Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
Постановление о прекращение дела, было вынесено в ноябре 1938 года, а до этого мне пришлось выдержать не одно состязание. Пятый следователь решил дать мне очную ставку с моими лжесвидетелями. Первым явился завхоз лазарета (см.выше), сидевший за скупку облигаций. За то время, что жертвы его клеветы томились по застенкам лагерного ЧК, этот клеветник, за свои заслуги предательства, был досрочно освобожден из лагеря. Его не только освободили, но дали ответственную должность. Он явился на очную ставку во всем параде. И когда я стал доказывать всю лживость его показаний и дал ему нелестную характеристику как предателя, требуя все это дословно записать в протоколе, следователь заступился за него, заявив с насмешкой: “Кому нам верить, тебе арестанту и контре, или этому достойному человеку, которому партия и правительство доверили высокий пост”. И все-таки и следователь вынужден был записать все по моему требованию, иначе я отказался подписать протокол. Этот предатель весь искривился, когда следователь вторично прочел протокол и повторил данную мной характеристику.
Он доносил, что в разговоре с ним я сказал, что Великая Французская Революция привела к термидору и перерождению. И что также наша революция переживает свой термидор. И много подобных мыслей он приводил. А как же мне было опровергать? Он привел целую кучу якобы моих мыслей, а я мог противопоставить им только одно “нет”. Далеко недостаточно. Тогда я придумал другой метод оправдания. Рассказав как он, в первый день знакомства, устроил мне с женой свидание, а когда она зашла в Зону, он стал посылать гонцов, чтобы она немедленно ушла. И в тот же день донес об этом свидании в Чека. Так что его поведение с этим свиданием мне сразу показалось подозрительным и подорвало во мне всякое доверие к нему. Как же мог я после этого вести с ним доверительные разговоры на такие опасные политические темы.
Так все свои оправдания я вынужден был вести по методу доказательства от противного. Доказать можно то, что было, а как же доказать того, чего не было. Приходиться прибегнуть к постороннему факту и при его помощи доказать невозможность появления основного факта.
Когда мне привели второго свидетеля, который заявил, что я его вербовал в члены фашистской организации, я убедился, что я его вообще никогда в глаза не видел. Он настаивал, что мы с ним встретились, когда я ему сдал вещи на хранение, а я доказал ,что я хранил свои вещи у себя в кабинке и никогда никому не сдавал. Ясно, что этот свидетель запутался в своей лжи, но следователь пришел ему на выручку и не стал вовсе записывать мои разоблачения. Мне пришлось потребовать перерыва хода следствия. Вообще я чувствовал себя настолько слабым, что я не мог оставаться чуть подольше в кабинете следователя. Особенно когда начинались препирательства, что записать и чего нет. Я чувствовал, что от малейшего напряжения моя воля слабнет и я не в силах оказывать нужное сопротивление. Следователь, заметив мое состояние, старался использовать его, но когда я чувствовал наступление критического момента, я категорически отказывался продолжать и требовал увода в камеру.
Отдохнув немного, меня снова водили на “заклание”, снова перечитывали протоколы и снова я добивался поправок и подписывал. Нельзя сказать, что мне удавалось во всем настоять на правильной записи, слишком неравны были силы, следователь был свеж и румян, а я был беден и бледен. Он сидел вылощенный и чистенький, а я сидел в рубище, пропахшем вонючей камерой, а тело искусано клопами, а душа двуногими паразитами. Ценой последних усилий мне удавалось только кое-что протащить в протокол в свою пользу, а в основном запись очных ставок велась так тенденциозно, что мне оставалось на все махнуть рукой. К счастью мне удавалось в этих “чистеньких” показаниях делать такие вставки, которые создавали шероховатости и давали мне основание в моем последнем слове расстроить все следовательские козни.
В своем последнем слове на сей раз (у пятого следователя), я целиком ополчился на первого следователя. Исходя из полного сходства показаний шести свидетелей, с которыми мне дали очную ставку, я сделал вывод, что все эти показания построены по шпаргалке, выданной первым следователем всем свидетелям. Следовательно мое обвинение придумано следователем. Второй тезис я построил на показаниях 7-го свидетеля. Среди стольких подлецов нашелся один порядочный. Он давно освободился и широко использовать его показания я не мог. Но присланное им заочно очень короткое показание, меня здорово выручило. Следователь, наоборот, не придал значение этой паре строк и оставил их в протоколе нетронутыми. Я их широко использовал в свою защиту.
Дело в том, что когда меня привезли в лазарет, то меня поместили в кабинке вдвоем с шофером больницы. Когда же меня арестовали, то его вызвали для дачи показаний против меня, что я якобы вел с ним контреволюц. разговоры, когда мы одни оставались в кабинке. Особенно упирали на мои отзывы о радиопередаче по поводу процесса над Бухариным и Рыковым. Но следователь получил полное разочарование. Этот простой русский человек не захотел обагрить свои руки в моей крови и заявил, что ни разу я с ним не заводил разговоров на политическую тему.
Вот на этот лаконичном ответе шофера я и сыграл. “Живя с человеком вместе, я с ним не заводил разговоров, а других свидетелей, с которыми мне даже негде было встретиться наедине, я специально посвящал в свои разговоры?!”.
Мое дело, по окончании этого очередного следствия, опять направилось к прокурору и опять безуспешно. Но прежде чем перейти к следующему следствию, мне хочется рассказать о других событиях, предшествовавших ему.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава