Я иду к тебе с поклоном
Танковская школа и коллеги-учителя: Капитолина Яковлевна Сужина,
Таисия Николаевна Еготина, Наталья Никитична Городнова,
Валентина Николаевна Кононыхина, Галина Макаровна Вавилова
Танковская школа: Капитолина Яковлевна Сужина, Таисия Николаевна Еготина,
Александр Иванович Городнов, Наталья Никитична Городнова, Галина Макаровна
Вавилова, Августа Ильинична Вавилова, Валентина Иннокентьевна Лихачева,
Валентин Петрович Вавилов, Галина Ильинична Пермякова, Валентин
Михайлович Вавилов, Валентина Николаевна Кононыхина, Валентина
Егоровна
Вавилова, Владимир Иннокентьевич Лихачев, Октябрина Арсентьевна Вавилова,
Роберт Швинт, Лидия Швинт, Валентина Арсентьевна Вавилова,
Валентина Павловна Пермякова
Не могу решить окончательно - есть ли у меня малая родина... Она была деревушкой в одну улицу в енисейской тайге, начинавшейся школой, клубом, больничкой и кончавшейся колхозными фермами. На верхнем конце хозяйничала мама, Наталья Никитична Городнова, заведующая школой, на нижнем -отец, Степан Семенович Городнов, сначала рядовой колхозник, потом председатель колхоза. А большой дедовский дом посередине улицы был в годы моего сознательного детства своеобразным штабом. Сюда приезжало все начальство Ярцевского района. И здесь за длинным столом в большой комнате решались главные вопросы жизни деревни. Над столом висели портреты К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, И. В. Сталина, М. И. Калинина, К. Е. Ворошилова.
Первое обсуждение об объединении с колхозом «Северный пахарь» в 1958 году, помню, тоже прошло в нашем доме, пока обедал приехавший из Ярцева председатель Иван Емельянович Магон. И потом, кто не успел в первые месяцы перевезти свои дома из Танкова в Зотино, Ворогово, Ярцево, в Подкаменную Тунгуску, лишились их по причине случайного, якобы, пожара. Сожгли мою малую родину. Исчезла и маленькая точка на карте. С тех пор в жизни не раз приходилось доказывать, что была такая деревня и имеет право остаться в истории освоения Енисейского Севера.
До сих пор среди моих земляков случаются споры - правильным ли было решение о переезде в Ярцево. Я склоняюсь к мысли, что переезд стал социальным благом для детей танковцев. Ведь мы учились при керосиновых лампах и радиопередачу «Театр у микрофона» считали высшим наслаждением, не зная других культурных достижений, а после четвертого класса всем нам предстояла разлука с родителями и Жизнь в Ярцевском интернате. Однако все-таки каждый раз, заполняя анкету или биографическую справку, я с болью в сердце пишу название моей исчезнувшей с лица земли деревушки...
Ведь она, такая маленькая, что даже не на всех картах была обозначена, открыла передо мной большую, необозримую, непостижимо великую Советскую Родину. А началом активному познанию страны и мира были вечера, проведенные рядом с мамой за проверкой тетрадей ее учеников, когда она поручала мне по первой, самой лучшей, без ошибок и грязи, карандашиком проверить и поправить все остальные, когда, еще раньше, читала мне чарующие сказки Пушкина, вдохновлявшие тотчас же писать так же напевно, складно, красиво, когда обсуждала со мной последние известия, услышанные по «черной тарелке»-репродуктору или приемнику «Искра».
Но самое большое влияние на мое развитие оказали мамины уроки в школе, на которые я бегала с пяти лет «вольнослушателем», а потом я у мамы училась в первом - третьем классах и обижалась до слез, что она меня редко спрашивает, она же объясняла: «Я же знаю, что ты весь материал усвоила еще год назад, а сейчас мне надо других научить...».
Школа занимала самое видное место в деревне, стояла на угоре, и из ее окон были видны все суда, проплывающие вверх и вниз по Реке иногда бросающие якорь неподалеку от берега, чтобы высадить на лодки пассажиров, принять на борт новых, купить медвежьи шкуры, передать отправленные горожанами жителям деревни посылки, взять в ответ отправителям бочки с рыбой и ягодой.
