Бернхард Борде. Воспоминания
Родился
в 1933 году
Нас выслали в ночь на 14 июня 1941 года. Мне было восемь лет. Мы делим жизнь на два периода – до 1939 года и после 1940-го.
Выслали нас, очевидно, из-за аптеки, из-за собственности. Аптека находилась на углу улиц Гертрудес и Авоту. Семья наша была очень большая, в аптеке работали и братья отца – старший и младший, у каждого из них было по двое детей. Если бы нас не выслали, никого бы не осталось в живых. Погибли бы все. И у двоюродных братьев было по двое детей. Во время войны родственники погибли в лагерях. Их, по всей вероятности, расстреляли. В Саласпилсе или еще где-нибудь. Погибли. Никого не осталось в живых, кроме высланных.
Почему выслали вашу семью, а они остались?
Очень простое объяснение. Аптека была на имя отца. Вероятно, так надо было.
Трудно мне сказать, не знаю. Мама была из люксембургской семьи; экономист, знала
иностранные языки, была и медсестрой. Ее отец был врач. Она окончила курсы
кройки и шитья в Риге. В Сибири это было важнее, чем иностранные языки. Чтобы
выжить.
Что вы помните, начиная с 14 июня 1941 года?
Накануне мы пришли с детского спектакля. Нам дали 20–30 минут, чтобы собраться.
Вероятно, так было со всеми. Те, кто нас высылал, сразу сказали, чтобы взяли
теплые вещи. Их было шесть человек, выглядели нормально. Это была система, и под
ее законы попадали нормальные люди. Я все происходящее воспринял, как и все...
На станциях можно было получить кипяток. Когда привезли, высадили из вагонов.
Было это в Канске, а потом распределили по разным местам. В Канске не
задержались, оказались в Тасеевском районе. Там были из всех стран Балтии. С юга
до севера.
Когда вас сажали в вагон, вы были вместе?
Посадили нас всех в один вагон, разлучили на Урале. Тех, кто мог работать, кто
не был инвалидом, отправляли на лесоразработки. Отец после войны был освобожден
досрочно. Когда кончилась война с Германией, отец приехал в Канск. В Канске было
много народу из Балтии, Европы, России.
Где вас разместили, как выглядел дом, в котором вы жили?
Нигде нас не размещали, жилье надо было снимать, платить за него. Были ли у вас
вещи, которые можно было менять? Провожающие принесли нам кое-какие вещи, на
первое время хватило. Не помню, что. У мамы был официальный документ о
медицинской практике, и она сразу же поступила на работу в какое-то медицинское
учреждение. Было на что выживать. По крайней мере, в первое время. Кроме
латышского, мы знали французский и русский языки, учили нас с пяти лет. У нас
была учительница, ходили в детский сад. Учились мы во французском лицее.
Кажется, начали учить и английский.
В школу ходили в Тасеевском районе. Поскольку мы учили русский язык (отец выписывал русские газеты, читал каждый день), мы не только понимали, но и писали по-русски. Относились к нам в основном хорошо, потому что и те, кто там жил, в большинстве своем тоже были высланы откуда-то. Относились нормально. Самое сложное заключалось в том, что тем, кого привезли, надо было искать работу там, где нужны были рабочие руки, а не по специальности, полученной ранее, она никому не была нужна. Год нам пришлось пропустить. Мы болели. Это была зима. В школе я там проучился до института. Знания там можно было получить двумя путями – официально, в школе, и те, чему учила жизнь, – от местных, от ссыльных.
Были ли в вашем окружении образованные люди?
Были. В школе я учился с дочерью профессора медицины. Там таких было много.
Трудно сказать, откуда был каждый. Не только из Балтии. Редко отцы были со
своими семьями...
Они были не из Риги. Это другая категория. Были люди из Ленинграда, были из Варшавы. Трудно провести границу. Многие высказывались очень откровенно, и я не помню, чтобы кто-то кого-нибудь выдал, на кого-то донес. Этого не было. В 1941 году закончилось мое детство! Я уже был не ребенок!
Как вы оцениваете это? Как чувствовала себя ваша мать?
Было трудно. До 1945 года главное было выжить. До Дня победы. После
1945 года, вообще-то после 1944-го, стало легче. До этого нам давали по 250 г
хлеба из отрубей. Это была норма на человека. И все. Мама умела шить. Когда в
медпункте ей ничего не давали, она ходила шить, и мы оплачивали квартиру.
Денежной системы как таковой не существовало. Деньги есть, но на них ничего не
купишь. В 1945 году мы уже были взрослыми. Мы гасили лесной пожар. Горел лес.
Гасили все. Почему и дети? Мы уже не были детьми. После 1945 года, на наше
счастье, вернулся отец. Мы переехали в Канск. Отец отсидел в лагере весь срок.
