Родилась в Норильске в 1970
21.07.04.
- Расскажите о своей семье. Как ваша семья попала в Норильск?
–У дедушки была фамилия Волошин, а моя фамилия - Лысенко [девичья фамилия] – это у меня по матери. Бабушку звали – Дора Георгиевна Волошина.
– Где они жили?
– Я знаю только с тех времен, когда они уже жили в Норильске, и моя мама родилась. А где до этого они жили, мать не рассказывала. Мать родилась в 49-м, она последняя из детей, до нее еще четверо детей было: двое родились еще на материке, а остальные – уже здесь.
– Сколько всего у дедушки с бабушкой детей было?
–Одна дочь родилась на материке, старшая, она сейчас во Франции, еще одна дочь – в Москве, в Алма-Ате – сын, и двое здесь живут. Пятеро их. Все живы.
– А дедушку ты знала? Помнишь, какой он был? За что сюда попал?
– Ой! Знаю только, что он сел за анекдот. Просто послушал анекдот, когда кто-то рассказывал… Он был трудоголик самый настоящий. Он даже умер на работе. Он работал, работал, работал. У него было образование, инженер он был. А начинал пастухом. Сам выучился писать, читать. Потом уже институт закончил. А дальше уже и сторожем работал, и дворником работал, когда на пенсию вышел…
Когда умер – 86. А когда сел – не знаю, лет тридцать, наверное.
– Какие-нибудь истории рассказывал о себе, о своей молодости?
– Нет, бабушка рассказывала, он после этой ссылки очень здорово замкнулся. И вообще, ни про Сталина никогда ничего не говорил, ни про политику. Вообще от политики отошел полностью. Бабушка рассказывала, что он всегда был в общем-то весёлый человек, они в компаниях собирались, когда здесь, в Норильске жили, и война для них не очень заметно прошла. Жили они хорошо в Норильске. Они крутились в довольно известных кругах. И Новый год они всегда весело справляли. А потом дедушка абсолютно замкнулся, видимо, с возрастом. Вот работал много… Еще когда в Алма-Ате жили, он переписывался с панфиловцами… Знаете про 28 панфиловцев? Еще с теткой какой-то, с дочерью Панфилова он общался, книжки разные покупал. Знаешь, страшно сказать, грузовиками после его смерти на свалку вывозили. У нас весь подвал был завален книгами, вся квартира трехкомнатная, да еще от пола до потолка книжные шкафы. Здесь-то у него была своя библиотека, квартиры же большие. Получку он отдавал бабушке, а пенсию оставлял себе. И на всю пенсию покупал всякие книжки. Тогда уж книжки появлялись, много печаталось. А после его смерти это всё выкинули. Никому не надо было. Жалко, у них были редкие книги: были книги 1800-го года, словарей было очень много…
– А как праздники дома отмечали?
– Ну, они вообще гуляли хорошо. У них дома рояль стоял. Собирались большие компании, друзья были. У дедушки был такой знакомый – Фесуненко, певец. Все дни рожденья праздновали, у них большой стол был, семья очень большая всегда собиралась. Да можно сказать, что практически на каждый праздник всех приглашали.
– А советские праздники? На демонстрации ходили?
– я помню, как на демонстрацию ходили всей семьей. Я помню, что, холодно мне было, руки у меня мёрзли. Фотографии у нас остались, негативы, фотография матери, где она на демонстрации. Я там в коляске, еще совсем маленькая. И так интересно, я помню ее странные очки, и себя в тулупе. Ходили на демонстрацию.
Меня позже дедушка с собой уже по горам таскал, это когда уже в Алма-Ате. А здесь я помню он всё мастерил табуретки, всё своими руками, потому что мебель-то сюда не привозили особенно… Какие-то книжные полки, кухонные полки… Мастер он был большой. Он до самых последних своих дней себе делал бритву, он никогда не брился станком. Он делал бритвочку: брал две деревяшечки, перевязывал, просверливал в них две дырочки, и ниточками с бритвой перевязывал. Потом ведь уже и электрические бритвы появлялись, а он вот всё эти бритвочки мастерил. И брился интересно. Кипятил водичку, кипяточек обязательно, и вафельное полотенце; не признавал махровых никаких, только вафельное полотенце. Это, наверное, мне от него передалось: я люблю после душа именно вафельным вытираться полотенцем. Я не могу махровым, мне нравится массажное такое полотенце, жесткое. Потом у него к старости какие-то странности появились интересные: он засушивал апельсин; ему было интересно засушить, сделать дырочку, выковырять все изнутри и это круглое он хранил.
– А церковные какие-нибудь праздники дома праздновали?
– Нет. Никогда не праздновали. Дед неправильно относился к церкви. Он никогда туда не ходил, никому не запрещал, но сам никогда не говорил даже об этом. Вот мама, мама комсомолка была. В партии не была.
– А как звали маму?
– Наталья Даниловна Волошина, в замужестве Лысенко.
– За кого она вышла замуж?
– Ну, он вообще отношения никакого не имеет, да ну его… Главное, были бы дети…
– Почему ваша семья осталась жить в Норильске?
– Не знаю, честно. Мои родители собираются уезжать до сих пор. Уже один раз уехали, вот опять приехали. А дедушка… Они с бабушкой уехали в 1973 году в Алма-Ату, и там очень хорошо устроились… Вот объясните мне такой факт, что Норильск людей «держит»? То есть люди вроде бы и хотят уехать, а всё равно живут и живут, и продолжают жить. Почему? Я об этом думала несколько лет назад. Последние два-три года было такое. Я его уже не люблю. Раньше Норильск был таким городом, именно родным, где тебя ждали, где тебя уважали. А сейчас здесь слишком много чужаков и временщиков, что это как-то перестало быть одной семьей… Ничего здесь не осталось. Деньги здесь не заработаешь, чего-то особого, работы какой-то такой клёвой тоже нет. Я не знаю, почему. Многие люди, когда приезжают сюда, смотрят вокруг – и такое ощущение, что всё здесь – временное. Да, особенно с современными этими постройками. Вот то, что было раньше построено, «сталинские» дома, это было на века, и там еще жизнь осталась. А то, что сейчас делают… Так же как палатки эти, торговые: сегодня она такая, завтра она в другом месте; разобрали – собрали. То же самое и сейчас строят. Только напыщенность абсолютно никому не нужная…
– А дети, что они знают о том периоде, когда здесь был ГУЛАГ? Спрашивают что-нибудь?
– Ничего не спрашивают, ничем не интересуются. Мне кажется, они вообще не имеют представления об окружающем мире. Город этот не любят.
Интервью записано НИЦ «Мемориал», Санкт-Петербург