Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
В эту пору совершилось еще одно важное для меня событие. Объявился мой родной брат Он жил в Зап. Белоруссии, по ту сторону кордона. Этот край мы “освободили” в 1939 году по договоренности с Гитлером. А когда под натиском немцев в 1941 году нам пришлось ретироваться оттуда, то нельзя сказать, что Сов. власть, уходя оттуда, оставила на произвол Гитлера, на съедение живьем этим озверелым фашистам всех евреев. Нет, оставили только стариков, детей и женщин, а всех молодых, способных носить оружие или производить тяжелые работы, всех их вывезли, чтобы их трудом не воспользовались немцы. Руки молодых важнее жизни стариков.
В числе этих рабочих рук прихватили и моего брата, посалили в эшелон и увезли на Урал, прямо в лес, на лесоразработки. Уральский лес огласился западным говором на разных концах, своих бесконечных просторов. Люди охали и ахали, не умея водить пилой и владеть топором. Они имели свои привычные городские специальности, несхожие с лесоповалом. Но это еще полбеды, можно было на время перестроиться на любую специальность. Но как быть с морозами. Человеку умеренного климата нелегко переносить уральские морозы, особенно если он плохо одет и еще хуже накормлен, вернее, находится постоянно на грани голода и замерзания.
В этих условиях началось бедствие, повальная смертность. И тогда брат, в поисках спасения, разыскал адрес моей жены, подал ей сигнал бедствия и она стала помогать ему. Из ее писем мне стало известно, что брат находится где то неподалеку от меня, но адрес его она скрыла от меня, она опасалась что он своей неопытностью, может навлечь неприятности на мою голову. Я был недоволен этой ее предусмотрительностью, но я промолчал, она же этой своей осторожностью проявила обо мне заботу. Когда же из следующего ее письма мне стало известно, что уже два месяца она не получает писем от брата, и что его последнее письмо было очень тревожное, я сразу потребовал его адрес, опасаясь, что он может умереть от нужды тут где-то рядом со мной, а я не смогут даже подать ему руки помощи, потому что не буду знать его адреса. Адрес немедленно прибыл, я ему написал и он вскоре приехал в лагерь.
Мы не виделись 20 лет. Это был первый и единственный из родительской семьи, которого я увидел. Но это обстоятельство не тронуло сердце начальства. Ни о каком разрешении на свидание и думать было нечего. Неужели можно дать такие поблажки “врагам народа”, во время войны. Пришло устаиваться нелегально. Я пустил в ход все рычаги. Наши арестанты-пропускники, имевшие вольное хождение в город, наши вольнонаемные, мои знакомые и надежные люди, все были предупреждены, где встретить брата и когда провести в зону производства. Зона эта оцеплялась конвоем только утром с приходом рабочих-заключенных на производство. Конвой их приводил и тут же организовывал оцепление, а вечером уводили рабочих и снимали оцепление. Следовало поспешить придти в зону производства до прихода конвоя и спрятаться там в надежное место. Все это устроили по моей просьбе, провели брата рано, спрятали, а когда я явился на производство с конвоем, якобы для изготовления какого-то инструмента., нас свели вместе. Неизмерима была наша радость от встречи, но куда больше было мое горе, когда я увидел оборванного, распухшего от голода брата. Ноги до того распухли, что он еле передвигался. Когда я положил перед ним буханку хлеба в 3 кило, он с жадностью набросился на нее и всю ее съел. А когда он вечером уходил от меня, еле передвигаясь, я смотрел ему вслед с глазами полными слез. Я был уверен, что вижу его в последний раз, что он не доживет до следующей встречи. Я ,конечно, сделал все что мог, чтобы снабдить его хоть на месяц продуктами, чтобы одеть его потеплей. Вскоре он пришел еще раз с просьбой достать ему немного денег, чтобы ему заняться торговлей каких-то дефицитных мелочей и зарабатывать на жизнь. Зарплату, которую он получал не покрывало и 10% самых необходимых расходов на питание. Мне была противна мысль о торговле, но здесь речь шла о том как бы спастись от смерти. И я ему достал денег сколько смог. Это его выручило.
