Степан
Иванович Лопатин родился в 1910 году, и его юность
пришлась на времена НЭПа. 20-годы Степан Иванович
вспоминает тепло: трудолюбивые люди были в цене,
все было разумно и человечно, но уже с середины
20-х годов проносились слухи, что вскоре будут
отбирать землю. Слухам не очень верили, но вскоре
началась коллективизация. Дела Степана
Ивановича раскулачили, самого его лишили
избирательных прав, но через год восстановили в
правах и призвали в армию. В армии их нередко
“бросали” на конвоирование политических
заключенных. Мог ли Степан Иванович
предполагать, что скоро и его поведут так же?
Из армии Степан Иванович вернулся в родную деревню. Закончил курсы комбайнеров, женился. А между тем атмосфера в стране сгущалась. В 1935 году в его деревню Тюльково прислали ссыльных из Ленинграда, а начиная с 1937 года пошли аресты в колхозе. Степан Иванович “погорел” так: бригадир, Афанасий Иванович Есин, послал его жену на покос в другую деревню. “А дома кто останется?” – сказал Степан Иванович. Не отпустил жену и пошел на работу. А вскоре на поле появилась машина, оттуда вышли два милиционера и предложили: “Сдайте инструменты, поешьте, переоденьтесь и поедете с нами”. В доме сделали обыск, искали оружие. Вместе со Степаном Ивановичем арестовали его мать, старшего брата, дядю и тетку.
В балахтинской тюрьме следователь Прокудин обвинил Степана Ивановича в том, что он белый офицер и в деревне выполнял шпионское задание. Я не мог быть белым офицером, говорил Степан Иванович, поскольку в 1922 году мне было 12 лет. Ну, значит, ты подделал документы, сказал следователь. Через несколько дней мать, тетку и брата отпустили, а Степана Ивановича и его дядю, Павла Сергеевича, отправили в Красноярскую тюрьму. В камере N 46 вместо положенных 90 человек было 300, и Степан Иванович, пока получил “место” под нарами, достоялся до того, что распухли ноги.
“Работа” в Красноярском НКВД шла полным ходом. На всю тюрьму раздавали крики и угрозы следователей. Дяде Степана Ивановича следователь угрожал выпустить кишки, железнодорожнику Ополинскому выбил рукояткой нагана передние зубы. Ходили слухи, что в одиночных камерах какие-то учитель и директор завода объявили голодовку.
В ноябре 1937 Степана Ивановича и его
дядю повезли на очную ставку в Балахту.
Следователь Пронов убеждал Лопатина сознаться,
говорил, что больше 5 лет не дадут, а отсидит он
только половину, что на Севере не хватает людей и
что он мы там работать экскаваторщиком. Про белое
офицерство Пронов не упоминал, но обвинял
Лопатина в том, что он терял зерно из комбайна,
что закрывал пробку, перегонял комбайн через
воду. Затем следователь позвонил председателю
колхоза Полонскому и спросил его:
“Подтверждаете свои показания?” - “Подтверждаю,
сказал Полонский, что Лопатин потерял 33 центнера
зерна”. На этом очная ставка закончилась, и
Лопатиных повезли опять в Красноярск. Пока они
ехали, тройка УНКВД Красноярского края заочно
приговорила их к 10 годам каждого, так что из
тюрьмы они почти сразу же попали в этап.
Построили полтысячи человек колонной по 4, довели
по улице Робеспьера до вокзала, а там была
команда: “На колени!”.
Этап прибыл на станцию Семиозерная, в Читинской области, затем на станцию Могоча, а уж потом трактористов, комбайнеров, шоферов отобрали и отправили на станцию Ерофей Павлович. Но и там им работы по специальности не дали, а отправили дальше, на Колыму.
На прииске Чайурья жили в брезентовых палатках, каждая на несколько сот человек. Все там было, “как полагается”: тяжелая работа, скудный паек, засилье уголовников. Однажды они разграбили посылку, пришедшую Степану Ивановичу, и Степан Иванович, которому терять было уже нечего оказал сопротивление: вырвал у них свою рубашку, схватил палку. Другие “политики” поддержали, и уголовники вынуждены были ретироваться. Но это был один из редких случаев сопротивления: охрана всячески поддерживала блатных, да и сама не упускала случая поиздеваться. Одеяльца, которые выдавали заключенным, были короткими, и зимой приходилось верхнюю часть тела укрывать одеялом, а нижнюю – штанами. Это считалось нарушением режима, за это полагалось провести ночь в карцере, голыми. Степану Ивановичу это однажды довелось испытать.
Смертность в лагере было очень высока, и только благодаря здоровью и привычке к физическому труду Степан Иванович продержался на общих работах до июля 1942 года. В июле мужики в бане сказали ему: “Ну, Степан, тебе жить две недели осталось”, но – повезло: врач, Екатерина Ивановна отправила его на покос в совхоз Сусуман, и там, на травах и грибах, он отошел, а потом там и остался, до конца срока. В 1947 году срок кончился, и Степан Иванович собрался на родину, но его отговорили – “на метерике” вовсю шли повторные “посадки”. Он остался в совхозе и еще шесть лет отработал вольнонаемным. Только в 1953 году уехал он в Емельяново (в Красноярске ему жить не разрешалось), а в 1954 – в Красноярск.
Несмотря на все пережитое, Степан Иванович не озлобился, остался добрым, приветливым человеком. Очень хотел бы узнать у судьбе тех, с кем встречался в тюрьмах и лагерях: красноярцах Буянове, Тупосове, Аникине, Говорухе; Карлатских из Канска; о Петре Тихоновиче Емельянове, Александре Соболевском и Николае Поперкине со ст.Иланская; Михаиле Кузнецове из Минусинска; Афанасии Зайцеве из Сухобузимского района; братьях Михайловых из Большой Мурты; (и о Петре Ладохине); Илье Кучерове и Иване Егорове, Иване Кашине и Федоре Кашине из с.Лопатино, о Кирилловых из д.Крюково, Иване Трухине со ст.Клюквенная, Александре Красюке из с.Камала.
Записал П.Лопатин
25.01.90