Воспоминания о Сибири
Нашим отважным мамам посвящается
Автор -Аста Эенок, депортированная в ходе сталинских репрессий на Центральную усадьбу Балахтинского зерносовхоза (ныне Чистое Поле) в четырехлетнем возрасте в 1949 году.
Последнее фото в Эстонии 1948 год Аста с братом и мамой
В середине апреля 1949 на станции Ужур после почти трехнедельной дороги в неизвестность, отцепили вагон с депортированными эстонцами и еще два-три вагона, поезд следовал дальше. В вагоне были в основном молодые женщины с маленькими детьми и старцы, мужчин было трое - двое средних лет и один молодой священник. На перроне уже ждали представители колхозов, которые стали отбирать себе работников посильнее, наш вагон все обходили стороной. Наконец, один из начальников в приказном порядке определил нас на Центральную усадьбу Балахтинского зерносовхоза.
Начался новый путь на грузовых машинах по бездорожью, машины скользили в грязи, проезжая по краям оврагов. Темнело, вдали горели костры, пахло дымом. Кто-то пошутил - попали прямо в пекло! Позже выяснилось, что это жгли "батареи" навоза, в Эстонии такого нет, там навоз используется в качестве удобрения на полях, но земля зерносовхоза была очень плодородна в то время и не нуждалась в подобном удобрении. Шоферы не решались ехать ночью, переночевали в какой-то деревне. На следующий день к вечеру прибыли на место. Разместили нас в клубе, там на полу и переночевали. Утром явился комендант, который зачитал приказ о том, что нас поселяют в зерносовхозе пожизненно с ограничением территориального передвижения. К счастью, одна женщина была постарше и владела русским языком, остальные выросли в свободной Эстонии и не понимали ни слова. Она перевела, и это было первое разъяснение о случившемся. Оказывается, в Эстонии нас просто собрали из разных концов Харьюского уезда для выполнения плана, загнали в скотский вагон и отправили в Сибирь.
Разместили нас в бараках по две-три семьи в одной комнате, несколько семей поселили в землянках на берегу оврага. Первое время было очень трудно, чужая земля, климат и незнание языка. Работать посылали на подработку зерна, на ферму, стройку и даже в тайгу. Позже определились постоянные рабочие места. Мамы уходили на работу уже на рассвете, дети оставались дома одни, хорошо, если были старшие братья и сестры. Мне в то время было четыре года, мой брат заболел еще в Эстонии воспалением легких, которое в дороге дало осложнение на сердце, и его с мамой положили в больницу. Я осталась совсем одна. Женщина из нашей эстонской деревни взяла временную опеку надо мной, но и она уходила на работу. О Сальме Клоорен скажу немного подробнее: во время первой депортации её не было дома, и вместо нее увезли троих ее маленьких деток и престарелую свекровь (как позже выяснилось, всех детей в отдали в разные детдома, а свекровь- в дом для престарелых). Сальме, думая, что всех везут в одно место, поехала добровольно с нами.
Я была настолько маленькой, что засыпала там, где меня заставала усталость, меня часто находили спящей в дорожной пыли головой на траве обочины. К счастью, ничего плохого не случилось. К осени мой брат выздоровел, и мы все стали жить в красном бараке в одной комнате с двумя пожилыми женщинами, теперь за мной был усиленный присмотр!
С нами был молодой священник Йоханнес Беттлем, который втайне обучал молитвам и богопослушанию. Благодаря ему, мы знали, что такое папа, ведь наших отцов с нами не было, они в основном были арестованы. Помню, чтобы призвать меня к послушанию, маме нужно было только сказать: наверное, придется рассказать о твоем поведении дяде Беттлему. Он очень любил детей, дома у него остались два сына, трехгодовалый и только что родившийся. Дядя Беттлем часто брал меня на колени, гладил по голове и со вздохом говорил: "Наверное, мой старшенький уже такой же большой, как ты!" Эти моменты были для меня неоценимы, и я всегда старалась быть хорошей девочкой. Иоханнес Беттлем был мастер на все руки, он работал электриком, проводил телефонные линии, клал печи, вместе с нашими мамами мастерил из посылочных ящиков комоды и из всего подручного умудрялся делать мебель, которой тогда ни у кого не было. Его очень ценили и руководители совхоза, доверяли даже работу вдали от Центральной усадьбы. Он договорился с комендантом о переводе в наш совхоз своих давних друзей Кетсии Раннут и ее мамы Йоханны, они вначале попали в очень бедный колхоз и, поскольку были городские жительницы, совсем не справлялись с трудной деревенской работой.
Пастор Беттлем с Карин Паркас в день её крещения
В зерносовхозе Кетсию отправили работать в мастерские, ученицей токаря, но вскоре приехал молодой инженер, который сразу понял, что пианистке не место в токарях. По его просьбе Кетсию взяли на работу в школу учительницей музыки, правда, в первое время ей доверяли учить только в присутствии классного руководителя, но вскоре поняли, что выпускница Таллинской консерватории вполне благонадежна. Она работала в школе с 1951 года до отъезда назад в 1955 году. Ее мама хорошо шила. Советский офицер, депортировавший их, посоветовал взять с собой швейную машинку.
