г.Красноярск
Григорий Иванович Никифоренко родился в
1923 в Бессарабии, г.Бендеры, район Плавни (на
берегу Днестра). Украинец. Его отец Иван
Гаврилович Никифоренко инвалид I мировой
войны, был коммунистом-подпольщиком. Иван
Гаврилович был арестован румынской
охранкой (сигуранцей), подвергался
избиениям. Его белье, выданное семье после
ареста, было в нескольких местах пропитано
засохшей кровью. В 70-х годах в Кишиневе
вышла книга о коммунистах Бессарабии, где
помещена фотография "Группа бендерских
коммунистов в Кишиневской тюрьме",
датированная 9 августа 1931 года. На
фотографии есть Никифоренко И.Г., его брат и
еще кто-то из родственников.
К 1940-му году отец не жил со своей семьей, у него была новая. 28 июня 1940 года советские войска перешли Днестр и заняли Бендеры без сопротивления, хотя за 2-3 дня до этого румынские войска стали готовиться к обороне, в т.ч. установили артиллерию на боевых позициях. Вскоре после этого, согласно позднейшему рассказу второй жены Ивана Гавриловича, он проходил днем по городской улице, и кто-то из знакомых видел, как рядом с ним остановился воронок, его втолкнули в машину и увезли. Дальнейших сведений о судьбе Никифоренко Иване Гавриловиче его семья и родственники не имеют.
В марте 1941 года Никифоренко Григория Ивановича забрали в НКВД и допрашивали об отце. Он объяснил, что отец с ними давно не живет, после чего его на ночь отправили в камеру, а утром отпустили.
22 июня 1941 года мужчины 1905-1923 года рождения получили повестки из военкомата. Григория Ивановича в ночь на 23-е не было дома, а рано утром 23-го июня за ним пришел милиционер с двумя солдатами (участковый). Они стали дожидаться прихода Никифоренко, его мать накормила их блинами, от чего они поначалу отказывались (мол, они на службе). На ее расспросы, в чем дело, милиционер ответил, что понятия не имеет, но получил приказ доставить в НКВД. Когда Григорий Иванович вернулся домой, участковый, хорошо с ним знакомый, сам засомневался, взял велосипед и съездил в НКВД. Там его начальник сказал, что Никифоренко Г.И. уже не нужен. Когда участковый вернулся за солдатами, было уже 10 часов утра, т.е. мать опоздала на работу в горбольницу, где работала санитаркой. Из-за "указа" нужна была справка, а ее можно было получить только в НКВД. Поэтому они все вместе пошли в город, причем участковый отправил солдат вперед, чтобы не было впечатления, что они кого-то ведут, и не было бы неудобно перед знакомыми в Плавнях, где все друг друга знали. Оказалось, что город оцеплен, и пройти не удалось бы, не будь участкового.
В коридоре Управления НКВД милиционер оставил их и зашел за справкой, а через пару минут из этого кабинета выглянул человек в штатском и спросил, кто здесь Никифоренко. Григорий Иванович вошел и тут же услышал, что арестован за шпионаж. Он не мог скрыть удивления и потребовал доказательств, на что получил ответ: "Да у тебя глаза шпионские". Из НКВД его отправили в местную тюрьму, в камеру, где уже был один человек - местный учитель, с которым Никифоренко был немного знаком. Тот дал ему одеяло и подушку, он лег и заснул до вечера, а проснувшись, увидел, что в камере уже полно народу, но знакомых среди них не было. Ночью арестованных сфотографировали и взяли отпечатки пальцев, дали по тарелке борща и по 600 гр. хлеба, а на рассвете погрузили в вагоны и повезли на восток. Григорий Иванович оказался в 41-м вагоне.
Вскоре в Тирасполе к составу добавили еще десяток вагонов. Это были товарные "пульманы", в вагоне с Никифоренко было 45 чел. На вагон давали 1-2 ведра воды, хлеб и соленую рыбу, и то не каждый день. Окошки в вагонах маленькие, под потолком.
