Яньков Егор Дмитриевич родился в 1906г. в Читинской обл., Хорошибирский р-он. Родители Егора были крестьяне. Сын пошел по их стопам. Женившись, он выстроил дом. Завел коровенку, лошадь, и с десяток овец. Без этого крестьянину никак нельзя обойтись. Жена Даша была хорошей хозяйкой: внимательна к мужу и детям, которые не замедлили появиться на свет.
Словно чуяли что их отец не долгожитель на этой земле. Едва Егору Дмитриевичу исполнилось двадцать два года, как в доме появилась повитуха, а вскорости раздался крик новорожденного Ивана. Через год появился в семье сын Миня. Он был малец крепкий, телосложением в деда – отца матери. И имя ему дали в честь деда. Хлопотно стало Даше в доме с детьми и хозяйством.
Одному Богу известно, как она успевала и постирать и постряпать, и убрать коровенку. Сыночки росли словно близнецы. Бывало ползают по полу и поцарапают, и покусают друг друга, а затем прикурнувшись рядышком, уснут на кошме. Через три года родился Анатолий. Радовались Егор с Дарьей что судьба им подарили трех сыновей. На мужской пол давали надел земли. И те семьи, где сыновья – крепли. Всякое выпадало на долю молодой семьи; хорошее чередовалось с плохим. Если в один год уродится хлебушко и овцы оягнятся нормально, то в другом году суховей и мороз оставят почти без хлеба. Да еще падеж скота приключится.
Но жили и на судьбу не роптали. Главное в доме мир и согласие. Все же беда подкралась из-подтишка. Несмотря на то, что батраков не держали, семью Янькова Егора Денисовича причислили к зажиточным и раскулачили, а затем объявили о скорой высылке как семью кулака. В то время у Янькова было две дойные коровы, молодняк, две лошади, да и число овец увеличилось вдвое. Пришли неожиданно. Собраться путем не успели. Металась Даша по квартире, хватая то одно, то другое. Ночевать и то не разрешили в своем доме, а всех согнали в школу. Была осень. Октябрьский ветер пробегал по улице деревни, гоня опавшую листву и свистел вслед Яньковых вроде надсмехаясь: “Что, не спали ночами, хотели быть побогаче? Радовались полным сусекам, а теперь голые как те деревья, что изредка маячат в палисадниках”. “Не обидно было бы, если б вещи описали и распродали на торгах, а то растащили свои деревенские, – вспоминает Дарья Дмитриевна, -все бы ничего, да вдобавок ко всему была еще дочь Вера, которой шел пятый месяц. Если мальчики кое- что понимали, то она наоборот была совершенно несмышленая. До Петровского завода, всех ссыльных повезли на лошадях, т.е. на подводах. На станции семьи погрузили в вагоны (товарные) и везли до станции Камарчага. Не понимаю, – говорит она, – как остались живыми? Холод, смрад, скопище народа, и голод. Но даже дети и те молчали, разве только такие, как Вера, или больные плакали. На станции Камарчага нас уже поджидал обоз. Нас снова погрузили на подводы и повезли до деревни Нарва. Набралось, наверное, семей сорок. Такой длинный был обоз. На родине, в Читинской области места почти ровные. Здесь же, когда конный поезд проезжал Шало, с интересом и тревогой смотрели вперед. Проехали Кияй, и вскорости обоз потянулся, вроде, ущельем. Потянуло сыростью и прохладой. Справа высокие горы, скалы. Слева речка бурная и многоводная. “Мана”, – сказал извозчик. В Нарве нас ждал еще один сюрприз: “До места будете добираться на плотах”. Что это такое, я понятие не имела. А оказалось очень просто: много бревен были связаны между собой и скреплены перекладинами. Путь лежал до Лебяжьего. Мы думали деревня такая, а оказалось – глухая тайга. Деревню предстояло строить нам. Глухая тайга вокруг. Нас высадили на берегу. Дали инструмент: пилы, топоры и т.д. Рубили лес, строили бараки. Жгли костры, варили похлебку. Всем выдавали паек. Этим и жили. Строили бараки и тут же вселялись в них по несколько семей. Лишь бы не под открытым небом. На весь барак одна печь чугунная. Летом слепили еще глинобитную. Варили по очереди. Спали на нарах на соломе и тряпье. Бывало, выберу время, оставлю детей с Валей и Митей, а сама подамся в близь лежащие деревни, хутора, менять вещи на продукты. Помню, однажды зашла на хутор предлагать шали, платки. Хозяйка молодая, дородная, упитанная, а во мне лишь душа в теле еле тлеет. Вот она то одну шаль набросит себе на плечи, то другую и все перед зеркалом вертится, любуется собой. На улице мороз. Боюсь, как бы дети ненароком не вышли и не застудились. Но молчу и жду. А она, потешившись собой у зеркала, принесла мне четыре мороженых рыбки за кашемировую шаль. Несла домой те рыбки и плакала. Что дам голодным деткам. А потом успокоилась: ушицы сварю. Похлебают. Строили Лебяжье полтора года. Дома выстроили в два ряда. Стали жить попросторнее, т.е. по две семьи в одном ломе. Рядом с нами жили Иванов Павел Тимофеевич, Перевозчиковы, Соломниковы и другие. Когда выстроили поселок, то всех трудоспособных определили валить лес для сплава. Плавили по Мане его уже вольные, а нам не разрешали без спросу в другую деревню сходить. Вскорости организовали артель, под вид колхоза. Совместно разрабатывали земли, засевали. Так как одной семье не под силу корчевать пни, вырубать кустарник. Завели коров. Мужики работали в леспромхозе. Валили лес и трелевали на лошадях по ледянне. Так жили до 1936 года, пока не начались аресты, которые шли не спеша, выбирая очередную жертву. В 37 году стали забирать по несколько мужиков за ночь.
Яньковы только поужинали, и Дарья Дмитриевна убирала со стола, а Егор Денисович разувался. Ноги за день устали по глубокому снегу с темна до темна. Разулся. Закурил и услышал шаги. Вошли три вооруженных человека. Егор понял, что пришли по его душу, и стал заново наматывать портянки. Руки тряслись. Да, настал его черед. Яньков, справившись с обувкой, посмотрел “гостям” в глаза. Они взгляд отвели. Сделали обыск. А что и где было искать? Часть одежды износилась, часть проели. В сундуке на донышке ютилась кой какая одежонка. Это было 25 января 1937 года.
Увели Егора и больше его семья не видела. Ни вести, ни привета. Лишь через несколько лет вернулся из тюрьмы Шведов Иван, взятый в одну ночь с Егором. У Ивана при допросах выбили зубы. Он рассказывал, что над ними при допросах страшно издевались, пытали. И что Яньков Егор Денисович, вернувшись с допроса в камеру, на нары не в силах был залезть, а лег под нары, где утром был обнаружен его труп. В те времена прошел было слух, что много заключенных из Красноярской тюрьмы, вывели и погрузили на баржи и уплавили вниз по Енисею. Затем эти баржи отцепили, и пароход взял курс обратно. Ужас, что творилось на баржах. Люди умоляли расстрелять их, но не обрекать на неминуемую медленную смерть. Представляете такую картину: впереди океан бушующий и льды. Вокруг льды. А к ним несет Енисей обреченных людей, стоящих на баржах. От такой картины содрогаешься и пробирает дрожь. Неужели может быть такая жестокость человека к человеку? То, что поведала Дарья Дмитриевна, я уже слышала тоже. Мне рассказывал Бузуев И.А. бухгалтер Нарвинского сплавного участка. Рассказал по великому секрету. Шепотом. В те времена о таких вещах говорить не полагалось. Даже думать считалось кощунством. Очень мало, кто вернулся из арестованных в те годы. Семьи жили плохо. Дарья Дмитриевна не могла найти работу. Рано пошли дети на свои хлеба. Митя к десяти годам стал хорошим помощником своей матери.
Все дети учились, хотя тяжело было жить, клейменные тавро “дети врага народа”. Постоянно натыкались на стену отчуждения и враждебности окружающих.
В двадцать два года у Янькова Дмитрия резко ухудшилось зрение. Сколько Дарья Дмитриевна поездила со своим сыном по разным больницам, ища исцелителя. Но… все напрасно. От большой нагрузки неокрепший организм сдал. Мало было светлых дней в любом смысле у Янькова Дмитрия, а теперь он обречен на вечную тьму Благо, что память у него хорошая. Он с палочкой ходит в магазин, время от времени, постукивая ею об оградки палисадников. На ощупь колет дрова, копает грядки. С натуры веселый, жизнерадостный Дмитрий и теперь кажется бодрым. Одна лишь мать знает, как часто по ночам содрогается в рыданиях тело ее сына. Но она вида не подает. Сама Дарья Дмитриевна еще крепкая по своим годам женщина, ей исполнилось восемьдесят три года. Но ноги почти отказали. Живет она с Митей. Сын Анатолий живет близко. Его дом через дорогу от материнского. Анатолий тоже болен. В настоящее время он находится на лечении в Краевой больнице N 1. Иван Егорович Яньков жив. Проживает в Нарве. Он и его жена на пенсии. Дети выросли. Растут внуки. Вера уехала далеко. В данное время с семьей живет в г.Иркутске. Конечно, трудно гадать как сложилась бы жизнь Яньковых не будь 37 года. Может ее дети все равно болели бы. А возможно, что были бы здоровы. Почти у всех семьях, чьи отцы репрессированы, здоровье подорвано.
8 октября 1989г. 663517 Красноярский край, Манский р-он, с.Нарва, Кравченко 15, Горелова Людмила Андреевна.