Ребятишек иногда тоже брали в лодки - познакомиться с пароходом. А чаще мы ждали родителей на берегу. Вдруг на радостях, что продали дары природы, дадут лакомства - леденцы, «подушечки» и пряники... Такая щедрость была возможна только с наступлением навигации: ведь колхозники получали за труд «натурой», а редкие деньги тратились на покупку одежды и обуви. Только в доме интеллигентов (а их было три - четыре в деревне) деньги были круглый год. Мама не раз со смехом рассказывала, что бабушка моя, Марфа Егоровна Городнова, наставляла вернувшегося с фронта сына: «Женись на учительнице, у нее керосин есть и деньги».
А сын быстро открыл в будущей жене гораздо более ценное - нерастраченную любовь, щедрость необъятной души, широкий кругозор, умение бросаться на помощь любому человеку, быть другом...
Приехала она в деревушку Танково семнадцатилетней девушкой из Енисейского педучилища в разгар Отечественной войны. Она была невысокого роста, девчонки и мальчишки звали ее «молекулой» еще в Никулинской, а потом и в Ярцевской школе, и в педучилище, а она всегда училась наравне с ними и даже лучше их, мучаясь от цинги и ревматизма, теряя зрение от плохого питания и освещения. И вот теперь сразу стала в деревушке заметным человеком. К учительнице шли, чтобы она рассказала, как идут дела на фронте, объяснила написанное в газетах, прочла солдатские «треугольники» от мужей и отцов, зашила и подписала им посылки, а то и керосину плеснула в лампу или фасон платья помогла выбрать... Председатель колхоза Федор Евдокимович Городнов обращался и с более серьезными просьбами: прочитать лекцию, вывести ребятишек на сбор колосков или уборку картофеля.
Прижилась Наташа Комогорцева в деревне из сорока домишек. А в 1946 году вернулся домой демобилизованный солдат, воин-инвалид - двадцатилетний внук Алексея Нефедовича Городнова, у которого она жила. Слышала мама радостные возгласы, поцелуи на половине хозяина дома, но войти туда постеснялась, так и просидела над тетрадками Встретились они в клубе, на очередном отчетном собрании колхозников, на котором она всегда присутствовала как учитель, позднее - заведующая и директор школы.
Подвела ее к молодому солдату, еще не снявшему гимнастерку, сноха деда Алексея, заменившая его младшим внукам рано умершую мать, высокая черноглазая красавица Алена, теперь вдова фронтовика: - Знакомься, Ната, это взрослый внук Алексея Нефедовича - Степан. Два дня назад с фронта вернулся... Проводил он девушку до дедушкиного крыльца, в свой дом по соседству пришел, а матери, Марфе Егоровне, уже шепнули соседки, что знакомство состоялось, и она одобрительно к нему отнеслась... Стал приходить Степан в дом деда Алексея - дрова, воды занести, а потом перейти в светлую комнату учительниц и подолгу смотреть, как они готовятся к завтрашним урокам, тетрадки деревенской детворы проверяют. Мария Тимофеевна Хохлова, коллега, жившая с ней вместе, подшучивала: «Дело кончится свадьбой». И действительно, вскоре сказал Степан на берегу, под окнами отчего дома: «Я не смогу без тебя жить...». Поверила она ему. И выписали жених и невеста у Федора Евдокимовича немного продуктов, пол-литра спирта и пригласили всех жителей разделить с ними радость совместной жизни. Было это в холодном январе, а осенью дали бывшему фронтовику, инвалиду войны, путевку в санаторий, и уехал он в далекий и теплый Кисловодск. Через месяц пришел пешком из Ярцева в деревню, глянул на темные окна школы - не светятся, значит нет здесь жены, которая рано убегала на работу помогать техничке топить печи. Миновал и клуб. Остановился у зашторенных белыми занавесками окон больнички.
Мама не шала. Она ждала этих шагов, прислушивалась к шорохам и теперь приподнялась на кровати:
- Степан пришел!..
- Откуда?! - рассмеялась фельдшерица Женя. -Он еще в Красноярске.
- Нет. Это его шаги. Впусти.
А он уже поднялся на деревянное крылечко, пахнувшее смолой, с вечера вымытое дожелта с дресвой неутомимой санитарочкой тетей Марусей, дочерью председателя колхоза...
- Вы к кому? - дурашливо отозвалась из-за двери на его голос женя.
- К жене и дочке.
-О-о-о!
Он просидел у кровати мамы весь день, с любопытством глянул издали на меня - близко Женя не подпустила.
Через много лет я спросила папу, почему он был так уверен, что в маленькой белой палате лежит дочка.
- Я так хотел, чтобы у нас была помощница, чтобы она потом ухаживала за братиками...
