Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
О культе личности и в частности о 1937 годе много говорилось на 20-м и 22-м партсъездах. Общая оценка им уже дана партией. А мне хочется рассказать, как их переживал рядовой член партии, кому интересы партии были дороже его собственной жизни, как эти события преломлялись в моем сознании, что я видел и переживал. 1937 год своей жестокостью и массовыми репрессиями, превзошел все суровые годы русской истории. Мне казалось, что задуман грандиозный адский план, как обезглавить целую страну, целый народ, как изолировать всех инициативных людей, всех мало-мальски мыслящих, всех знакомых с прошлым и способных делать критические сравнения о руководстве. Также, всех побывавших заграницей и бывших иностранцев. Казалось, что кто-то вознамерился нивелировать весь народ, сделать его беспрекословно послушным и готовым подчиниться одному единственному Верховному Жрецу, Сталину.
Массовые аресты начались еще летом 1936 года. Начались они в верхушках партии и правительства, ежедневно исчезали члены ЦК и министры. На их место пришли новые, которые вскоре тоже арестовывались и заменялись другими. Надо было верховные органы власти очистить от всех старых работников, которые могли, если не остановить то затормозить эти массовые репрессии, этот погром страны. Это уже не были соратники Ленина. Эти все почти были в ссылке, в тюрьме и расстреляны. Но это были старые кадры, поднявшиеся в первые годы революции. Их Сталин тоже опасался и отстранил от власти и загнал в ссылку. 4-ый и 5-ый состав министров и членов ЦУК, были люди абсолютно проверенные и послушные. От них уже не могло быть никакой помехи. Тогда взялись за средние и нижние этажи партии.
Для них применили метод саморазоблачения на собраниях партактива. Присутствовал я на собрании Киевского городского партактива, где происходило настоящее побоище, Варфоломеевская ночь. Такие собрания партактива проходили во всех городах страны и в сельских районах. Выступал первым руководитель городской парторганизации и призывал всех присутствующих разоблачать здесь на собрании всех кого они знали как троцкистов, бухаринцев и как виновников в любых нарушениях генеральной линии партии. Если кто чего знает и не выступит, - продолжал он, - этим самым он укроет врага народа и станет сам врагом народа.
Вот и пошли разоблачения. Выступил человек и рассказал про одного из присутствующих, что он видел его в 1923 году (тринадцать лет назад) на собрании троцкистов. Тогда поднялся с места разоблаченный и пояснил, что он присутствовал на том собрании как сторонник “большинства”, присланный специально подслушать что говорят троцкисты, а вот тот, кто теперь указывал на меня, присутствовал на этом собрании как член троцкистской группы. Он вдобавок, еще скрыл теперь от партактива, что тогда с ним присутствовали на собрании такие-то. Таким образом круг разоблаченных все расширялся, втягивались все новые и новые люди и все они уже становились подозрительными. Собирались ежедневно, целыми неделями, после работы и затягивали собрания до глубокой ночи, а зачастую до утра.
Жатва НКВД была обильная. Они тут же присутствовали, в форме и в гражданском, дежурили за дверью. Некоторых уводили потихоньку прямо с собрания, а остальных поджидали у них дома. Ежедневно на собраниях не досчитывалось множество вчерашних ораторов. Рамки собрания все сокращались, а клевета и предательство с каждым днем росло. Были подняты все старые архивы, разыскивали протоколы собраний, прошедших много лет назад, искали списки присутствовавших тогда на собрании, или фамилии выступавших тогда ораторов и кого они упоминали в своих выступлениях. Горе было тому, кто оказался однофамильцем одного из протокольных мертвецов, он впадал в несчастье. Люди, где-либо названные таким образом и попавшие под подозрение, бросали свое дело и разыскивали доказательства, что он это не тот, а совершенно другой, или что он это он, но попал тогда на собрание совершенно случайно, или из простого любопытства, или имел разногласия с участниками собрания. Ничего это не доказывало и не помогало. Разве легко отыскать доказательства по прошествии стольких лет. Да и любые доказательства все равно шли не на пользу, а во вред. Задача была не в том чтобы отыскать виновных и наказать их, а чтобы убрать всех авторитетных и заслуженных членов партии. Вот и запутывали их. Сталин был единственным авторитетом, а если кто из его соратников выдвигался своими заслугами и становился популярным, то он становился помехой для вознесения Сталина. Такие образом был обвинен Постышев в вождизме, потому что он будучи послан на Украину, много сделал для исправления ошибочной политики своих предшественников, для улучшения украинских городов и много других дел. Этим он снискал любовь народа и они его прозвали вождем украинского народа. Когда весть об этом дошла до Сталина, Постышева тут же угнали из Украины, а потом посадили в тюрьму и расстреляли. Это был не единственный случай. Таких нелепых обвинений в вождизме были сотни и тысячи.
На разоблачительных собраниях партактива, я был человек новый и не имел ни с кем личных счетов и меня еще вообще не заметили, поэтому не “разоблачали”. Но состояние у меня было такое, словно я попал в зачумленное общество, зараженное мелочной местью, предательством и доносительством. Это был ажиотаж доносительства, он охватил большое множество людей. Доносили от подлости, доносили от страха за свою шкуру, доносили от садизма, доносили по принуждению. И никто не сопротивлялся этой чуме, никто не протестовал, а наоборот, по виду даже упивались “чумой”. Эти последние месяцы 1936 года были страшны для меня. Я почуял ад, злые инстинкты преисподней, сам Сатана воцарился на земле. А я все ходил и читал лекции, говорил о делах давно минувших дней о героической борьбе партии, о революционерах, томившихся в царских тюрьмах и на каторге. А о страшных событиях сегодняшних дней приходилось молчать. Нельзя было обменяться мнениями, везде подстерегали шпион предатель и доносчик.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава