Шавкунов Владимир Константинович. Воспоминания

Родился я в 1918 году. Проживал в Манчжурии в городе Чимгене, учился в русской школе. С 1929 почти по 1945 год обучался японскому языку. Затем работал или, как раньше говорили, служил в фирме Чурина 11 лет переводчиком с японского и китайского языка. Работал в Чимчуне (34-35 г.), в Мукдыне (36-37 г.), а с 1937 года в Харбине в трехэтажном магазине на пристани. В 1945 году вошла советская армия. Япония капитулировала 16 августа, в двадцатых числах был парад советских войск, а 28 числа приехали ко мне домой ночью из контрразведки "Смерш". Повезли куда-то. Возили так 10 лет и 10 месяцев. В пригороде, в районе Чианхэ в Харбине осталась моя жена, которая уже без меня родила сына.

30 сентября нас вывезли в Советский Союз. Сначала в Гвордейково или Никольск-Уссурийск, как он раньше назывался, а уже оттуда нас в декабре месяце повезли на Урал, на ВостокУралЛаг, в ТавдаЛаг. Нашили номер - И-776 посередине на спине и слева на груди. И - значит иностранец. Выдали нам бушлаты, чуни, ботинки ЧТЗ - Челябинского тракторного завода из резины, не ботинки, а просто подошва примотанная. Эта традиционная обувь была, третьего срока, кондовые. А зимой в лаптях ходили. У нас там специально люди сидели в лагере, которые и плели эти лапти. Лапти выдавали ежедневно, потому что день проходишь, и все разваливается. Потом уже валенки начали выдавать тоже тридцать третьего срока, шитые-перешитые.

Каждый день давали гарантийные 600 грамм хлеба. Перевыполнил норму - 750, 850, до 950 самое большее, а на работу не вышел - 300 грамм. Еще кормили чечевицей, овсянкой, перловкой жиденькой такой и мамалыгой из кукурузы. Заставляли нас пить хвойную воду. Это считалось противоцинговое. Хвою нас же и гоняли собирать.

Бараки были человек на 120-150, нары в два этажа засыпные, рузвенные, прямо на земле. Режим строгий - шаг вправо, шаг влево, конвой оружие применяет без предупреждения. Стреляли.

В ТавдаЛаге сидели японцы, китайцы, корейцы. Когда нас везли из Харбина, один кореец сбежал с поезда. А на следующей станции схватили какого-то другого. Привезли, спрашивают фамилию, а он и называет свою. Они: "Как? Что врешь?" Тот убежал, а этого схватили для количества. Какая им разница - две руки, две ноги, голова одна, все равно же рабочая сила.

Валили лес на лесоповале в 46 году, зимой. А весной, когда уже переставлял ноги руками после лесоповала, положили в стационар, немножко отошел. Шел мне тогда 28-й год. Затем направили на погрузку. В году 47 прислали приговор (взяли в 45), где узнал, что осужден по ст.58-4, 58-6, 58-10, 58-11, 58-19 - пятнадцать лет. Ну, 15 лет, думаю, не выживу и совершил побег. Я, Чикизубов Василий, Виктор Попов и Николай Тяжев, но он не наш, он отсюда, местный выскочили из зоны и побежали. Не готовились. Убьют - убьют. Все равно сидеть в той тюрьме. Но хорошо, что попался нам в тайге собаковод. Он бывший, видать, вояка, вооруженный, а у нас ни топора, ничего нет с собой. Спрашивает: "Курить-то есть у Вас?" Отвечаем: "Нету". Он бросил нам закурить. Посидели. Куда, - говорит, - будем выходить? А я на солнце посмотрел и говорю: "Вон туда, тут дорога недалеко, в тайге". Рассчитывали через Алтай уйти. Пошли мы, и сразу же вышли на железную дорогу. Там уже с трехлинейками, с автоматами бегут. Собаковод стукнул. Сразу оцепили всю зону. Меня и Тяжева схватили и начали бить. Собаковод защитил нас, не дал бить. Не его работа. Посадили в изолятор на голые с сучками жерди. Триста граммов хлеба в день. Сидим день, два, неделю. Потом вызывают в суд и еще добавили. Поселили нас в отдельный барак, где одни рецидивисты живут. Клопов! Блох и вшей, правда, не было, но клопов было много! Там при мне человеку берут палец и вытаскивают глаза за то, что провинился. Двое держат, один вытаскивает. У всех на глазах. Нас и фашистами и как только не обзывали. Вдруг закрывают этот барак на дегазацию - травить клопов. Нас увезли в зону не усиленного режима, а в общую. И вот мы там объявили голодовку. Все четверо. Семь суток не ели, не пили - сухая голодовка. Уже кровью мочились. Нас на руках унесли в стационар. Там майор Поливин или Боливин не то эстонец, не то западник откармливал нас курицей, бульоном, немножко отошли. Где-то с месяц пролежали и обратно в общую зону.