Нина Евграфьевна и Никита Саввич Комогорцевы с детьми: Натальей, Верой,
Геннадием, племянником Григорием, внучкой Тамарой. 1948
Наталья Никитична, Степан Семенович Городновы, их дети: Володя, Тамара, Виктор
Оказывается, отец и мама до моего рождения определили назначение дочери в жизни - ухаживать, заботиться за младшими и слабыми! Думаю, я их ожидания оправдала.
А дальше были семейные будни, не всегда приятные, были дни отчаяния, когда маму удерживало в семье только его первое и искреннее признание: «Я без тебя не смогу...». Папа, надорванный войной, контузией и традиционными фронтовыми «сто граммами», действительно нуждался в поддержке, в воле людей более сильных духом, чем остался у него. И этой силой стали родители, Жена, потом я и сыновья. Мама родила двух мальчиков (и, как прежде, без декретного отпуска) - Виктора и Владимира. Она много работала, вела сразу два или четыре класса в одной комнате, что практиковалось тогда в малокомплектных школах, какой стала танковская. Часто ездила с отчетом в Ярцево или Никулино, где находился сельсовет и где, кстати, мама выжила, выросла, где - может быть, надо было раньше сказать - оказалась, как многие жители здешних мест, по воле непонятной и беспощадной «тройки»...
Семья Комогорцевых перед ссылкой в Никулино. Зюльзя. 1930 год
Привезли ее на берега Енисея из далекого Забайкалья в 1931 году пятилетней девочкой в составе большой семьи Комогорцевых - казаков-земледельцев, высадили в проливной дождь на никулинском берегу и оставили умирать. А они, несправедливо выдворенные из своих крепких крестьянских домов на родине, и здесь смогли быстро построить жилье и выжить наперекор судьбе. Воспоминания о трудном детстве были с мамой до последнего часа..
Чаще всего она рассказывала, как женщины и дети, ведомые ее мамой, несколько раз в день ходили в никулинский лес, собирали его дары и несли домой сразу по несколько заплечных корзин или ведер - семьям для поддержки сил и для продажи. Бабушка наша легко ориентировалась в лесу, но все-таки для уверенности подсаживала свою Наталку на плечи и спрашивала у нее, в какой стороне она видит приметы деревни. И все спутницы доверяли маленькому компасу на плечах стойкой женщины-труженицы, матери-героини Нины Евграфьевны Комогорцевой. Так моя мама познала тайны и щедроты леса и до 7 5 лет ходила за орехами, грибами и ягодами. Мало того, она все годы водила в него всех желающих - родных, соседей, коллег, гостей из города. Обычно к нам уже рано утром кто-нибудь прибегал разведать: «Наталья Никитична, пойдете в лес? Меня возьмите...». Собиралась компания и шла или ехала на лодке, а спустя годы - на мотоциклах через Галактиониху. И все были уверены, что мама наша и на ягоды-грибы выведет, и в село вернет...
Легко и сноровисто она гребла и копнила сено, с наслаждением доила корову, с радостью провожала по утрам ее и теленка на пастбище, не дожидаясь, когда подойдет все деревенское стадо к нашему дому.
В ожидании пастуха за речкой любовалась рассветом и Енисеем, рвала своим питомцам мягкие тальниковые ветки и крапиву для вечернего лакомства, для семьи собирала лечебные травы. Всех внучек она научила любить и понимать природу, помогала им договориться с пастухами о утреннем катании на лошадях, осенью вместе с ними рвала в кустах шиповник и черемуху... Она была истинно сельской Жительницей, и сколько мы, дети, не звали ее в город, она отказыва-лась: «Я не могу выносить его воздуха».
Сотни фотографий из маминого архива мы часто рассматривали с ней вместе. И она называла имена всех своих учеников, в окружении которых и была на всех снимках. Ученики - сколько их было за тридцать восемь лет работы? - тоже помнят ее до сих пор. Те, с кем мы встречаемся, дружим благодаря их уважительному отношению к своей первой учительнице, со светлой улыбкой рассказывают мне разные эпизоды их школьного общения с нашей мамой. Ей самой еще совсем недавно, уже будучи седовласыми, бывшие ученики в последний раз объяснялись в сыновней любви. Так и стоят у меня перед глазами эти мгновения: мы выходим из магазина или из поликлиники, а они идут навстречу, узнают, улыбаются, приобнимают за плечи и говорят: «Я так вас любил в детстве...» или: «Вы до сих пор - моя любимая учительница».