Тогда не существовало запрета на переезд в другое место, в другой город. Мама
была выслана, но на нас не было заведено никакого дела, хотя в списках мы
значились. Потом родители решили, что отец поедет в Ригу и начнет хлопотать, что
маму, как члена семьи, следует освободить. Поэтому сестра Ира закончила школу в
Риге и поступила в Ленинградский политехнический институт, но через некоторое
время ее забрали с лекций, отца тоже снова выслали из Риги.
Я жил в Канске, был уже студентом. А с нами было так – в 1951 году, когда закончились экзамены, у нас у всех отобрали паспорта. Вернули только после смерти Сталина. И в 1951 году без паспортов мы уже никуда не могли уехать, хотя Ира прислала мне все документы. Она училась. Теоретически я мог бы уехать до того, как у меня отобрали паспорт. В студенческие годы у нас были превосходные преподаватели. Многие из них находились в ситуации, подобной нашей. Деканом был Борисов Василий Николаевич. Позже он стал проректором. Он прошел войну, всех зачислял, никого не боялся. Мы учились, приехала Ира. Поговорили с деканом, и ее приняли тоже. Она закончила учебу без перерыва. Ваш статус ссыльного не повлиял на прием в институт? Нет, все экзамены сдал на отлично. Вот интересный момент – все были комсомольцами. Насмешка – сосланный и комсомолец! Или то, или другое! Были такие парадоксы. Преподаватели занимались с нами столько, сколько было нужно, не было никаких дополнительных занятий. В 1954 году нам выдали паспорта. Были каникулы, и мы получили телеграмму – можно получить паспорта. Но переехать мы не могли. Это было несерьезно. Касается это детей, молодежи. Все прочее началось в 1956 году, с Хрущева.
У вас не возникло желания перебраться в Латвию?
Об этом не могло быть и речи, отец этот путь проделал дважды. 1956 год – это
год, когда началась оттепель, и в это время отец стал ректором Технического
университета, и я попал в Технический университет. Таких, как я, там было
немало. Единственный выход для меня был – остаться. Ира уехала в Израиль уже из
Риги. Там было другое отношение, но ехать прямо из Красноярска – другое
отношение. Возможно, к Балтии Москва относилась иначе.
Как вы относитесь к тому, что были высланы из Латвии – с одной стороны, с
другой – если бы вы остались в Латвии… Получается, что…
Сейчас же продолжается то же самое. Страны начинают вооружаться, превращаются в
бандитские государства. И все смотрят. Тогда тоже все смотрели. Это государство
провоцирует ответную реакцию других стран, нацеленную на насилие. Плохо, что
выслали, но если бы не выслали, среди живых нас бы не было. Те, кто остался,
погибли. Должна быть какая-то гарантия, которая дается малым государствам,
потому что сотворить с ними можно все – добровольно присоединить и т.п. Балтия
еще куда ни шло, а Польшу поделили. Там погиб мамин старший брат, он к тому
времени уже был доктором медицинских наук. Он был военным врачом в Польской
армии. Младший брат учился в Вильнюсе. Остался жив. Любая диктатура ведет к
такому исходу, где бы она ни была…
Могу ли я попросить вас подытожить вашу жизнь?
Сын мой уже взрослый, внучка учится в 6-м классе, и я бы не хотел, чтобы
такое вновь повторилось. Все.
Часто вспоминаете, что случилось с вашей семьей в 1941 году?
Не часто, но иногда вижу во сне, что мы просто на улице! (Долго молчит.) Что
у нас нет дома.
Часто видитесь с сестрой? По мере возможности. Часто созваниваемся, переписываемся по электронной почте. Стараемся видеться как можно чаще.
Как вам кажется, подобные воспоминания нужно собирать?
Мне кажется, важно, чтобы в будущем людей ценили. Оценить надо и страны,
независимо от их размера, людей, которые в них живут, ведь мы видим сейчас, что
история может повториться. Здесь процент людей, которые много пережили и кто
интересуется историей, велик – с той точки зрения, чтобы это не повторилось.
Всегда существовали и существуют две категории людей. Я не думаю, что здесь
живут люди, которых вообще ничто не касается.
Помните ли вы Латвию, места, где жили? Тянет вас туда?
Я каждый год бывал. У нас договор с Рижским техническим университетом.
Продлевать договор трудно, ибо подписан он в 1993 году, сейчас другие
договоренности, но в принципе мы участвуем в разработке проектов. Я хотел бы,
чтобы сложилась такая международная атмосфера, при которой человека уважают.
Рабский труд – малопроизводительный труд. Считаю, что умными не рождаются,
такими людей делают обстоятельства – в Африке ты сорвал банан – и сыт. Здесь, в
северном полушарии, нужно обеспечить
себя продуктами, в противном случае пропадешь. Без разумного подхода это
невозможно – выжить.
Отец Исаак, мать Романа, Бернхард и сестра Ирена в Латвии.