Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
Вернемся к партбилету. В навозе и испражнениях его не оказалось, а дольше скрывать его исчезновение нельзя. Пошел я к секретарю парторганизации, недалекого ума женщине, и рассказал ей о таинственном исчезновении партбилета, просил помочь мне разыскать его. С болью в душе, преодолев невероятный стыд, я рассказал ей о подозрении жены. Она мне предложила идти в НКВД, туда, мол, вызовут жену и заставят вернуть билет. К сожалению я был столь наивен, что надеялся, что там мне помогут. А меня встретили в штыки, окриком и с угрозами. Мне заявили, что им достоверно известно, что никто не украл у меня билет, а сам я отдал его польскому шпиону, потому что я и сам шпион, а теперь я хочу свалить всю вину на честную русскую женщину. От этого разговора у меня потемнело в глазах, и я насилу нашел дорогу назад. Как я это сразу не разгадал, что все это подстроено и я попал в хитрую ловушку. Я не мог еще тогда так нелестно думать об НКВД. Мне еще только предстояло по настоящему познакомиться с этой организаций.
В тот же день вечером собрали партсобрание, чтобы судить меня. Секретарь парторганизации доложил, что я передал свой партбилет шпиону, такому же как я, вернее, повторила слова, сказанные мне утром в НКВД. Постановили исключить меня из партии как польского шпиона и передать мое дело в НКВД. Утром это было предложением, а к вечеру это уже стало “установленным и проверенным фактом”. Так вот я и стал польским шпионом.
А ведь на собрании сидели люди, знавшие меня больше года, слушатели моих лекций, очень уважавшие меня. Вряд ли они поверили, но они легко подняли руки и предали меня анафеме. Винить их тоже не приходится. Их протест ни к чему не привел бы, и чтобы протестовать в этой обстановке, нужен был героизм, а героизм ведь немногим свойственен. Ведь и я не набрался храбрости выступить на вышеописанных собраниях партактива, где царило откровенное предательство и доносы. И вовсе не из-за трусости. Одолела стихия, как будто небеса разверзлись и полился на людей ливень подлости и предательства. Все поголовно были натравлены друг на друга, ум был поражен, а чувство парализовано. Люли потеряли способность протестовать и вообще что-либо предпринимать. Перед лицом Великого Страха, все становились как-то беспомощными, как перед чумой холерой и всяких массовых бедствий. А это была настоящая политическая ХОЛЕРА.
Это постановление, что я ШПИОН, мне казалось настолько нелепым, что я стал аппелировать в высшие партийные инстанции. Десять месяцев я таскался из райкома в Горком, а оттуда в Обком, и везде меня заверяли, что я шпион. Главным моим лжеобличителем был тот же начальник Облместпрома, друг секретаря ЦК. Сам секретарь давно был изъят, и другу его предстояло вскоре разделить его судьбу. Но пока он ходил по воле, он везде подпирал своим авторитетом мое шпионское звание. И хотя я чувствовал, что последние дни хожу на свободе, и что игра моя проиграна, я не стерпел, чтобы не поднять протест против чудовищной клеветы моего лжеобличителя. Я подал на него в суд за клевету. Судья засмеялся над моей наивностью. Кругом все клевещут по требованию высшей власти. Клевета стала самым распространенным, честным и свободным промыслом, а я жалуюсь на такую “маленькую” клеветенку. Суд, конечно, не состоялся. Обидчик и жалобщик без этого суда попали в тюрьму.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава