День клонился к закату. Мы сидим с Аделией Степановной за чашкой чая и ведем мирную беседу. Но говорить обеим нелегко. Толи от длительной беседы, толи от того, что она возвращала нас в то странное время – прошлое, но капельки пота выступили у нас на лице, которые не успевали стирать платочком. Также не сотрешь из памяти своих родных и близких – погибших безвинно. К которым мы не можем придти на могилу с низким поклоном и сказать: “Простите нас за то, что мы живы. Что мы, став взрослыми, не смогли заступиться за вас. Простите нам наше долгое молчание”.
Думаю и слушаю Аделию Степановну. А ее речь течет плавно, словно ручеек по равнине: “Мой дед, Лавришин Николай, приехал в Россию в 1894 году из Польши. Причины его эмиграции не знаю. Не вникала в подробности в детстве, а когда стала взрослой, то уж не у кого было спросить. Проехав с семьей всю Россию, дед поселился, вернее определился на постоянное жительство в Сибири, с.Большая Мурта. Сибирская жизнь была вольготной: хоть зверя промышляй, хоть иди в тайгу кедровать или поднимай целик, корчуй пни и сей, сколько силушки хватит. Так показалось на первый взгляд. Ведь для любого промысла, для любой работы нужны рабочие руки, а не рты. У Лавришиных последнее было. Когда уезжали из Польши, старшему сыну Степе шел двенадцатый год, он хорошо запомнил, как их провожали соседи, низко кланяясь и желая добра. Плыли мимо окон вагона поля, перелески. Особенно запомнилось, как въехали на российскую территорию. Польская речь сменялась украинской, русской, еврейской. С грохотом пролетали составы вагонов по железным мостам Днепра, Волги. Когда же миновали Урал, то взор мальчишки привлекла почти необжитая равнина, а затем море голубой тайги и он отходил от окна лишь покушать или спать, когда наступала глубокая ночь. Наконец путь окончен.
Пока строили дом, расширяли пашню, подрос и Степан. Он уже хорошо говорил по-русски. Ходил на посиделки зимними вечерами, а летом молодежь гуляла до зари у леса. И приглянулась молодому поляку Степану Елизавета – дочь такого же бедняка, как и Лавришины. Перестал парень скучать по своей родине. Перестал сниться ему родной дом, а лишь Лиза возникала перед ним, как только он закроет глаза. И решил он поделиться своей радостью и печалью с отцом. Кто, кроме родителя, поймет душу своего сына. На масленую неделю просватали Елизавету – дочь Иосифа за Степана, а в скорости сыграли скромную свадьбу. “Горько, горько!”, - кричали гости молодым. А те, стесняясь, целовались, а сами думали: “Сладко, ох и сладко заживем!”. Но все же было больше горького.
Одна за другой родились три дочери: Ядвига, Анеля, Аделия. Лишь последним, поскребышем, родился Осип. “Как я помню, - говорит Аделия Степановна, - все время жили впроголодь, хотя имели корову, коня, птицу. Своего хлеба едва хватало до нового года и кормилец уходил батрачить в соседние села, иногда и своем.
В 1931 году началась массовая коллективизация. Приезжие агитатору сулили чуть ли ни райскую жизнь. Но крестьянство смущало то, что объединяться их звали те, кто не мог отличить ячмень от пшеницы. Кому было неведомо слово зябь, озим. Кто вряд ли запряг бы лошадь или сложил стог сена. И Лавришин Степан Николаевич решил подождать. “Хорошо в спешке блох ловить”, - часто говорил он, - а жизнь ломать, да заново строить нужно с оглядкой”. Вот эта самая оглядка и подвела его под твердое задание. Все смели со двора, словно новой березовой метлой. Ни лошади, ни коровы, ни зерна. Хата была своя, но ни на что она уже не годилась, и ее не тронули. Дети выросли неучеными. При нужде, какая учеба. Сидели вечерами на печи и слушали, как трещит мороз за стеной или ветер воет в печной трубе. И им хотелось выть от безвыходного положения. Выходил вечерами Степан Николаевич во двор, смотрел на лес, на звездное небо. Искал на небе большой и малый ковш и поглядывал в ту сторону, где была его родина, где жили его предки. Иногда думал: “От нищеты и горя не убежишь. Что там маялись, то и тут”. И говорит свое единственное ругательство: “Пся крев”. Возвращался в избу.
Однажды он решил открыть свою мысль Лизе: “Поедем в Красноярск. В городе работа найдется и нам и девкам. Что здесь углы сторожить”. Быстро собрали вещички. У них, как в пословице: “Голому собраться – только подпоясаться”. Устроился на работу сразу же. Приняли на лесозавод разнорабочим и тут же при лесозаводе дали квартиру. Жизнь потихоньку да помаленьку налаживалась. Дети все, кроме Аделии, определились, завели свои семьи и жить стало вольготней. Но не зря в народе говорят: “Беда ходит не за горами, а за плечами”. Шли аресты. То один, то другой рабочий не выйдет на работу и его, вроде, в бригаде не было. Но Степан Николаевич за собой вины не чувствовал. Вечерами сидел дома. Ныла спина и натруженные руки. Аделия работала на том же лесозаводе, но посменно: то в ночную, то в дневную смену. В этот страшный день она работала во вторую смену. Пришли домой где-то в час ночи. Могли придти еще и позднее, так как был май месяц 1937 года. Все цвело, благоухало. Речка Енисей вышел из берегов. И все, идя со смены, шли медленно, наслаждаясь зеленым покоем. Но у Аделии покоя не было. Ее что-то гнало, звало домой. Она, не слушая подруг, заспешила, прибавив шаг. Когда вошла в квартиру, то остолбенела: в квартире милиция. Три вооруженных человека с каменными, непроницаемыми лицами, делали обыск. Найти ничего, конечно, не нашли, но отца увели с собой. Он даже не успел попрощаться с женой и дочерью и лишь сказал: “До свиданья, жена и дети”. Он имел в виду всех своих детей. Долго ждала Елизавета Иосифовна мужа домой. Выходила на берег Енисея и плача, молила: “Батюшка Енисей, может где на твоем берегу будет мой Степан, то передай ему от меня и детей низкий поклон!” Хмурился Енисей, видимо, ни одно вдова приходила на его берег выплакиваться. Хмурился и бежал дальше. А Лиза все стояла, смотрела на огни проплывающих пароходов, на дома, в которых вспыхивал свет и заглядывала в свое сердце: там было темно, холодно и очень горько. Шла домой, не спеша. Некуда ей было спешить, некого ждать. Доходили слухи, что Степан с партией арестованных отправлен в Воркуту. Но это лишь слухи. А где правда? Да есть ли она теперь на свете?
Зимой 1938 года Елизавете Иосифовне судьба преподнесла еще один удар – арестовали сына Осипа, у которого было уже трое детей. Он рано женился. Видимо, торопился жить. Спешил оставить память о себе. “За что, за что взяли Осипа?” – думала ночами мать. Степан-муж, хоть родился в Польше, знал польский язык, а Осип и говорить умел лишь на русском языке. Лавришин Осип работал на железной дороге рабочим. Когда пришли за ним, он растерялся. Никакой вины за собой не чувствовал. Все свободное время отдавал семье. И увидел Лавришин Осип Степанович, какая есть Колыма и какие там морозы и какой каторжный труд на земле. Еще много, много чего пришлось ему увидеть и испытать на себе. О том в те времена шепотом говорить и то боялись. Теперь на берег Енисея выходила ни одна Лиза со снохой. Енисей на своем могучем горбу унес на север ни одну баржу с народом. И ни один человек пока еще не вернулся назад. Вернуться их родные или нет, они не знали. Сидели молча. Также молча поднимались и шли каждая в свой осиротевший дом. Не успели свыкнуться с этим горем, как грянула война, словно гром среди ясного неба. Лавришин Осип Степанович был призван в действующую армию и в составе штрафной роты добровольцем пошел защищать Родину от фашистов. Воевал под Москвой. Насмерть стояли наши ребята. “Не отдадим столицу врагу! Как один ляжем на ее подступах, но не пустим врага”. Не только мы, но и внуки наши знают из фильмов, какие бои шли под Москвой. И однажды, в начале 1942г. Осип упал, сраженный вражеской пулей. Упал, прикрывая своим телом родную землю. Вскорости на Лавришина пришла похоронная, что он погиб, геройски защищая родину. И еще одна бумажка, что Лавришин Осип Степанович реабилитирован посмертно. Вины за ним не найдено. Читая похоронную на сына, Елизавета Иосифовна почему-то вспомнила день свадьбы и пьяные голоса: “Горько, горько!” “Господи, - причитала она, - да куда же горько. Все опостылело, но жить нужно. Было бы легче, если бы пришла я к ним на могилу и положила букет цветом или веточку зеленую. Если бы могла придти и молча посидеть у холмиков. Но где они? Где? Кто может ответить на этот вопрос Вероятно никто. Но нужно жить. Есть еще дети, внуки, о которых необходимо заботиться. Есть еще своя обязанность в жизни. Значит нужно жить”.
В 1953 году, после смерти Сталина, пришло извещение о смерти Лавришина Степана Николаевича и о том, что он посмертно реабилитирован. Весть о его смерти приняли спокойно. Давно знали, что оттуда почти не возвращаются.
Аделия Степановна и сейчас живет в г.Красноярске. У нее 2 дочери, 3 сына и 8 внучат. Все ее дети живут в г.Красноярске, только одна дочь Наталья в нашем поселке. Аделия Степановна, приехав к дочери, зашла ко мне и поведала эту печальную историю.
18/II-90 года, Нарва, Горелова Людмила Андреевна