Смолев Николай Васильевич с женой Марией Прокопьевной жили в Забайкалье в пос.Ухкяхтинский, в р-ном центре. В то время, вернее, когда происходили события, о которых я хочу написать, Иннокентию Васильевичу шел 45 год, а Марии Прокопьевне - 36-й. Жили своим хозяйством: сеяли пашню, имели несколько коров, которые очень плохо доились, вероятно, потому, что за ними был плохой уход – скот жил и кормился под навесом. На водопой гнали к реке. Кроме сена буренушки ничего не видели. Имели пару коней и штук 10 овец. Семья же у Смолевых была большая – пять человек детей. Сыновья - Иннокентий, Виктор, Николай, и две дочери – Августа и Оля. Все то, о чем я пишу в данный момент, мне рассказала одна из дочерей Смолевых – Оля. “Дом у нас был большой, - вспоминает она, - но никакой обстановки в квартире не было, даже штор-задергашек на окнах. Питались очень скудно, что можно заключить из того, что манную кашу мать варила лишь маленькой сестренке Августе. Когда мать кормила ее мы стояли рядом и ждали, когда нам достанется кастрюля с остатками кашки. Скребли ее ложками, и такой вкусной она нам казалась!” Когда наступало лето, то в семье Смолевых трудились все от мала до велика. И на покосе и во время жатвы всем находилось дело по силам. Даже зимой ребятишки отдыхали под вечер: катались на санках играли в войну, прятки. “Отец нас очень любил, - говорит Ольга Иннокентьевна, - и даже за провинности он не наказывал, а лишь вел беседу. Иногда казалось, лучше бы он отстегал ремнем, так было стыдно за свои мимолетные проступки”.
Кончалась страда. Хлеб обмолочен, и отец уходил на заработки. Иногда всю зиму проездит ямщиком, а бывало, ищет по деревням кому нужно выделать кожи. Природные условия Забайкалья намного беднее сибирских. Лес встречает редкими островками. Холмы, песок, который постоянно гонит суховей. Ягода - лишь облепиха, да кусты черемухи.
В 1931 году стали организовывать колхозы. Дошел черед и до Ункяхтинской. Смолев Иннокентий Васильевич в то время был в извозе. Когда вернется домой – не знала. Сама на собрание не пошла – считала, что это дело мужское. Да и муж ее не любил собраний, считая потерей времени. Когда он вернулся домой, то ему предложили вступить в колхоз, но Иннокентий Васильевич, имея большую семью, не решился сразу на этот шаг, так как нужно было обобществить весь скот. Как и уже писала, Смолевы едва сводили концы с концами. Оля помнит, что летом, в страду или покос, им на ноги надевали валенки, чтобы не наколоть ножки.
Весной Иннокентия Васильевича обложили большим налогом, который он не в силах был выплатить. В 1931 году зимой Смолева арестовали. Семья кое-как посеяла пашню, посадила огород, обработала его. И в самый разгар лета в их поселке началась выселка. На сборы дали 24 часа. Поселок, где жили Смолевы, находился на берегу реки Селенга, по которой ежедневно ходили пароходы. Вот на один из них и погрузили семью Смолевых, на котором было много семей из их поселка и других деревень.
Вещей с собой Мария Прокопьевна взяла не много. Из продуктов захватила мед и вырвала лук на грядках. У других же было и сало, и мясо и сухари. По Селенге плыли не долго, до первой станции. Там всех ссылаемых посадили в теплушки, предназначенные для перевозки скота. Пищу приносили раз в сутки – одно ведро баланды на весь вагон. В вагоне стоял смрад от скопления людей и от того, что здесь же оправлялись. Но вся семя Смолевых доехала до станции Камарчага живыми и мало-мальски здоровыми.