Между прочим, я ему предложил жениться для спасения жизни. Несмотря на свои 33 года, он еще не был женат. У него был роман с замужней женщиной. 13 лет они любили друг друга, встречались, но не принадлежали друг другу из-за его половой щепетильности. А теперь он согласился с необходимостью жениться. Но на ком? – спрашивал он, “жениться на русской, когда кругом свирепствует антисемитизм? Как она себя почувствует, если мы пройдем по улице и вслед нам закричат: Аврам, Аврам? Меня эта кличка не смутит, я то знаю что Авраам во всяком случае не хуже Ивана, но как она себя почувствует? А жениться на еврейке, то их на Урале очень мало”.
Получив деньги, он обратился к директору завода, чтобы его перевели в ночную смену, чтобы он смог днем торговать.. Директор фыркнул с презрением, что рабочему не к лицу торговать. Брат озлился: “А умирать с голоду рабочему к лицу. Все мои родные погибли от рук гитлеровских палачей, а Вы и еще меня обрекаете на смерть, удерживая меня в дневной смене и не давая предпринять что-либо для сохранения жизни”. Директор понял, что красивой фразой не отделаешься и перевел брата в ночь. Наконец он открыл свое “торговое предприятие”. Он купил где-то немного чернильного порошка и перьев, и пошел по учреждениям предлагать свой “товар”.
Я не верил в серьезность этой затеи. Брат был мечтатель и даже стихи писал. И вдруг коммерсант. Пока он сидел со мной на нелегальном свидании, он экспромтом написал два стихотворения, образы которых так повлияли на мое воображение, что впоследствии вызывали во мне галлюцинации. Одно стихотворение было написано “На смерть матери”, как мать творит традиционную молитву в канун субботы, над свечами, руками обводит горящие свечи, а потом закрывает ими глаза и тихо, но благоговейно шепчет привычную молитву: “Навстречу святой субботы”. Кругом кишат варвары-немцы, вчерашние братья Канта и Гегеля, Гете и Шиллера, а сегодня ученики Гитлера, дикие звери во образе человечьем. Кругом они творят свое подлое дело. Земля и Небо вопиют от этих бесчинств.
Но ничто не может заставить мать оторваться от этих горящих свечей, символ святости и чистоты. Уже в сенях раздается бряцанье оружием, уже в дом ворвались солдаты с шумом и криком. Но мать даже не вздрогнула и не отвернулась от свечей, она продолжала молитву. В последний раз она вручила свою судьбу богу. Даже эти дикие звери остолбенели на миг, увидя такое величие, такое непритворное единение с богом. Но они тут же встрепенулись сбросили с себя оцепенение, кинулись к матери схватили ее, потащили на улицу и у дома расстреляли.
Таково содержание первого стихотворения, а во втором рассказано, как сестра своими руками задушила своих двух младенцев чтобы они не достались палачам. Она, после этого, отдалась им в руки.
Через шесть лет я попал в родной город и когда я шел по улицам, то мне мерещилось как наяву, что вот у той стены расстреливают мать. И так на каждой улице, хотя это была середина дня, а улицы были полны людей. Так сильно было впечатление от этих стихотворений даже спустя столько времени. Поэзию брат не считал занятием, а себя не считал поэтом, писал от избытка чувств, как он выражался. Но это не мешало его стихотворениям попасть иногда на страницы варшавских журналов.
И вот этот мечтатель и поэт, стал теперь коммерсантом. И ему удалось. В следующее свидание он уже не явился за помощью, а сам привез мне разные продукты. Первое время он все только мне привозил, а потом и сам стал лучше питаться и ликвидировал свою пеллагру.
Однажды он явился с известием, что их отпускают в Польшу. Я обрадовался, что он сможет покинуть свой “стройбат” и вернуться к свободной жизни, что он избавится от опасности попасть в тюрьму, которая висела постоянной угрозой над всеми чужестранцами.
К моему удивлению, он ответил на все мои восторги, что никуда не поедет, не желая покидать меня в моем печальном положении. Только после длительных разговоров мне удалось убедить его, что ему необходимо уехать.
На следующее свидание он привел свою будущую жену, чтобы познакомить нас. И все это тайно и нелегально. И вовсе не потому, что у нас была большая свобода в тюрьме и что это было многим доступно. Мне удавалось благодаря множеству друзей, которые запирали меня в своих кабинетах в производственной зоне, расставляли везде сигнальные посты и в течении дня, переводили нас несколько раз с одного места в другое, чтобы запутать следы на случай если кто донесет.
Он привел молодую еврейскую девушку. Она была добра и нежна, что в один этот день заставила полюбить себя. Я все еще опасался, что брат может передумать насчет отъезда, и я весь этот день рассказывал им о своих злоключениях, чтобы возбудить у них желание поскорей покинуть эту “счастливую” страну, где тюрьма следует за тобой везде и повсюду. От моих печальных повествований, у невесты брата все время навертывались слезы. Впервые я почувствовал, как чужой человек совершенно искренно и бескорыстно печалится моей судьбой.
Это было последнее наше свидание. Вскоре они уехали, сперва в Польшу, потом в Австрию. В Польше их встретили как граждан второго сорта, которые не имели право выбрать себе местожительство и работу по своему желанию, а по назначению правительства. Их поселили в Силезии и вынудили спуститься в шахты добывать уголь. Трудно было привыкать к новым местам и к новой работе, но все это обошлось бы, если б вдобавок не обрушилась волна антиеврейских погромов на головы новых поселенцев.
Польша всегда свободолюбива против своих угнетателей. Но стоит ей только скинуть чужое ярмо, как ей становятся ненавистны всякие свободы для своих национальных меньшинств, которые составляли 2/5 все населения Ржечи Посполитой. Особую ненависть они питали к евреям. Многие из них были активными помощниками немецких фашистов в деле истребления евреев. И вот теперь стали их добычей горстка евреев, спасшаяся от голодной смерти в русских лесах и вернувшаяся к себе на родину. Старые польские погромы, от которых они отдохнули в Сов. России, вновь стали их теснить и они вынуждены были без остановки бежать дальше.
Они очутились в Австрии. В Австрии и Германии, под наблюдением Западных держав, были организованы лагеря для еврейских беженцев. Они сидели в этих лагерях и выжидали, когда Англия снимет свой запрет на въезд в Палестину и они поедут туда.
Их прежние родины, где они и их праотцы родились и выросли, изменили им, их там преследовали и убивали как диких зверей. На этих родинах они почувствовали себя лишними, местное население сохранило к ним враждебность от немецких и прежних времен. Пришлось задуматься о том, чтобы обресть такую родину, где бы самим стать хозяевами страны. Такое место было издавна указано библией и пророками. Оно стало мечтой народа, передавалось из поколения в поколение, всосалось с молоком матери. Мечта о возврате к этому месту, к своей исторической родине, особенно оживала и расцветала в годы больших бедствий для еврейского народа, когда он бывал везде преследуем и гоним. Вот и теперь, после великой катастрофы европейского еврейства, маленькие горстки евреев, уцелевших от великой резни охватившей всю Европу, устремились к своей исторической родине. Сорок месяцев пробыли брат с женой в дороге в то время, когда все это пространство можно покрыть в несколько часов. Столько препятствий чинилось этим несчастным беглецам, ищущим верное убежище.
Перед отъездом, брат мне оставил половину денег, вырученных за продажу половины отцовского дома. Эти деньги спасли меня от голода в последнюю пару лет своего заключения. После войны наша работодательница вернулась к себе на родину и мы лишились всякой частной работы и средств к жизни.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава