Год рождения-1920.
Жила в Поволжье – деревня Нойенорге (Новая Норгия) в Саратовской области.
Отец Рау Андрей Андреевич. Председатель колхоза. Он был очень уважаемым человеком. Арестован в 1938 г., осуждён на 5 лет ИТЛ за «пропаганду против Советской власти». В деревне тогда забрали много мужиков.
Мать она совсем не помнит.
У нее была сестра, которая была на два года старше ее.
В 1933 году был большой голод. Семьи были очень большие и были случаи, что умирали целыми семьями по девять человек. От населения деревни умерло две трети. Первыми умирали мужчины. А первыми вымирали самые ленивые семьи, потому что у них ничего не было в хозяйстве.
Хоронили сами, возили на тележке. Каждый день пять-шесть человек умирали.
Бывали и такие случаи, что ели собственных детей. В одной семье умер муж. Было трое девчонок. В одну ночь мать зарезала младшую дочь. Старшая дочь говорит: а что в мясе как будто пальцы? Мать говорит – я такое купила. Потом мать хотела зарезать среднюю дочь, но старшая проснулась, увидела и убежал к бабушке, матери отца. Трясётся, говорит – домой не пойду, буду с тобой жить. Бабушка заявила в сельсовет. Мать девочки вызвали в сельсовет, она только зашла в дверь – тут же на пороге умерла.
Летом варили суп из крапивы и лебеды. В колхозе на человека выдавали двести грамм хлеба на человека в день. Старались быстрее зарезать коров, чтобы их не забрали, только овец оставляли на лето. Продукты надо было сдавать для выполнения плана. Овец быстро съели – собирались по четыре семьи, у кого-то резали овцу, съедали, а потом переходили к следующей семье.
Продукты отбирали. Лидия Андреевна вспоминает случай, когда к их соседям пришли реквизировать продовольствие. Мужа не было дома, а жена не открыла дверь, утверждая, что какие-то бандиты ломятся (в принципе, так оно и было). Один из приехавших, не местный, в сердцах ударил прикладом винтовки об пол, винтовка выстрелила, и пуля прошла от подбородка вверх. Человек этот умер на месте (собаке собачья смерть!), его утащили в кладовку и он там пролежал всю зиму. Никто его хоронить не хотел. Уже весной, когда труп стал оттаивать, вызвали людей из района, чтобы его захоронить. Поставили палку, красную звезду. Никто его не жалел. Отец сказал: «Вот, молодой человек, сам себе жизнь сгубил». Женщину вызывали в сельсовет, она объяснила всё, последствий для неё не было.
Пробовали тащить из колхоза. Один человек повёз домой мешок, дали пять лет. Один мужик, Василий, у которого умерла жена еще осенью, и было двое детей, обезумел и побежал с котелком щей. «Куда бежишь?» - «Не знаю. Все бегут, я бегу…»
Школьников (и Лидию Андреевну) гоняли на поля, они там пытались поесть. Жарили кукурузу. На поле удавалось поесть, а с собой взять не удавалось. Семечки подсолнуха таскали. Приехал уполномоченный из района, говорит: «Щелкают много!»
Год работала дояркой в колхозе. Лидия Андреевна с семью подругами закончили курсы трактористов, Зимой училась, весной на практике, а летом – за работу. Больше года успела отработать трактористкой в МТС.
В 1940 году поволжских немцев еще брали в армию. Когда началась война с Германией - перестали.
В сентябре 1941 велели трактора поставить на МТС и объявили, что через три дня выселят. Не поверили, однако это оказалось правдой. С собой разрешалось брать постельное бельё, обувь и еду.
Скот угнали в соседнюю русскую деревню.
Неделю сидели на станции. Два человек попытались убежать, но их задержали. Везли в теплушках, там были двухэтажные нары и посередине дырка в полу, никак не огороженная: туда справляли нужду.
Взяли муки. Зарезали одну овцу. В дороге ели то, что взяли с собой – их не кормили. По дороге останавливались, жгли костры, варили еду.
Мужчин не отделяли, они ехали вместе с семьёй. У Рау забрали её, мачеху, старшую сестру и троих младших детей . Депортировали в Тюменскую область, Велижанский р-н, с.Канаш. В неделю работающим давали четыре-пять килограммов овсяной муки. После просеивания оставалась половина.
В Канаше не было спецкомендатуры, их никто не отмечал. Но никто и не бежал - куда бежать?
Сначала их поселили в клубе, потом распределили по времянкам. Местное население относилось к ним нормально, «доставал» только один пацан, дразнивший Лиду «Гитлером». Однажды она не выдержала, дала ему по морде. Он пожаловался взрослым, а те добавили – «не будешь обзываться».
На момент выселения Лида плохо знала русский язык, но освоилась (в первую очередь научилась материться – без этого общаться нельзя было никак). Сейчас Лидия Андреевна говорит на русском неплохо, но предложения строит по-немецки и всем падежам предпочитает именительный (пример речи «Не в свой сани не надо уходить – надо оставаться в свой сани»).
Осенью 1941 года всех мужчин забрали в трудармию. Вернувшиеся рассказывали, что многие там умирали, их раздевали, их ночью везли и складывали в поле. Весной, когда они начали оттаивать, трупы облили бензином и сожгли. То, что осталось, сбросили в яму.
В 1942 году, зимой, Лида с еще одной женщиной пошли в поле. Там из снега торчали колосья. Они срезали колоски, прочистили, посушили на печке, сделали дробленку. Соседка увидела и заявила в милицию.
В районном КПЗ ей понравилось: в колхозе или с голоду помирай, или воруй. А в КПЗ булку хлеба давали. А то, как из России (т.е. Сибирь как бы считалась не Россией) приехали, хлеба не видала.
Через три дня суд. Ходили? Ходили. Колоски резали? Резали. Дали по два года.
Погнали в Тюмень из КПЗ пешком. Сопровождали 4 конвоира. Лидия Андреевна впервые увидела болото и очень удивилась: такое большое поле, почему не сеют?
Отбывала срок в Омске.
В лагере сначала разгружали уголь, затем 8 женщин отправили на стройку. Бригадир была русская, Женя, остальные – немки. Их сопровождал один конвойный. Норма была на два человека в день – отделать одну комнату. В обед кормились в рабочей столовой, где питание было значительно лучше, чем в лагере. В лагере была баланда из каких-то кишок, а тут – гуляш. Впрочем, за выполнение плана в лагере давали премиальные – то копченую рыбу, то граммов 300 сливочного масла, то даже колбасу. Раз в месяц давали 50 рублей, полкило сахара, две осьмушки махорки, два коробка спичек и пачку заварки.
Когда их гоняли на разгрузку зерна, женщины уносили с собой до килограмма зерна в укромном женском месте (правильнее было бы «уносили в себе»). Пол-литра продаст (полулитровая банка стоила восемь рублей), пол-литра сварит.
В бараке нары были сплошными.
В воскресенье был выходной. В субботу водили в баню побригадно. В месяц выдавали полкуска мыла. С расческами была проблема: металлическую отобрали, другой не было. Длинных волос вообще ни у кого не было, но Лидия Андреевна решила вопрос кардинально. Она постриглась «под машинку» и эту причёску сохраняла до выхода из лагеря – и вши не заведутся, и мыло тратить не надо, и с расчёской проблем нет.
В лагере из-за плохого питания и тяжелой нагрузки у женщин прекращались менструации, так как организм начинал работать на выживание.
Отбыла вместо двух лет – год и два месяца, и освободилась по амнистии в марте 1943 г. Ей выдали справку об освобождении, но на спецпоселение не вернули. Она поехала в Красноярский край, надеясь на то, что в совхозе можно будет избежать голода. Красноярский край ей подсказали другие женщины-заключенные. Летом 1943 года она приехала в Тузовку Казачинского район, работала в совхозе, и так отъелась (ела овощи прямо в поле), что её стали называть «Толстая Лида»). Затем перебралась в Момотово и там работала на кирпичном заводе, формовала кирпичи.
Вебер Кондрат Кондратьевич – родился 25 августу 1899 года, был спецпоселенцем в
Момотово, тоже немец из Поволжья. Они поженились в 1948 году и прожили 38 лет.
Детей они записали на фамилию отца.
Он был старше на двадцать лет, но скрыл свой возраст – Лидия Андреевна долго была уверена, что он старше всего на двенадцать. Паспортов у них не было (Лидия Андреевна получила паспорт уже перед пенсией, в семидесятых годах – но это еще и потому, что её метрики оказались утерянными в Саратовской области), и возраст мужа Лидия Андреевна узнала случайно, увидев его военный билет.
Как только она вышла замуж, вдруг опять стала спецпоселенцем: вместе с мужем её заставляли отмечаться в спецкомендатуре. Это её очень удивило: до этого она никогда не отмечалась – даже в Канаше.
В Момотово мужчинам на паёк давали килограмм хлеба, женщинам 800 грамм, а иждивенцам 200 грамм. Норма была одинаковой и для спецпоселенцев, и для местных.
В Момотово она помнит еще немцев – Кисельман Василий и Екатерина, Шлейн Иван.
Опрашивали Алесей Бабий, Екатерина Береснева , Валерий Цуров
(АБ -примечания
Алексея Бабия, Красноярское общество "Мемориал")
Шестая историко-правовая
экспедиция, Момотово 2009 г.