Первое, что увидели дети, была водонапорная башня. В ожидании обоза вся семья расположилась рядом с башней прямо на земле, словно цыганский табор. Кто ел, кто чинил одежду, кто безутешно плакал. Вскорости подъехали подводы. Семьи всполошились, табор ожил. Детей, кто поменьше, положили на телеги лежа и обмотали веревками, чтобы кто ненароком не вывалился. Родители ехали следом на другой подводе. А вот то, как погрузили вещи на плоту, помнит хорошо. Ей в то время вспомнилась родная река Селенга. И Оля заплакала. О ком? О чем? Теперь трудно вспомнить. Рядом рыдала ее мать. Маленькая Августа смотрела на водную синь Маны. Братья стояли рядом молча. А Оля, прижавшись к матери, тихо скулила, подражая ей. Может две женские души, пережив трагедию высылки, тягости пути, разлуку с родными людьми и родным краем, при виде реки плакали об одном и том же. Старшая не могла поведать свое горе дитю, а маленькая Оля не могла объяснить свою печаль матери. Девочка всхлипывая, повторяла: “Селенга, Селенга”. Быстро грузили вещи на плоты, которые почему-то были сцеплены друг с другом канатами. А дети между тем смотрели на горы, скалы, утесы, острова. Природа радовала глаз: лес, кустарник и целые поляны жарков. Такого в Забайкалье не увидишь.
Взошли на плоты. Лоцманы ударили веслами. С Богом. И поплыли. Скалы с правой стороны, луга - с левой. Еще хорошо запомнила Оля, как почему-то вдруг закричали, заплакали на плоту женщины, дети. Оказалось, что канат, соединяющий плоты меж собой оборвался, и понесло плот вниз по течению Маны, угрожая разбить его об скалы и утесы. Многие в ужасе молились, взирая на небо. Но благодаря опытности плотогонов-лоцманов, все обошлось благополучно – без жертв. Плот причалил к берегу, но не в месте назначения – Лебяжьем, а много ниже по течению Маны – в Иртышке, где было много штабелей леса. Словно море волновалась высокая трава.
Мужчины сразу же принялись копать землянки. Ведь где-то должны были хоть временно найти убежище от зверя, который ходил рядом, проторя тропы в зарослях. В одной землянке помещалось по несколько семей. Там было очень сыро. На пол стелили ветки сосны, кедра, пихтача, а наверх стелили траву и потники. Ни окон, ни дверей, ни печей в тех помещениях не было. Кушать варили на кострах, прямо у входа. Но самое страшное было то, что по ночам приходил медведь вплотную к жилью человека. Он садился у входа в землянку и страшно ревел до зари. Лишь эхо откликалось ему, вторя по ночам. Люди не могли сомкнуть глаз, боясь за себя, а тем более за детей. На рассвете зверь уходил. Но как только скроется солнце за сопкой, он возвращался вновь.
Днем тоже жили в напряжении, так как чуть пригреет солнце выползали змеи из расщелин скал и грелись на солнцепеке вблизи землянок. Однажды, когда Смолевы детишки вышли погреться, змея укусила Виктора. Хоть он был не маленький, ему шел одиннадцатый год, но мальчик очень испугался. Хорошо, что среди ссыльных нашлась одна женщина, которая знала лечебные травы. Она делала из них отвары, прикладывала компрессы и Виктору стало легче.
Построив землянки, мужчины отправились в Лебяжье строить бараки. До зимы нужно было перебраться в более подходящие помещения. Возведя стены и крышу над головой, в барак вселялись по несколько семей. Бревна, из которых строили жилье, были неошкуренные. Лишь со временем, живя в них, обтесывали их изнутри и снаружи. Смолев Иннокентий Васильевич был освобожден из-под ареста и соединен с семьей сразу же при выселке. Но пребывание в тюрьме, тяжелый режим подорвали его здоровье. Работать на лесоповале он уже не мог, и его определили на легкие работы – сторожем. Их сыну, тоже Иннокентию шел шестнадцатый год и он, наравне с мужиками, валил лес. Работали по парам, т.е. пилили вручную, как тогда шутили: “Тебе, мине”. Средний Виктор, одиннадцати лет, расчищал ледянку, дорогу, политую водой, по которой трелевили лес на лошадях. В настоящее время у Виктора Иннокентьевича Смолева стаж работы 60 лет, но он еще продолжает работать сторожем.
Вернемся к прошлым годам. В поселке Лебяжьем люди очень голодали. Вещи, имеющие хоть небольшую цену, меняли на продукты. За них давали мороженый турнепс, свеклу, а изредка картошку. Люди умирал, словно мухи – ежедневно. Коле Смолеву едва исполнилось девять лет и мать была вынуждена была посылать его побираться по деревням. Кто даст кусочек, кто пару картошек, кто погреет и даст похлебки, а бывало и собак спускали. У шестилетней Оли ножки опухли до колен. Девочка перестала ходить. Соли в поселке не было, от этого страдали и взрослые и дети. Но с наступлением весны люди в Лебяжьем оживали. Ловили рыбу в реке. Собирали черемшу, крапиву, щавель. Однажды все семья Смолевых отравилась, наварив незнакомой травы. Их спасла та старуха, которая лечила Виктора от укуса змеи. Слабли особенно мужчины. Ведь им приходилось много работать. Рядом со Смолевыми в бараке жили Ивановы. Так он в то время так ослаб, что с трудом выползал во двор, когда пригреет солнышко, рвал траву и тут же съедал. Но ни трава, ни солнце ему уже не помогли. Вскорости он скончался, не имея сил доползти до травушки-муравушки.
Смолев Иннокентий Васильевич сохранил свою жизнь и семьи только тем, что несколько раз сбегал на Родину и от туда привозил сухари, говяжий жир и другие продукты. После посещения им своей деревни им от родных и знакомых приходили посылки с продуктами. В 1937г. Иннокентий Васильевич был в бегах и лишь тем избежал ареста. Тем, что он часто отсутствовал в поселке, никто обеспокоен не был. Начальство видело, что он не работник. В то время все взрослые мужчины в Лебяжьем были арестованы. Только через годы вернулись единицы из них и те подорваны физически и духовно.
Старший сын Смолевых был очень старательный. Какую бы работу ему не поручили он ее выполнял безупречно. За это его направили на курсы полеводов, так как в поселке Лебяжьем был организован колхоз. Земли хватало. Корчевали кустарник. Вырубали пни на месте лесоповала. Все трудились. Люди уже свыклись с тем, что им жить здесь. Окончив курсы, Иннокентий усердно трудился на полях. В первый же год земля дала невиданный доселе урожай. Такого в Забайкалье и во сне не видывали. У зерновых колос клонился к земле. Овощей было такое изобилие, что не знали куда их девать. Люди ожили. Голод на время отступил. Мария Прокопьевна не знала кого благодарить: Бога ли, что сжалился над ними и спас от голодной смерти, детей ли, что так старались, словно муравьи. Купили корову на две семьи. Завели кур, свиней, травы в пойме реки были выше пояса. А сколько всякой ягоды: черника, брусника, черная и красная смородина. По осени, когда все в огороде убрано, ходили по клюкву.
Когда Иннокентий стал совершеннолетним, то ему выдали паспорт и стал свободным человеком. Сколько радости принесло это событие семье Смолевых. Однажды ему посчастливилось попасть в районный центр, где он купил ситца на оконные шторы и патефон. Это была первая роскошь не только в семье Смолевых, но всего поселка переселенцев. Людям было радостно смотреть, как ветер колышет занавески. Вскорости и Виктор поехал учиться на курсы трактористов. В те времена вся детвора пела: “Мы с железным конем, все поля обойдем” и т.д. Пел ее и Виктор. И вот он уже сидит в кабине трактора за рычагами железной машины. И она подчиняется ему. Чуть забрезжит рассвет – Виктор выезжал в лесосеку и до темна. Тракторов в Леспромхозе было мало, а специалистов вообще не хватало. Но парень не унывал. Ему нравилось управлять трактором. Трелевать сосны, еще вчера шумящие кроной. Шепот ручья, говор и щебет птиц, запах леса – все радовало мальчишку. Он уже забыл голод. Забыл выселку и был доволен, что живет в таком волшебно-красивом месте.
Прошло некоторое время и Иннокентий с Виктором завели свои семьи. К тому времени Оля окончила семь классов. Ей чудилась впереди светлая дорога. И девочка решила поступить в Канское пед.училище. Вместе с ней еще четыре девочки из поселка Б-Унгут, тоже дети ссыльных, решили попытать счастья. До станции Камарчага шли пешком и босиком, жалея обувь. И пели песню, сочиненную в дороге: “По Шалинской дороге растут березу по бокам. Никто не загородит теперь дорогу нам”. Сдав экзамены в училище, девочки возвращались домой и пели свою песню, лучше которой, им казалось, нет на свете. Дни стояли погожие. Редкие облака проплывали, почти касаясь сопок. Была суббота 1941 года. Июнь месяц. А назавтра, в воскресенье объявили: началась война.
В первый же день ушли из дома Смолевы Иннокентий и Виктор. Неведая о том, что уходит навсегда, Иннокентий погиб, защищая Родину под Москвой. Николай, будучи мобилизован через год, сложил свою головушку на подступах к Сталинграду. Оле пришлось перейти учиться на заочное отделение. Ее приняли преподавать в первом классе М-Унгутской начальной школы. Условия для работы были трудные. Тетради проверяли, усевшись возле печурки, от пламени горящих поленьев – отблески света. Керосина не было. Не было чернил. План работы составляли в старых книгах. Ученики писали в тетрадях, сшитых из газет. Оценки ставили чернилами, приготовленными из красной свеклы, т.е. ее сока. Ученики писали чернилами, приготовленными из жженой резины. Дрова для отопления школы заготовляли родители по выходным дням, а из лесу вывозили на саночках учителя с учениками. Мороз, пурга, а идти в лес за дровами надо. Дуют на рученьки детишки. Топают ноженками, но стараются вести саночки. Таким же образом отоплялись и дома.
Шла война не первый год. Иногда на уроке Ольга Иннокентьевна заметит, что Вася и Ваня сидят, подперев головенку рукой и будто бы отсутствуют, устремив свой взгляд в неведомое. Они в данный момент не в классе, а там, где шли бои и сражались их отцы, братья. “О чем задумался, Вася?” – спрашивает учительница. “Похоронку на папу получили”. У другого брат погиб на подступах Москвы. Горе, горе. Людское невыплаканное, беспросветное горе. Да, остались сиротами дети “врагов народа”. А те, кого считали врагами – сложили свои головы за Отечество, за Родину, за Русскую землю. Постоит учительница у парты своего ученика, погладит его по головке, а у самой, как у этого мальчика, слезы и тоска в глазах.
Хотя еще шла война, но Ольга Иннокентьевна поступила учиться на очное отделение но ни в пед.училище, как хотела, а в библиотечный техникум, так как в педучилище мест не было. На второй год она поступила все же в пед.училище на второй курс. После пройденного учебного года их всех, т.е. учителей, на время отпусков посылали работать. Смолеву направили в Островский детский дом Манского р-на, в котором, в основном, находились дети немцев с Поволжья или те, чьи родители находились в более отдаленных местах, как враги народа или вообще, у которых родителей не было уже на свете. О, какие это были дети! Они едва держались на ногах. Почти полностью истощены. Головенки большие. Животики раздутые. Тоненькие шейки. Когда их выводили во двор на прогулку, они щипали траву и совали в ротик. А если случайно воспитательница зазевается, т.е. отвлечется, то кто-нибудь из детей залазил в чужой огород и вырывал овощи: брюкву, турнепс, капусту, что попадалось под руку, и моментально все поглощал, даже ботву, зеленые листья капусты. Это было ужасное зрелище. Детей объедали и завы, и повара и воспитатели. Те, кто имел доступ к продуктам. Где у тех людей бала совесть? Ведь все работники детского дома получали хлебные карточки по 600 грамм и вдобавок продукты. Дети же получали в сутки по 200 грамм и жидкую похлебку. Но хорошо, если малышам доставалось по 150 грамм хлеба. И другие продукты, предназначенные сиротам при живых родителях, не полностью доходили до них. Назначали дежурных в столовых, но это не давало эффекта. Они хоть по две-три картофелины ложили в свой карман. Из тех детей мало кто выжил, а те, кто остались дивы, то со своими родными так и не встретились.
Ольга Иннокентьевна достигла своей цели: она успешно окончила пед.училище. 36 лет у нее стаж преподавателя. Более двадцати лет она преподавала в Нарвинской средней школы. Многие ее ученики стали врачами, учителями, инженерами. У нее двое детей: сын и дочь. Есть внучата. Ее сестра Августа живет в Амурской области. Она двадцать лет проработала председателем в с.Екатериновске.
Давно нет поселка Лебяжье. Он был расположен между М-Унгутом и Жержулом. Теперь на этом месте отменные покосы. Изредка попадается столбик от изгороди или полусгнившее бревно на месте бывшего барака. Все было очень давно, но не забыто.
Мария Прокопьевна умерла в преклонном возрасте – восьмидесяти шести лет. Но до конца дней своих ждала сыночков. Она не верила, что они погибли. Ведь не единым хлебом живет человек. Она жила надеждой. Ни для того живет, чтобы есть, а для того ест, чтобы жить. Творить добро и сеять доброе семя.
28 января 1990 года. Нарва,
Кравченко, 15,
Горелова Людмила Андреевна