В штрафном лагере, помню, уже осень, слякоть, в лаптях выйдешь на вахту - раздевайся, делай гимнастику - форма шмона такая была, проверяли нет ли чего. Затем одевайся и иди в тайгу.

А в Азанке когда я был, то на погрузке леса сломал левую ногу. Меня лечил доктор Кармаленко, про которого говорили, что он, якобы, соучастник отравления Максима Горького. Он меня быстро вылечил, и до сих пор нога не болит, а было два перелома: открытый и закрытый.

В Азанке нас было полторы тысячи. Несколько человек не довезли, по дороге умерло. В моем вагоне, где я ехал, рядом со мной один старичок умер и еще несколько человек. И в лагере умирало до десятка ежедневно. Хоронили их за зоной. Помню, Максименко, здоровый такой парень сделал побег. Его убили. Я сам лично видел его убитым.

В 1948 году судили снова, 25, 5 и 5. 5 высылки и 5 поражения, не имея советского гражданства. После побега статьи 58-4, 58-3 переквалифицировали на 82 - это побег и направили еще глубже в тайгу. Там стоял всего один барак, мы называли его "замок Блинова". Это Свердловская Тавда. Где-то в конце сороковых привезли нас ТайшетЛаг, оттуда - на Вихоревку, с Вихоревки ноль сорок третья колонна - Анзеба, а затем меня, как строителя, направили в Тайшет. Там я был бригадиром бригады человек в пятьдесят. Первое время за зону выпускали, строили Тайшет, вернее, ремонтировали "Колос", так называемый Дом культуры. Потом перевели на ЦАРМ - центрально-ремонтные мастерские, там я тоже был бригадиром по ремонту всех корпусов. Оттуда нас забрали где-то уже в конце 53 года, а в 54 увезли обратно на Вихаревку. На Вихаревке мы работали на лесозаготовках, валили лес.

Уже начались освобождения. Отправили первых китайцев, японцев, а мы остались. Мои братья, сестры, мать узнали, что я жив, обрадовались, собрали вещи и приехали сюда, на целинные земли в Барабинск. И когда прибыла комиссия по освобождению, то меня в первую очередь выпустили. Сделали амнистию. Все сняли, все статьи. Спрашиваю: "А куда можно ехать?" Ну куда - куда угодно, - говорит, - Хочешь, обратно поезжай в Манжурию. У нас некоторые уехали: Кешка Афонов, Агеев. А у меня мать разыскала сестру, и они переехали в Черемхово, а жена Зоя Александровна Никольская в Находке живет. Поехал я с матерью в Черемхово, там пожили немного. Затем разыскалась сестра матери, тетка наша, приехали в Красноярск. Ходил в три месяца раз отмечаться, как иностранец в небольшой домик на ул.Диктатуры 23.

Где-то в июне шестидесятого подал заявление на Советское гражданство, а 3 ноября уже получил советский паспорт здесь, в Красноярске и военный билет. Мать, братья, сестры приняли гражданство еще в Харбине, а я три года жил без гражданства, не хотел брать его. В любое время мог уехать.

Сейчас уже третий год идет у меня тяжба с Бандурой Николаем Григорьевичем, директором спецавтоцентра. Он меня обозвал изменником Родины. А какой же я изменник? Вот и сужусь с ним. Даже на работу не устраиваюсь пока.

Подготовили Алексей Бабий, Елена Порохнявая
Красноярское общество МЕМОРИАЛ