Я не буду смущать этих пожилых сейчас людей, потому не называю их имена, но я очень благодарна им за это внимание к моей маме. Сама она была со всеми - и с родными детьми прежде всего - сдержана на проявление чувств поцелуями или объятиями. Она объясняла такую сдержанность: «Я не хочу изнежить вас или сглазить ваше здоровье...».
Мама всегда была окружена «унечиками», как говорила маленькая первая внучка Наташа, переделав на свой детский лад слово «ученики». Они держались за ее руки, подол и сумку - и по дороге в школу, и после занятий. И сейчас они вспоминают, что она к каждому находила подход, даже к тем, от кого отказались другие учителя из-за слабых способностей, никогда не повышала на детей голос, учила их разумному, светлому, за что одни благодарили ее, а другие писали ей из больших городов, что в жизни их ждало совершенно другое - грубое, хамское и вороватое отношение... И она снова и снова своими советами в письмах помогала им пережить трудное вступление во взрослую жизнь.
...Я полтора месяца разбирала мамин архив, увидела в нем много исторических свидетельств, писем, открыток, по которым воссоздается жизнь нескольких поколений ярцевцев. Я читала ее планы уроков и просматривала тетради и фотографии учеников разных лет: Лиды и Веры Ивановых, Люды Кулаковой и Люды Куликовой, Сережи Мукина, Игоря Журбы, Сережи Тарханова, Гриши и Любы Сидоркиных... Надо ли говорить, что тетради мои и братьев, дневники и почетные грамоты были ей дороже ковров и хрусталя, занимали шкафы и стены!
Мамина коллега Клавдия Егоровна Тарханова недавно сказала мне, что мама была в школе живой энциклопедией. Действительно, она много читала, наш маленький дом был заставлен книгами и педагогическими журналами (и она хранила их, давно, морально устаревшие как воспоминания о педагогической работе, как бесценное наследие человеческого разума). А многие женщины-матери рассказывали, что она все годы работы в школе ходила к заболевшим детям в больницу. Да и я помню, что по разрешению врачей мама занималась с больными учениками, собрав их в одной палате, а если был карантин - с каждым учеником отдельно у его постели. А потом она еще шла в неблагополучные семьи, разговаривала с пьющими родителями, уговаривала их бросить пить и больше внимания уделять детям, объясняла, как трудно будет вернуть ребятишек после лишения родительских прав... Борьбе с пьянством в селе она отдавала (к сожалению, напрасно и только с ущербом своему здоровью) слишком много сил... Домой приходила поздно вечером, когда мы с братьями, накормленные бабушкой Марфой, уже лоились спать. Позднее она говорила: «Я и не увидела, как выросли и разъехались собственные дети...». Но и при постоянной занятости она оказывала на нас самое благотворное влияние - своим подвижничеством, своим примером.
Не берусь говорить за братьев, а я именно для нее тщательно готовила домашние задания и отлично отвечала на уроках, была активной во внешкольных делах. Получив золотую медаль, я сказала в школе на торжественной линейке: «Это медаль моей мамы...» - и пояснила удивленным учителям и ребятам: «...моей первой учительницы». Они зааплодировали... Детское желание не подвести маму стало свойством моего характера.
Наталья Никитична Городнова с коллегами. Они вместе работали в школе-интернате:
Антонина Сергеевна Карнаухова (слева), Анна Семеновна Божко
(Городнова) (в центре). Ярцево
..Хотя я была еще маленькой, но запомнила вечерний разговор мамы и папы с его родителями о том, что им предложили вступить в партию коммунистов. В Ярцевском райкоме партии уже хорошо знали наших родителей, потому и предложили им подумать о этом шаге. Я тихонько переживала за них, когда они решились написать заявления... С тех пор были еще и собрания в их жизни, ответственные решения перед людьми - тот же переезд всем колхозом в Ярцево, за который некоторые односельчане позднее нашего отца ругали, хотя рекомендации укрупнять хозяйства пришли «сверху»... Мама стала активным членом парткома совхоза имени Молокова. Много лет имела наряду с другими партийными, меняющимися, постоянное поручение - организовывать и вести передачи местного радио. Ее красивый голос вместе с мужским - и тоже красивым - голосом радиста, позднее председателя сельского Совета Леонида Петровича Зайцева каждые две недели звучал во всех домах и на улицах Ярцева. Если она бывала очень занята в школе или болела, изредка, уже старшеклассницей, я озвучивала ее текст, и односельчане огорчали меня своим мнением: «Ты так пищишь, то ли дело - голос Натальи Никитичны...». Недаром отец мамы, Никита Саввич Комогорцев, всегда хотел, чтобы его Таля стала радиожурналистом... Сейчас в мамином архиве я нашла пожелтевшие вырезки из «Енисейской правды» пятидесятых и шестидесятых годов: два состава радиокомитета на общественных началах, и в обоих - мама Они все еще такие молодые, радиоактивисты, много лет от души и для души писавшие историю села, рассказывавшие о лучших его людях. Мама столько лет хранила перевязанные нитками тетрадки этих радиопередач! В последнее наводнение на многих из них размыло водой текст... Она всплакнула, когда я, тоже с сожалением, сожгла их в бане. Уцелевшие мама высушила Она не могла выбросить строки истории села, Жизни ее в нем. Разбирая мамин архив, я увидела и справку № 476 Ярцевской райкомендатуры трудпоселения (такое вот название) от 29 июля 1940 года, разрешавшую ей «получить паспорт на основании постановления СНК СССР от 23 октября 1938 года без права проживания в режимных городах», подписанную райкомендантом Смирновым. Эта справка в то время и позволила маме, ребенку спецпереселенцев, поехать в Енисейск и учиться в педучилище.
Я видела ее в детстве и тогда узнала от мамы, что дедушка был незаконно репрессирован, и позднее спрашивала: надо ли мне при вступлении в комсомол, потом при поступлении в университет писать в документах об этом факте. Мама объяснила: «Дедушка реабилитирован как ни в чем не виновный, и не будет нечестным в документах не писать о этом факте». Реабилитирован! Как это было далеко от истины. Когда в девяностые годы наконец пришла пора публичного признания государства незаконных репрессий сталинской эпохи и оформления документов об этом, мы с мамой потратили четыре года на переписку с чиновниками. Одновременно мама искала эту справку, подсознательно помня ее... При мамином-то трепетном отношении к любому документу эпохи, при ее желании все сохранить для истории эта справка должна была лежать в ее архиве, и она значительно упростила бы процесс реабилитации, но так и не была тогда найдена. И мама одной из первых в Ярцеве вступила в борьбу за восстановление доброго имени семьи... Мы вместе прошли этот тернистый путь сполна, а потом мама восемь лет помогала землякам получить нужные документы. Безотказно ходила в сельсовет давать представителю суда свидетельские показания для реабилитации земляков. Одно из писем, подтверждающих эти ее добрые поступки, приведено в книге. Получив письмо М. П. Батырева, мама, как и для других земляков, по приезде судьи в Ярцево пошла в сельсовет подтвердить факт высылки еще одного забайкальца. Сколько раз она присылала мне документы ярцевцев, чтобы я отнесла их в УВД края для оформления справок о реабилитации! Я уже просила ее не делать этого, потому что было мучительно больно и морально, и физически каждый раз отстаивать очереди да еще в мое рабочее время. Но мама говорила в ответ, что она не может отказать в просьбах землякам, и извинялась, что причиняет мне этим страдания.
...Несколько дней в больнице мама спешила вспомнить пережитое, подвести итог. И выразить его вновь и вновь тихо звучащими словами: «Я всегда работала ответственно, добросовестно, по совести и для людей...». «Для людей...». Она повторяла эти слова как клятву, как наказ " я не сразу поняла, что так она уходит от меня...
А перед этим мама расспросила, как идет работа над шестым томом издания «Никто не забыт,..». Добрый десяток лет она была в Ярцеве секретарем совета ветеранов войны и труда, восстанавливала имена фронтовиков - ярцевцев, никулинцев, танковцев. Делала запросы в Подольск, в Центральный архив Вооруженных Сил СССР, где, как оказалось, работает ее ученица Катя Мокроусова (несколько лет назад она была в Ярцеве и приходила к маме, как и многие другие ее ученики). Мама посылала списки в райвоенкомат, в краевой совет ветеранов, руководителю рабочей группы по созданию «Книги Памяти» Леониду Степановичу Зюзину, просила меня еще и еще раз Захватить с собой в Красноярск листочки с фамилиями вспомнившихся земляков-воинов. А до этого она несколько лет торопила сельский Совет с установкой памятника воинам, не пришедшим с войны. Правда, он оказался недолговечным... Потом она просила сыновей посодействовать тому, чтобы в мраморе сохранилась память о погибших в Афганистане мальчиках - Игоре Высотине, сыне ее землячки-забайкалки Нины Ионовны Мальцевой-Высотиной, и Володе Астафьеве, племяннике великого писателя...
<...>