей. Сестра тоже что-то делала, не помню. Трудно
ей было. Четыре года я вообще не училась. Когда я вернулась в Туру, подруга
сестры – она была каким-то начальником в больнице – организовала
фельдшерско-акушерскую школу, куда принимали с 5-классным образованием. Она
знала, что я с этим делом справлюсь, хотя
у меня и не было 5 классов. Начала учиться на подготовительных курсах. После
смерти мамы я пошла на бухгалтерские курсы, помощником бухгалтера. Вечерами
изучала экономику в техникуме, закончила уже когда приехала в Ригу. Поступила
работать.
Отчего умерла ваша мама?
У мамы было больное сердце. Целый год она пролежала. Мама узнала о
смерти отца. Было это в 1947 году. Сестра работала на заводе, где катали
валенки, потом училась в библиотечном техникуме. Учиться очень хотелось. Очень…
но не было возможности. Отец умер в Соликамске в 1941 году. Об этом мы узнали
уже потом…
Как выжили в Сибири, не знаю. В Ейку даже летом пароходы не заходили, продуктов не хватало. Нормы были маленькие, один день вообще ничего не дали. Привозили продукты и на оленях… Многие болели, умирали. Сестра зимой тоже ловила рыбу. Замерзала. У меня даже нет слов, чтобы обо всем этом рассказать…
Я до сих пор не могу понять, как мы остались живы, когда пилили деревья. Мы же были дети. Деревья падали, как нам удавалось уклоняться от падающих деревьев? Я и Улдис. Нам говорили, что там, где ветки, туда дерево упадет. Потом надо было напилить полкубометра. Рубили колуном. Весной надо было все снести на рамы – сколоченные три бревна – и по реке сплавлять по течению в Туру. Это и стало причиной моей болезни. Сестра обморозилась на лове. Мама солила рыбу. Когда рыбу привозили, брать ее нам не разрешали, все надо было сдавать государству. Жили в хибарке.
Когда шли пешком, видели такие же хибары, поставленные еще до нас. Были там и
чумы, покрытые корой. Один такой мы купили за 20 рублей,
дом построить до зимы уже не успевали.
Был какой-то уполномоченный, который надзирал за нами, он и продал одну хибару в одну комнату, там мы и жили. Кажется, там жили еще две латышские семьи, и Рудзите. Позже появились немцы с Волги. Прожили мы там три года. Сначала я чинила сети, потом работала в лесу. Была там и «целина», сажали картошку, хотя она и не очень росла. В Туре мама работала кассиршей, сестра шила, я училась в фельдшерской школе. Продолжалась такая жизнь года полтора. Потом мы уехали в Канск. Получить разрешение уехать в Канск было трудно. Приехали мы туда осенью 1947 года. Там мы встретили Адзьи, жили у них, потом стали снимать комнату. Я училась в школе медсестер. В 1948 году я попала в больницу Соленое Озеро, и четыре с половиной года пролежала в гипсе. Через неделю после моего возвращения умерла мама. Об этом я уже рассказывала.
О том, что в 1946 году детей увозили в Латвию, мы ничего не слышали. У нас на
Севере даже газет не было, а так хотелось читать. В Риге окончила техникум,
работала. Потом работала в Министерстве Промстройматериалов. Очень хотели уехать
в Израиль, шесть лет подряд получали отказ – «считаем это нецелесообразным».
В 1971 году получили разрешение – и я, и сестра. Уехали, в Израиле я
вышла замуж.
Я очень много болела. Ссылка очень изменила мою жизнь. Кто знает, как бы она сложилась. У нас ведь были все возможности... А может быть, нас уже и на свете бы не было… Убили многих, дядю, двоюродных братьев – в Риге убили… Скажу откровенно, когда я оказалась здесь, в Израиле, мне даже страшно было приехать в Ригу и все это видеть. А сейчас уже поехать не могу, у мужа болезнь Паркинсона.