Позднее на этапах заключенных перевозили в "столыпинских" вагонах, внешним видом и тамбурами не отличавшихся от обычных пассажирских. Внутри был по одну сторону коридор, а по другую "купе" с 3-этажными нарами справа и слева, отделенные от коридора решеткой, запертой на замок.
Их везли в неизвестность 9 суток и привезли, как оказалось, в Казань. Состав остановился в тупике, и заключенных под конвоем отвели за 1-2 км в следственную тюрьму в бывшем монастыре. Это было 2-3-х этажное здание среди городской застройки, неподалеку от Волги.
Там заключенные получали в день 400-450 гр. хлеба, утром кильку, а днем и вечером болтушку из ржаной муки, часто зацветшей. В одной камере с Никифоренко находился комиссар полиции из Кишинева, уже немолодой. Раз в 10 дней водили в баню, здесь же в тюрьме.
В сентябре из тюрьмы Никифоренко повезли на допросы, причем воронок проехал мимо Кремля. "Следствие" продолжалось 5 суток, и все это время его держали без еды. В промежутках между допросами его отправляли в карцер, залитый водой по щиколотку на 5-6 см. Допрашивал следователь Шварц, брюнет лет 25-27, ростом 170 см или чуть выше, с родинкой около носа. От него Никифоренко впервые узнал, в чем его, собственно, обвиняют. Оказалось, что в НКВД написала донос Лидия Акулова, бывшая его знакомая, "подтвержденный" показаниями ее подружки Елены Минаевой. Акулова прежде была горничной в доме у местного банкира, а когда этот дом заняло управление НКВД, она стала официанткой в столовой НКВД. Минаева раньше гуляла с румынскими пограничниками и могла беспокоиться за свое будущее. Акулова одно время связывала свои жизненные планы с Никифоренко, а когда ее надежды не оправдались, имела претензии по этому поводу. В своем заявлении она написала, что Никифоренко был агентом сигуранцы.
Поначалу Шварц пытался клеить ст.58-6, что могло быть его личной инициативой, но вскоре переиграл и оставил ст.58-13. Он настоятельно убеждал подписать "признание", а средством убеждения были большей частью удары ребром ладони по шее и время от времени заверения, что 10 лет дадут так или иначе.
У Никифоренко из носа шла кровь, глаза заплыли, и когда на 5-й день он поставил закорючку на подсунутой бумаге, он и не видел, что там такое. Его отвезли обратно в тюрьму, но посадили в отдельную камеру, а 26 сентября (по документам, хотя у Никифоренко осталось впечатление, что лежал снег, но он не уверен, что не перепутал с каким-то другим событием) повезли таким же воронком на суд.
Его и еще 6-7 узников привезли в здание, похожее на клуб. Суд, который оказался Верховным судом Татарской АССР, вершил свои дела, сидя на сцене, а подсудимый находился внизу. Прежде чем попасть в этот зал, Никифоренко ждал своей очереди в отгороженной комнате. Первым повели судить местного парня, татарина, привезенного из лагеря, и дали расстрел. Лотом судили 5 молодых парней из Прибалтики, и двоим из них тоже дали расстрел. Когда Никифоренко привели в зал, из боковой двери появились судьи. Председатель суда был небольшого роста, хромой. Зачитав обвинение, председатель задал вопрос: "Признаете ли себя виновным?", а у Никифоренко не было желания продолжать знакомство со Шварцем. Суд "удалился на совещание", тут же явился обратно и огласил приговор: 10 лет лишения свободы и 5 лет поражения в правах. Можно было ждать худшего, и у Никифоренко на душе полегчало.
Его отвезли обратно в тюрьму и вскоре он попал на этап в Елабугу. От тюрьмы-монастыря дорога спускалась к пристани, там этап, примерно 300 чел., загнали в трюм парохода. В трюме стояли бочки со свеклой. Многие ее объелись и маялись животом.
В Елабуге этап выгрузили на пристани на краю города и повели вверх по широкой липовой аллее через парк в тюрьму, стоявшую на окраине. Никифоренко попал в большую камеру, где было полтораста заключенных. Напротив находилась камера смертников, откуда уводили на расстрел, и тогда из подвала были слышны выстрелы. В этом же подвале помещался карцер, где Никифоренко провел трое суток после того, как в день своего дежурства по камере стал требовать у надзирателей недостающую порцию супа.
В мае 1942 года Никифоренко попал на этап обратно в Казань, в колонну № 8, где было несколько тысяч заключенных, в том числе немало детей, начиная с 12 лет и старше, в основном со ст.58-10. Колонна находилась за городом, рядом с испытательным аэродромом, где постоянно ревели моторы, взлетали, приземлялись и иногда бились самолеты. Часть заключенных из колонны гоняли разравнивать земляное летное поле. В колонне давали в день 600 гр. хлеба и суп, доступный только имеющим котелок. Никифоренко сумел выменять котелок у бытовиков. Потом были другие колонны. 3-4 месяца в колонне, где большинство составляли уголовники, барак был как решето, и ему приходилось спать на мокрой земле, в углу. Об этом времени Никифоренко почти ничего не помнит, кроме постоянного, мучительного чувства голода.
Весной 1943 года он попал с этапом на строительство железной дороги Казань-Ульяновск, на участок вблизи г.Буинска ТАССР, где все лето и осень возил тачкой грунт на отсыпку полотка, при норме 4 кубометра в день. Заключенных будили еще затемно, они работали с восхода до заката. Жили в палатках, мерли от дизентерии. В конце осени часть заключенных, в т.ч. Никифоренко перевели в другую колонну невдалеке от стройки. Там всю зиму заключенные работали на отсыпке дамбы у близлежащей деревни для защиты от наводнений. Начальник колонны Батманов пьянствовал с уголовниками и торговал казенным имуществом, особенно фуражом для лошадей. Однажды из бригады Генатулина, в которой работал Никифоренко, убежали двое зеков, у одного из них, Петухова, были родственники в одной из окрестных деревень. Бригадиру взбрело в голову, что Никифоренко замешан в этом побеге, он стал требовать у него сведений о беглецах, избил его лопатой и отправил в карцер здесь же в зоне. Там допросы и побои продолжались с перерывами до тех пор, пока через несколько дней беглецов не поймали.
К весне в колонне из 800 заключенных осталось в живых 300, и тут нагрянула комиссия. Всех уцелевших комиссовали с диагнозом пеллагра, а Батманова вместе с его помощником по быту (из уголовников) отдали под суд за передохших лошадей и отчасти за погибших людей. Суд проходил в Буинске, и среди дававших свидетельские показания были также заключенные, в т.ч. Никифоренко. Батманов получил 10 лет, помощнику добавили 5.
Заключенных отправили в госпитальную зону в Буинск, где стояло 4 или 5 палаток с нарами, по 400 больных в каждой. В палатке, куда попал Никифоренко, старостой был немолодой, бывший (до 1917 г.) офицер с той же редкой статьей 58-13. Питание здесь было чуть лучше, не было изнурительного труда, и состояние Никифоренко стало улучшаться. Вскоре медкомиссия, которая выписывала на работу всех, у кого ниже спины было хоть что-то, кроме кожи и костей, выписала и его. Староста палаты помог ему остаться в этой зоне, устроив санитаром в госпитальный морг, где Никифоренко проработал 4-5 месяцев.
Морг помещался в полуземлянке, заведовал им фельдшер. В день приносили в среднем полдесятка покойников, до предела истощенных, и фельдшер всем им вскрывал череп и брюшную полость, чтобы взять пробы мозга и желудка, а Никифоренко затем зашивал их бинтом с помощью громадной изогнутой иглы. Пробы фельдшер помещал в банки со спиртом, заливал пробку парафином, делал наклейки, и Никифоренко относил эти банки к главврачу зоны Домбадзе. Раз в несколько дней (это было уже зимой) трупы складывали на телегу и везли на татарское кладбище, где зарывали на глубину полметра-метр. Весной, когда сошел снег и земля осела, из всех этих могил торчали руки. Однажды в морг принесли труп летчика, который разбился при вынужденной посадке на заброшенном аэродроме рядом с госпитальной зоной.
Весной 1944 года Никифоренко снова попал на строительство железной дороги, где были уже уложены рельсы и велась балластировка полотна. Он работал в карьере на погрузке песка, норма составляла платформу в день на человека. Он снова стал терять силы, и медкомиссия списала его, отправив в Буинск в "оздоровительную" или "отдыхающую" колонну рядом с госпитальной зоной. Там Никифоренко попал в такую же палату, где было 400 больных и ежедневно выносили несколько трупов. Другой дороги оттуда в общем-то не было: в день давали 400 гр. "хлеба" из вики и тому подобного. Но ему повезло, когда в палату случайно зашел Тимофей Михеев, знакомый ему по Казани, и узнал его. Михеев заведовал в зоне сапожной мастерской, и поскольку сапожное деле было у Никифоренко семейной профессией, взял его в мастерскую.
Мастерская помещалась в капитальном бараке, вдоль которого посередине проходил коридор. По одну сторону коридора плели корзины, а по другую были сапожная и швейная мастерские. В мастерской разрезали прорезиненные шланги от тормозной системы ж.д. вагонов и шили из них обувь, а подошвы делали из автопокрышек, причем была возможность делать неучтенные тапочки и выносить из зоны, меняя их на еду на площади, куда выходили ворота госпитальной и оздоровительной зон и куда местные жители приносили овощи и молоко. Охранники на воротах получали свою долю. Никифоренко проработал в этой мастерской с весны до осени 1944 года, когда его по этапу отправили в 5-ю колонну на берегу Волги напротив Саратова. Там он сразу попал в лазарет, где его наконец вылечили от малярии, которую он подхватил еще в песчаном карьере, а после лазарета его направили на работу в передвижные механические мастерские, возили в Саратов на снарядный завод, возможно, 522-й на калибровку болванок. В это время он получил первый ответ от матери, а после стал получать от нее продуктовые посылки и уже меньше страдал от голода. Когда весной мастерские должны были перегонять на север, медкомиссия его забраковала, и его приняли на организованные в колонне курсы шоферов. Окончив курсы, Никифоренко 22 июня 1945 г. получил "временное удостоверение" на право вождения с вытесненной по диагонали через обложку надписью "ЗАКЛЮЧЕННЫЙ". Это удостоверение сохранилось. На курсах уже платили деньги, по 200 рублей в месяц, сумма, на которую можно было купить 4-5 банок джема. После окончания курсов его по разнарядке отправили на вывозку леса в Чувашскую АССР, на лесозаготовки напротив Чебоксар (через Волгу).
В этой зоне стояли рядом женские и мужские бараки, а недалеко от зоны, в лесу жили в землянках ссыльные крымские татары. Поскольку Никифоренко не расконвоировали, то и машину ему не дали, и он стал работать слесарем, позднее в кузнице. Осенью 1946 г. в зоне стали набирать рабочих на строительство БАМа: шоферов, машинистов, паровозных и автослесарей. С этим этапом Никифоренко попал сначала в мрачные казематы Горьковской пересыльной тюрьмы, а оттуда в кишащие клопами переполненные бараки Кировской пересылки. Здесь этап застрял на 2 месяца, когда БАМ законсервировали. Потом в пересылке стали набирать по разным специальностям, в т.ч. сапожников, и в их числе Никифоренко попал в лагерь около механического завода, где они стали шить ботинки по заказу местной обувной фабрики. Когда этот заказ кончился, из лагеря стали посылать на разные работы: ему приходилось грузить загоны на шинном заводе, пилить дрова на ТЭЦ, разгружать торф, летом строить бараки. В это время по воскресеньям стали давать выходной.
Осенью 1947 г. стали готовить этап, погрузили в вагоны и - прощай, Киров, здравствуй, Инта! Здесь в трех километрах от города в 8-й колонне находилось 8000 заключенных, и часть из них (2 барака) работала на шахте № 9 в километре от лагеря. На эту шахту и попал Никифоренко, директором шахты был Штипельман.
В колонне были капитальные, хорошо отапливаемые бараки, у шахтеров было постельное белье, подушки, одеяла, они получали горячее питание и 1,2-1,4 кг хлеба в сутки. Зато здесь у Никифоренко отняли имя и взамен дали номер: М-123. Крупнее всего он был нарисован на спине, так что охрана могла узнать заключенного за сотни метров. Однажды Никифоренко угодил в карцер за то, что не "поприветствовал" какое-то начальство, о чем он сам не имел понятия.
На шахте работали сменами по 8 часов без обеда, в мороз ниже -50 на работу не выгоняли. Были выходные - по скользящему графику. Кроме заключенных, на шахте было много ссыльных, в том числе власовцы, они работали подрывниками, врубовыми машинистами. Среди заключенных был прокурор то ли Ленинградской области, то ли военного округа. Он говорил: "Враги не здесь, а там". На шахте Никифоренко проработал с декабря 1947 г. до июня 1951 г., был машинистом транспортера, врубмашинистом после соответствующих курсов, машинистом электровоза, также после курсов, крепильщиком и навалоотбойщиком. Он работал в основном на 1-м горизонте, на глубине 240 метров, был и 2-й горизонт на глубине около 500 м.
Штипельман старался оставить у себя на шахте опытных рабочих и ездил в Москву со списками заключенных, у которых кончался срок, просить, чтобы ссылку им назначили там же. Но это не всегда удавалось и по окончании своего срока 22 июня 1951 года Никифоренко попал на этап в Кировскую пересылку, а там сформировали этап в г.Красноярск на поселение. В этапе были воры, отсидевшие по ст.58, они держались вместе с остальными уголовниками. В Красноярской тюрьме Никифоренко попал в 9-ю пересыльную камеру, известную под названием "трамвай", и здесь наблюдал воровской суд с прокурором, адвокатом и свидетелями над вором, растратившим воровскую кассу взаимопомощи и в результате приговоренным к лишению воровского достоинства.
Вскоре было назначено место ссылки и 17 августа 1951 г. Никифоренко вместе с 30 или 40 другими оказался в Сухобузимо, где ссыльных разобрали "наниматели". Никифоренко попал водителем полуторки в колхоз к Терещенко. Ссыльные должны были отмечаться 2 раза в месяц, позднее 1 раз. Иногда случалось возить грузы в Красноярск, при этом в путевом листе проставляли точный маршрут, от которого нельзя было отклоняться. Через некоторое время Никифоренко уволился из колхоза и стал работать на инкубаторе механиком. Там работал кладовщиком ссыльный Владимир Имберг из Одессы, и когда в 1954 г. ссыльным предложили подавать прошения о помиловании, он отказался: «Пусть просят те, кто считает себя в чем-нибудь виновным». Он остался в ссылке до реабилитации.
Никифоренко получил реабилитацию в 1955 году, но лишь впоследствии узнал о правах реабилитированных на получение жилплощади на родине, на двухмесячную компенсацию и т.п. После реабилитации он поселился в Красноярске и поступил на Красмаш, где работал до выхода на пенсию. Однажды на заводе нашелся недоумок, который услыхал где-то "Бендеры" и стал оскорблять Никифоренко, при каждом случае обзывая "бандерой". Никифоренко подал на него в суд и выиграл процесс (в 1965 г.).
Уже в 70-е годы, приехав в Молдавию в гости к родственникам, Никифоренко пытался узнать, как ему переселиться на родину, и везде получал ответ: "Меняйте квартиру", а прокурор в Бендерах его просветил: "Вы и так живете на родине - в СССР". Это была уже другая эпоха.
Записано в ноябре - декабре 1988 г.
В.С.Биргер