Йоханна обшивала нас всех: перешивала одежду матерей для детей, переворачивала изношенную сторону на обратную и комбинировала разные кусочки. И она , и все мы были благодарны этому офицеру. Моя мама тоже очень хорошо шила, у меня были красивые платья и, как вспоминала Наташа, для фотографирования ей даже занимали мое платье.
Люди в зерносовхозе были очень добрые и дружелюбные. В первое время относились к эстонцам с опаской, видно, слухи о прибытии "фашистов" дошли раньше нашего приезда, но вскоре, играя вместе, дети поняли, что эти так называемые "фашисты", даже не знали значения этого слова, не говоря о какой- то вражеской деятельности. Работая вместе, подружились многие родители, Наташа помнит, как наши мамы вместе пели рождественские песни одна на немецком, другая на эстонском.
Айли Иваск и Аста Эенок в предпоследнюю зиму в Сибири
Люсина мама была тоже очень добрая и приветливая, помню, их дом находился на полпути к школе, и зимой она часто зазывала нас в жилье, сажала на русскую печь отогреться, поила чаем с калачами и только тогда отправляла домой, очевидно, спасая не раз таким образом наше здоровье. Когда наша семья получила разрешение вернуться в Эстонию, Петровы предлагали маме оставить нас с братом до окончания школы у них, но мама не захотела. Но сколько этот факт говорит о доброте этой простой русской семьи! Когда мы уезжали, Люсина мама зажарила нам в дорогу утку и напекла калачей, они всей семьей провожали нас, спасибо им за это!
В то время на Центральной усадьбе зерносовхоза жили в основном молодые семьи (25 - 45 лет) с маленькими детьми, очевидно, это помогало пониманию друг друга. Были и одинокие старики, один из них жил в землянке на берегу оврага. Он пек очень вкусные пироги с зеленым луком и яйцами, приглашал детей в гости, угощал ими и рассказывал интересные истории, а их у него было предостаточно. Он был, как помнится, бывший моряк, владел многими иностранными языками, и дети с большим интересом слушали его. Какой национальности он был, не помню, почему-то думается, что поляк. Я до сих пор пеку пироги по его рецепту, и мои дети называют их "пирогами сибирского старца".Таким образом жили рядом люди разных национальностей.
Нашим мамам было очень трудно, тяжелая работа, маленькие дети, мало денег и еды (помню, что варили кашу из толченой пшеницы, очень невкусная, но питательная), позже стали получать из дома посылки, это давало облегчение. Эстонцы очень дружили между собой, помогая друг другу, делясь ,чем могли. У одной семьи не осталось в Эстонии родственников, их тоже не обделяли тем, что приходило в посылках. Одна из женщин, попав под повозку, сильно повредила ногу и не могла долго работать, ей помогали ,чем могли. Все это очень нас сдружило и, как говорила в конце своей жизни одна из наших мам,- Ада, сделало из нас не просто друзей, а нечто намного больше- дружных родственников.
Осенью старшие дети разного возраста пошли в школу в основном в первый класс поскольку не умели говорить по-русски. Несколько старших детей пошли в свои классы по возрасту. Учителя были очень терпеливые, случалось много смешных происшествий и недоразумений из-за непонимания.
Мы, младшие дети, остались дома, я подружилась с русской Люсей Петровой и немкой Наташей Циммерманн. Поскольку мы все еще только учились разговаривать , то получился у нас троих свой русско-эстонско-немецкий язык, который взрослые часто не понимали. К сожалению, я помню из немецкого только несколько слов и выражений (позже учила английский), но до сих пор часто называю куклу - пуппе, хотя по эстонски употребляется слово нуку. К моему великому удивлению Наташа, с которой мы нашли друг друга благодаря "Одноклассникам" почти через 60 лет, помнит тоже немного эстонский, про Люсю не знаю, к сожалению с нею у меня контакт отсутствует.
В 1952 году пошли и мы в школу, там уже учились только на русском. В первом классе у нас с подружками возникла проблема - нас трое, а за одной партой могут сидеть только двое. Точно не помню, но, по-моему, нас в течение учебного года не раз пересаживали, во втором классе проблема разрешилась, поступила новая ученица Эмма Мильдер, с которой мы быстро подружились и нас стало две пары. Дома мы разговаривали на эстонском, мамы учили нас читать и писать на родном языке.
Моей первой учительницей была Екатерина Спиридоновна Анненкова. Это учительница с большой буквы, она была нам второй мамой, помню, зимой перед уходом из школы мы выстраивались перед нею в раздевалке, и она проверяла, как мы одеты, укутывала в платки и завязывала шнурки. Она была очень терпелива, ведь в нашем классе были дети разных национальностей - немцы, поляки, литовцы, русские, эстонцы, украинцы, цыгане, почти все плохо владели русским языком, но она нас понимала и умела научить необходимому. Было множество смешных и грустных случаев из-за незнания языка или акцента при произношении, но она никогда даже глазом не моргнула, не говоря о том, чтобы высмеять кого-нибудь, вызвав этим насмешки других.
В детстве она сама пережила очень страшную трагедию, на ее глазах белогвардейцы шашкой отрубили ее отцу голову, перед этим заставив его вырыть себе яму. Страшно представить, что ее семья пережила! В одно лето недолго я нянчила ее маленького ребенка, в тот период она научила меня некоторым хозяйственным делам, например, вытирать клеенку, в нашем жилище такой "диковины" не водилось, и я никак не умела вытереть ее досуха. У нее было радио, здесь я впервые услышала пение Георга Отса и перевела текст его песен, она была удивлена, узнав, что он- эстонец.
Благодарность за хорошую учебу
Учеба мне давалась легко, до четвертого класса у меня были только пятерки и учителя поговаривали о том, что летом я поеду в Артек - в то время ученики, окончившие четвертый класс на пятерки, получали путевку в пионерский лагерь Артек. Но в третьей четверти у меня появилась четверка по пению, и как я ни старалась, годовой оценкой стала четверка. Я была очень несчастна, и только уже взрослой, поняла, что дочь репрессированной эстонки нельзя было так поощрять. Очевидно, сначала и учителя не знали этого, иначе вряд ли стали вести разговор про Артек!
Многонациональный третий класс в день вступление в пионеры. 1954 год.
Первый ряд :поляк Ян Довнарович, его сестра Тося, русская Люся Петрова, немка
Наташа Циммерманн, русские Юра Еремеев и Юра Герасимов, эстонка Аста Эенок,
цыган ( к сожалению не помню имени).
Второй ряд: пионервожатая (к сожалению, не помню имени), Екатерина Спиридоновна
Анненкова, Сусанна Петровна Яскеляйнен, эстонка Малле Кальюранд ,русский Коля
Трофимов.
Очень интересна была пионерская пора, у нас были разные кружки: самодеятельности, тимуровский, фотографии и т.д. Я была активным ребенком, в пионерской дружине прошла все этапы иерархии: была председателем Совета отряда, знаменоносцем дружины и в последние две четверти моего пребывания в Сибири- председателем Совета дружины. Пионервожатой была выпускница нашей Балахтинской средней школы № 43 Валя Толстикова, она была очень молода и активна, поэтому отлично понимала нас. С нею мы были постоянно чем- то заняты. Особенно запомнилась поездка на районный фестиваль художественной самодеятельности. Для поездки в Балахту нам из совхоза дали телегу с лошадью, и мы поехали не по большой дороге, а по нижней -вдоль реки. Ехали так медленно, что к нашему прибытию все участники уже закончили выступления, мы были очень огорчены, ведь готовились к этому смотру всю зиму, сами сшили себе костюмы. По просьбе Вали нам все -таки разрешили вне конкурса исполнить танец "Молдовеняска". Несмотря на неудачу в конкурсе, своей поездкой в Балахту мы остались очень довольны, ведь это был первый самостоятельный выезд из дома! Ночевали в спортивном зале какой-то Балахтинской школы, впервые увидели речные суда, ведь у нас в зерносовхозе, Чулым не был судоходным, восхищались двухэтажными домами - таким у нас был только клуб.
Здание средней школы Балахтинского зерносовхоза
Летом организовали пионерский лагерь - работали в совхозном огороде, поливали огуречную плантацию, вечерами жгли костры, допоздна пели пионерские песни, играли в разные игры, и всегда с нами был наш учитель истории (бывший директор школы) Болдырев Сергей Александрович.
Ночевали дома, только несколько ребят, построив себе шалаши на ветвях близрастущих боярок, оставались ночевать около плантации.
Идём
Особенно памятным был поход через Чулым и горы к Енисею. Летом 1957 года, в мое последнее лето в Сибири, Болдырев Сергей Александрович, завуч Яскеляйнен Сусанна Петровна и пионервожатая Толстикова Валентина с группой учеников пятого класса отправились в поход. Реку преодолели на лодке, которую плавили туда-сюда несколько раз. Одна из переправ, где оказалась я, была неудачной: лодка перевернулась. У меня на шее был фотоаппарат, который я с большим трудом выклянчила у брата. Не знаю как, но я сумела оставить его сухим и была этому очень рада. Над падением в воду смеялись все беспредельно! Погода была жаркая, и скоро все высохли.
После купания во время переправы. Справа смеется Аста Эенок
Ночевали в шалашах, делать которые из подручного материала научил нас Сергей Александрович, спали на жесткой земле, было холодно, но никто не жаловался, и утром все встали бодрыми. Кушать готовили сами на костре из взятых с собой продуктов, костер разжигать учил нас тоже он. Мальчики были очень довольны, когда им удавалось разжечь костер одной спичкой. На следующий день вышли к Енисею. Как он был прекрасен! Но в том месте очень глубок, вода холодна, и нам запретили купаться, разрешили только умыться. Впервые я увидела сосновый бор с высокими прямыми деревьями, у нас в зерносовхозе такие не росли. Путь продолжился в плодово-ягодный сад, садовник рассказал нам много интересного о стелющихся яблонях, которые он выращивал в суровых сибирских условиях. Интересно получилось ли это у него и если "Да", то как этот сорт стал называться?
В плодово-ягодном питомнике с садоводом
Затем отправились в райцентр Новоселово, переночевали в школьном спортзале, посетили пристань и где-то рядом с ней смогли, наконец, искупаться в Енисее. В каком-то парке слушали концерт, посетили молочно - консервный завод, где нам показали производство сухого молока.
На Новоселовском молочном заводе
Обратно через Чулым переправились на пароме, там нас встретил грузовик и благополучно довез до дома. Сусанна Петровна, которая в школе была очень строгая, так, что ее все побаивались, в походе оказалась очень приветливой хохотушкой, до полуночи рассказывала девочкам разные интересные истории. Валю вообще все очень любили как в школе, так и в походе. Было сделано множество фотографий, которые помогли сохранить память о прекрасно проведенном времени и о сдружившем нас походе.
Переправа через Чулым
На следующее лето мы вместе с Сергеем Александровичем планировали раскопки кургана, находящегося между селом и школой. Но меня в Сибири уже не было. Многими годами позже выяснилось, что раскопки кургана не проводили (то ли не получили разрешения, то ли интерес к этому угас). Очень жаль! Меня история курганов всегда очень интересовала, но, к сожалению, как я понимаю, никто до сих пор не знает, что в них находится.
В школе было очень много различных кружков, мой брат Арне Эенок увлекался фотографией, и дома у нас мальчики постоянно что-то химичили и строили. Брат долго копил деньги на фотоапарат и выписал его через "Посылторг", позже тем же путем покупал химикаты и фотопленку. Арне занимался и в столярном кружке, в школьных мастерских постоянно кипела работа. На одно лето мальчикам дали задание отловить определенное количество сусликов, сильно вредивших пшеничным полям. Поскольку я постоянно плелась у брата в хвосте, он взял меня с собой. Эту работу необходимо было проводить ранним утром, суслики стояли на задних лапках около своих норок и свистели. Мы носили ведрами воду и заливали ее в норку. Суслик ,убегая от воды, выпрыгивал из запасного входа, а там уже другой мальчик ловил его. К счастью мы с братом были заливальщиками, и я остального не видела.
У мальчиков была лодка, и они любили рыбачить, иногда брат брал меня с собой, сделав мне удочку. Но чаще им удавалось "стрясти меня с пяток" - как они выражались. Мой брат тоже был отличником, к сожалению, его образовательный путь окончился в Сибири. В Эстонии поблизости не было русской средней школы, а перейти с русскоязычного обучения на эстонское было очень трудно.
Это я знаю по себе, но у меня не было выхода - я училась только в шестом классе и была обязана окончить школу. Сначала брат работал в кузнице помощником кузнеца у дяди ,родного брата мамы, а после армии -на экспериментальном заводе, который выпускал карты - маленькие гоночные машины, они тогда имели большой спрос. Им было разработано много новшеств, но поскольку Арне не имел высшего образования, зарегистрированы были на других. К большому несчастью, жизненный путь моего брата Арне Эенок окончился в 37 лет. Его организм не выдержал, очевидно, дало знать пережитое во время депортации воспаление легких, которое дало осложнение на сердце.
Такими были наши школьные годы в далекой сибирской школе. Все мои сибирские соратники из Эстонии добрым словом вспоминают школьные годы и хвалят своих учителей. Как рассказывает Тийу Куускманн, одна из двух эстонских выпускников, успевших окончить Балахтинскую среднюю школу №43, многие учителя имели высшее образование, что в послевоенный период было довольно редкое явление. Несмотря на то, что у моей первой учительницы высшего образования не было, для меня она навсегда осталась примером Учительницы! Я невольно сравнивала ее со всеми последующими учителями, а их у меня за долгие годы учебы (окончила Таллиннский политехнический институт), было немало. Наверное, для всех первая учительница, как и первая любовь, остаются навсегда дороги и памятны.
В шляпе Яскеляйнен Сусанна Петровна Справа от неё Аста Эенок
Последние годы нашего пребывания в Сибири многие эстонские дети летом работали в совхозе, зарабатывая себе карманные деньги или помогая матерям собрать средства на обратную дорогу. Если в Сибирь нас привезли бесплатно, то обратно надо было ехать на свои деньги, а это было недешево. Наша дорога с мамой и братом обошлась в 1090 рублей, что в то время было очень дорого. Мальчики трудились в мастерских, крыли крыши, работали на кирпичном заводике, стройках, пасли скот. Девочки в основном работали в поле, на сенокосе или помогали мамам. Моя мама в последние годы доила отелившихcя коров, в ее обязанности входило и пасти их, я помогала ей. Это сделало нас трудолюбивыми и давало знание, что в жизни ничто не дается просто. Тийу Куускманн работала учительницей немецкого языка, Уно Найрисмяги- киномехаником.
Вспоминая о детстве на Балахтинской земле, никак не обойтись без природы. Хотя мы и жили недалеко от видневшихся отрогов Саянских гор, это никак не ощущалось - всюду степь, склоны, овраги и обширные поля, но вдалеке за Чулымом уже горы, они звали и манили вдаль. Наверное, оттуда появилась моя любовь к горам, я объездила почти всю Европу, но моя первая любовь - австрийские Альпы, они чем- то похожи на подножье Яблоневого хребта Саян, и когда мне в жизни трудно или я чем-то болею, я всегда в мыслях уношу себя в Альпы. В Сибири нам выделялось каждое лето маленькое поле для посадки картофеля и овощей. В первое лето поскольку картофеля было мало, мамы, очистив клубень потолще, посадили картофельную шелуху с глазками. А так как почва на Балахтинской земле очень плодородна, осенью выкопали отличный урожай, и в дальнейшем уже не испытывали проблем из-за отсутствия любых семян. Для хранения картофеля суровой сибирской зимой в домах у всех под полами были вырыты ямы - так называемые подполья. Уход за своими участками в основном возлагался на детей. Наш участок находился за большим полем недалеко от первого отделения. До сих пор помню колыхание пшеницы в поле и как она пахла после дождя, когда снова выглядывало солнце. Где-то вдалеке за нашими участками был овраг, там цвели необычайной красоты цветы. А какой у них был аромат! В Европе все эти цветы выращивают в садах, но запах у них отсутствует. Там же около участка росла клубника, ее мы собирали ведрами и даже сушили на зиму.
В Трифоновском бору
Ранней весной лужайка вокруг кургана покрывалась пестрым ковром из белых и синих лютиков, между которыми росли зеленые стручки, напоминающие лук, их мы собирали, ползая на коленях и ели. В долине реки росло целое сине-белое море ирисов, или как мы их называли, - пикулек. В начале лета за старым Чулымом, около того места, где перевернулась наша лодка, расцветали жарки, превращая луг в грандиозное огненное зрелище. Вниз по реке на лугах росли пионы и тюльпаны, мы пробовали на вкус луковицы тюльпанов, мне они не были по вкусу, но некоторые ребята их ели. Из черно-сизых блестящих семян пионов девочки делали себе красивые бусы. На берегах притоков Чулыма во влажной почве росли красивые скромные беленькие цветы с коричневыми пылинками, их названия я, к сожалению ,не помню. Из деревьев помнятся ивы, склонившиеся к реке, и боярки около огуречного поля, на которых у мальчишек были шалаши и где мне с братом удалось однажды переночевать. Но это не особенно приятное воспоминание: комары были очень кровожадны, их было неописуемо много. Под боярками росла дикая черная смородина, которую мы тоже собирали, воюя с комарами. В школьном саду росли высокие тополя, мой класс под началом Екатерины Спиридоновны тоже посадил свои тополя. Если они еще сохранились, то им уже около шестидесяти лет. Особенно красива в Сибири черемуха, так роскошно она нигде больше не цветет и не благоухает. Ее ягоды, иногда крупные, как вишни, имеют сладко-терпкий, вяжущий вкус.
Но главным притяжением для детей был Чулым! Хотя около нашего села он не был судоходным, у него было достаточно глубины и ширины, а весной во время половодья, сливаясь с притоками, он расширялся, как море. Зимой покрывался толстым льдом, который с грохотом ломался весной, и тогда огромные льдины глыбами громоздились у скалы на повороте реки. Льдины были таких размеров, что, встав дыбом, становились вровень с её вершиной . Мальчики, несмотря на строжайший запрет, все-таки бегали по ним. Если посмотреть на карту, то Чулым, как кружевное боа, бесконечно меняясь, то растекается, то сужается. Летом детей от реки невозможно было оторвать. Там мы все научились плавать, но, к сожалению, я там приобрела и страх перед большой водой. Как-то перед грозой я осталась на реке одна и решила ее переплыть, где -то на середине услышала гром, почувствовала усталость и решила плыть обратно, хотя до песчаного противоположного берега было ближе и, отдохнув там, я смогла бы спокойно вернуться. Река около нашего берега довольно глубока, где -то на середине я попробовала встать на ноги и, не достав тверди, пошла ко дну. К моему счастью мимо на лодке плыли мальчики и вытащили меня, ухватив за косы. После этого я стала бояться плавать. В Чулыме есть опасные водовороты, так называемые могилы, из них я дважды вытаскивала своего брата. Около водоворотов вода мелкая и спокойная, но, сделав лишь один шаг в сторону, попадаешь в воронку, которая затягивает тебя. Несмотря на это, при вспоминании о своем сибирском детстве, в первую очередь вспоминается Чулым.
Недавно мы со своей сибирской подругой Айли, отдыхая в санатории для репрессированных, путевки куда нам ежегодно бесплатно выделяются, мы познакомились с мужчиной, который тоже в детстве был на Чулыме. Он говорил, что был на дельте реки и что она там узкая и вливается в озеро, перевернув этим все наши знания о нашей величавой в1800 километровой реке ,впадающей в Обь. Это нам никак не давало покоя и, углубившись в географию, мы с великим облегчением узнали, что есть два Чулыма, и тот другой - и есть маленькая речка, впадающая в озеро. Даже не верится, что на той речушке стоит город, который называется Чулымском.
Особенно запомнились из детства лютые зимние морозы, очень глубокий снег, в котором мы выкапывали целые города и играли в них в прятки; пурга, во время которой мама, боясь, что я потеряюсь по дороге в школу, привязывала меня шалью к пальто брата. Знойное лето - сияюшее высокое солнце, ясное небо после дождя, внезапно нагрянувшая гроза, дорожная пыль, в которой босая нога утопала, как в мягком шелке.
Из еды помнится жмых- большие круглые спрессованные диски подсолнечных семечек .И еще чего-то, чем кормили скот, но дети каким то образом доставали это и с удовольствием ели, это напоминало нынешние популярные мюсли, так что нас можно назвать первооткрывателями этого полезного продукта. Иногда для скота привозили арбузы, среди них мы тоже находили съедобные. Отличной жвачкой считался вар, его нужно было знать, как выбрать из битума. Но лучшей жвачкой была лиственная сера, ее мы искали на огромных лиственных бревнах, привезенных мамами из тайги, это была прозрачная розовая тянучая масса с нежным сладковатым привкусом. Много ели чеснока, помню, что идя в кино,( а в то время в клубе часто показывали американские трофейные фильмы - оттуда и знание о жвачке), мы брали с собой кусочек хлеба и головку чеснока. Очевидно, это помогало перенести суровую сибирскую зиму. Горбуша была нашей основной рыбой, ее в чистых сибирских реках в то время было очень много и продавалась она так дешево, что из нее готовили котлетки, жарили, мариновали, варили и даже сушили. И, конечно, запомнились сибирские калачи!
Особенно вкусно их пекла мама Люси Петровой, но и магазинные были вкусные. Конфеты - черемушковые подушечкики- их больше нигде не встречала, для меня они остались в сибирском детстве. Еще помнятся замороженные молоко и сало, которые сельчане зимой продавали на рынке.
Поездка в Балахту на смотр художественной самодеятельности. Первая слева в
верхнем ряду Аста Эенок,
затем Эмма Мильдер и пионервожатая Валя Толстикова. В первом ряду крайняя справа
Люся Петрова.
Но сколько я помню себя, я всегда мечтала вернуться домой в Эстонию. У меня была маленькая жестяная коробка из- под леденцов в форме глобуса, бабушка прислала мне ее в Сибирь, на ней была карта старых времен, и Эстония была обозначена желтой краской, я очень берегла эту коробку и все смотрела на желтое пятно, зная ,что там мой дом и мечтая когда -нибудь вернуться туда. После смерти Сталина нас потихоньку начали отпускать домой. Первым, летом 1954 года, уехал домой Йоханнес Бетлем, затем почти каждый месяц кому-нибудь приходило извещение о разрешении вернуться. Моя семья уехала 29 декабря 1957 года. Новый 1958 год мы встретили в поезде. В Сибири мы прожили почти восемь лет. Я выросла там почти на полметра и, как говорят знахари, - где вырос, теми травами и лечись, это точно про меня - мне больше всего подходит природная косметика сибирской бабушки Агафьи, надеюсь, что она продается в Чистом Поле, и проживающие там дамы тоже ценят ее.
Теперь немного статистики: с апреля 1949 года по 1958 год на Центральной усадьбе Балахтинского зерносовхоза проживало 74 эстонца. Из них трое родились там( мальчик и две девочки - старшая уехала в пяти летнем возрасте, младшая -в пятимесячном). 22 депортированных эстонца прибыли к родственникам из других сибирских селений. Один взрослый мужчина ,мельник, жил там до нас, какой судьбой он туда попал, никто не помнит, он был женат на русской женщине, и его семья не владела эстонским языком, но сам он его еще немного помнил. Остальные 48 человека прибыли в одном вагоне, среди них 8 старцев, 24 ребенка и 16 матерей в возрасте от 29 до 47 лет. Моя мама была младшей. Мужчин было трое, двое постарше и один молодой 33-летний священник. Здесь мы похоронили обеих пожилых мужчин и двух женщин. Они лежат в сибирской земле ,и, вероятно, никто не посещает их могил, наверное, они даже и не сохранились.
Этот вопрос оставался долго для большинства из нас непонятным. Чтобы это объяснить, нужно заглянуть в историю. 24 февраля 1918 года создали самостоятельное Эстонское Государство, которое кардинально отличалось от Советского Союза. Отсюда следует, что наши взрослые родились или повзрослели в этом государстве. Все годы свободной Эстонии жители посвятили развитию своей родины. Их воспитывали при капиталистическом строе, они были патриотами своей родины, в школе преподавание шло на эстонском языке. Эстония всегда была аграрной страной, в основном наши мамы были сельскими жительницами, их воспитывали трудолюбивыми хозяйками своих хуторов. Популярно в то время было украшение домов, широко развивалось соревнование на лучший хутор Эстонии. Многие девушки посещали курсы домоведения, задачей мужчин было обеспечить материальное благополучие семьи. Важнее всего в то время была земля, люди неустанно трудились, чтобы выкупить очередной участок земли, а это было недешево! Погодные условия в северных странах не особенно способствуют земледелию, но эстонцы всегда были терпеливыми и молчаливыми трудоголиками, с гордо поднятой головой, не жалуясь, терпели неурожаи, веря в то, что в следующем году урожай будет лучше. Жили в скромных условиях во многом отказывая себе, зная, что чем больше земли у хутора, тем богаче он может быть. Терпеливо копили деньги на расширение земельного участка. По рассказам моей бабушки ,хозяйки довольно крупного хутора, порой, наемные работники хуторов питались лучше хозяев. Ведь с ними заключались договоры, в которых оговаривались условия найма, если они не выполнялись ,то слухи распространялись очень быстро, и на следующий год найти хороших работников было очень трудно. А ведь от них зависело качество работы и прибыль хуторов.
В 1939 году по секретным протоколам о разделении Европы (Договора о ненападении между Германией и Советским Союзом или пакту Молотова и Риббентропа, который подписали в Москве 23 августа 1939г. министр иностранных дел Советского Союза Вячеслав Молотов и Йоким Риббентроп - министр иностранных дел Германии) Эстония перешла в сферу протектората Советского Союза. В Эстонии стали строиться советские военные базы. Летом 1940 года вошли советские войска, и о свободной Эстонии осталась только память. Все, что делалось до этого, назвали буржуазным и неправильным. Сельчане позажиточнее были названы кулаками и кровопийцами, а те, кто по какой - то причине не владел ничем, - стал "положительными угнетенными". Все, во что до этого верили, было перевернуто. Наше поколение, выросшее в Советском Союзе, очевидно, может в какой-то степени понять жителей тогдашней Эстонии, ведь с нами произошло что- то аналогичное: все убеждения рухнули, коллективизм стал неправильным, каждый отвечает сам за себя и т.д. Но разница в том, что представителей нашего поколения никто не объявлял врагами и не депортировал.
Политики политиками, но простые люди мечтали вернуть былую свободу.
Началась война , молодых людей стали мобилизовать. Шли не по идее, а по возрасту, какая страна оккупировала в данный момент Эстонию, по той мобилизации и обязаны были идти на фронт достигшие призывного возраста молодые люди. А стороны в Эстонии за время войны менялись несколько раз. Таким образом, из четырех братьев Эенок, старшим из которых являлся мой отец, все успели послужить в армиях разных враждующих сторон. Моего отца призвали в немецкую армию, но он не успел на сборный пункт, потому что с парнями отмечали последний свободный вечер на хуторе близ Таллинна, когда в той местности начался бой. Ребята хотели скрыться в находящемся недалеко лесу, но осколок сразил отца, и он, потеряв сознание, остался лежать на картофельном поле. Вечером немцы пришли хоронить своих погибших, с ними был врач, которому показалось интересным ранение отца. У него было раздроблено бедро на протяжении 20 сантиметров, самый большой кусок сохранившейся кости равнялся 2,5 сантиметрам. Доктор Шнайдер сделал ему несколько операций и провел множество экспериментов, нога стала короче другой, но все-таки была сохранена. Доктора переводили в Эстонии в больницы разных городов, и отца он тоже забирал с собой, поскольку нога еще не до конца восстановилась. Иногда он отпускал отца домой и для бесплатного проезда выписал ему солдатскую форму, это и была вся военная карьера моего отца.
Отец в форме призывника эстонской армии в 1937 году
Отец Асты в госпитальной палате
Следующего по возрасту брата тоже мобилизовали в немецкую армию, но он к концу войны перебежал на советскую сторону, третьего из братьев мобилизовали в Советскую армию, а самый младший, который стал призывником лишь после войны, ушел в лес. По семейной легенде, это была очень дружная семья, и добровольно брат против брата ни в коем случае не пошел бы. Такая участь постигла многие эстонские семьи.
После войны мужчин, служивших на немецкой стороне, арестовали, в том числе и моего отца, мне тогда было девять месяцев, а брату- три с половиной года.
Мама осталась в 25 лет одна с двумя детьми на руках. Настал 1949 год. По решению Сталина нужно было вывезти из Прибалтики все враждебные элементы и заселить территорию верными людьми. На моей родине в Харьюском уезде не сумели 25-26 марта выполнить план и тогда, проведя дополнительную депортацию, увезли мою семью. Нас собрали в вышеупомянутый скотский вагон со всего уезда и 29 марта ночью отправили в неизвестность.
Какой враг народа был из моей молодой скромной деревенской мамы? Чтобы это представить, требуется хорошая фантазия. Первого сына она родила в двадцать один год, а затем еще двоих (мой второй брат умер в трехнедельном возрасте), можно сказать, что все военное время она рожала детей. Когда же она успела заниматься еще чем-то? Приблизительно такая же участь постигла почти всех мам в нашем вагоне. Тетя Ада, мама моей подруги Ильмы, оказалась в неправильном месте в неправильное время. Депортировать хотели кого- то другого, она была вдовой, и на ней не было вины мужа, но она стала разговаривать с конвоем, и этого оказалось достаточно.
Эенок Аста и Арне с мамой Эллен Эенок 1953г
Кто вернулся, а кто остался в Сибири навсегда Я много размышляла, за что же депортировали молодого богопослушного священника? Как Бог мог лишить двух маленьких мальчиков отца? Ведь его хутор не был настолько велик, чтобы по благосостоянию приравнять его к кулакам. Очевидно, кто-то из завистников донес на него, как в основном на всех из нашего вагона. Для себя я сделала вывод, что Бог послал его нам, сибирским детям, чьей судьбой было вырасти без отцов, чтобы мы хоть капельку осознали, что такое папа. Для меня дядя Бетлем был им вполне. Я до конца его долгой жизни( он умер почти в 91 год, сохраняя такой же светлый ум, как и в молодости) уважала его и останусь вечно благодарна за все, что он для нас сделал. Мое мнение разделяют многие мои соратники. У папы Тийу Куускманн хутор был немного лучше, чем у какого -то завистника, его объявили кулаком и отправили с нами. Суровый сибирский климат подорвал здоровье ставшего водовозом, работящего, честного эстонского хуторянина, и мы похоронили его. Аналогична история семьи Пихлакпуу, их папа тоже лежит в сибирской земле, он был очень добрым и ласковым, работал конюхом, детвора постоянно окружала его, среди них ,конечно, и я. У моей подруги Айли Иваск история такая же, как моя. Судьба братьев Найрисмяги, Квельштейн и Веелмаа с их мамами повторяет нашу, так же, как и судьба Тиит Оянду и его мама Линды Каан, и семьи Лагле. Судьба позже приехавшей в зерносовхоз семьи моей однокласницы Малле Кальюранд ничем от других не отличается. Три одинокие старушки были сосланы за то, что их сыновья воевали на противоположной стороне, сами сыновья тоже были арестованы. Два сына моей няни Магдалены Вейксалу так и не вернулись из тюрьмы. Пальми Вест с дочерью Хейли вообще была сослана вместо однофамильцев, об этом они узнали, находясь уже в Сибири. Про все семьи точно не помню, это истории тех, с кем мы жили в одном бараке или чаще всего общались, но все истории похожи с небольшой разницей.
Семья-Эенок-летом-1956года
После смерти Сталина стали освобождать заключенных, многие отцы приехали в зерносовхоз, многие семьи воссоединились. Сыновья приезжали к мамам, поскольку мамы не были еще освобождены. Кетсия Раннут с мамой уехала в Инту к брату, решив что Инта все-таки в Европе, а это ближе к дому. Мой отец не приехал к нам, он не выдержал разлуки и нашел в заключении другую женщину, от которой имел еще одну дочь. Он вернулся домой в Эстонию, когда мне исполнилось восемнадцать лет, отсутствуя таким образом семнадцать лет и три месяца. О его второй семье мы узнали лишь многие годы спустя. Почему он с ними не остался, вопрос без ответа. Он умер в 1985 году. Сальме Клорен, заменившая мне в трудное время маму, сумела найти в детдомах своих детей и свекровь в доме престарелых. К сожалению, старушка не дождалась возвращения на родину и скончалась в Сибири. Сальме родила еще одного мальчика- Петера, когда муж приехал к семье, они вместе вернулись домой.
Сальме и Оскар Клоорен со старшими детьми и родившимся в Сибири Пеетером
Наша малышка Карин, родившаяся в Сибири, долго разыскивала своего отца Александра Ауера. Мы не знали нового наименования Центральной усадьбы Балахтинского зерносовхоза. Как-то додумались позвонить на почту в Тюльково, и там сказали, что у нашего села теперь красивое название Чистое Поле. Связавшись с почтой Чистого Поля, благодаря Валентине Мироновой и другим работникам, смогли разыскать сестер Карин. Отец их, к сожалению, к тому времени умер. Благодаря Эстонскому телевидению Карин побывала в Чистом Поле и встретилась с родственниками. Мы, остальные члены семьи, больше никогда не видели сибирских просторов, хотя желание побывать в местах нашего детства очень велико.
В заключение можно сказать, что такова наша судьба. Мы, эстонские дети, выросшие в далекой Сибири давно уже седые бабушки, дедушки и даже прабабушки. К сожалению, всех взрослых депортированных эстонцев давно уже нет на этом свете, только наша учительница Кетсия Сисаск (Раннут) в свои девяносто два года радует нас своей позитивностью и добротой. К сожалению, многие наши мальчики, как и мой брат, очень рано покинули этот мир, может, в этом виновна и наша судьба. Умер родившийся в Сибири Петер. Нашим мама было очень трудно, ведь им пришлось быть и отцом и матерью, они достойно вынесли свою участь. Какими усилиями им это удалось, знают только они сами. Моя мама была очень маленькая 155 см, весила меньше 50 килограммов, и на эту хрупкую женщину было возложено такое! Она умерла слишком рано- в 67 лет. Отец умер в таком же возрасте. Таким образом, из моей семьи я сейчас старше всех.
Такова моя история. Если бы историю об эстонцах в Сибири написали наши мамы, она не могла бы быть такой положительной. Там ,наверняка, были бы мокрые от слез подушки ,проплаканные втайне от детей, чтобы мы не ощущали их ужасов от настоящего и взгляда в будущее. Слезы о разрушенных мечтах, о своей поре любви, о собственном доме, который по молодости еще не успели завести на родине, о неродившихся детях, об одиночестве без любимых, о страхе за будущий день, о незнании, чем завтра накормить детей, о тоске по родным и родине. Дети ничего этого не знали, это понимание приходит только с возрастом, ребенку же, где мама - там и дом.
Мы, еще живущие сибирские дети, крепко дружим между собой и часто собираемся вместе, вспоминая о своем прошлом, мы очень благодарны нашим мамам, не сломившимся под непосильной ношей за то, что они вырастили из нас положительных, успешных в жизни людей, верных патриотов своей маленькой родины. Мы ни на кого не держим зла и всегда добрым словом вспоминаем сибиряков, разделивших с нами судьбу.
Встреча сибирских эстонских детей на хуторе у Тыну Лагле в 2010году