Капитоныч

Октябрь на Таймыре месяц зимний. И хотя по календарю это середина осени, порой там приходят такие морозы с пургами, каких не бывает в средних областях России в самые суровые зимы. Но северяне давно свыклись с природными «несправедливостями-. Не пугает их надвигающаяся темнота полярной ночи, шквальные бури, срывающие кровли домов, пронизывающий насквозь ветер. Наиболее отчаянным жителям наступление этой поры доставляет удовлетворение: можно из-подо льда ловить рыбу, стрелять куропаток или на прочую живность поохотиться. Когда же морозная «лютость» становится совсем нестерпимой, не грех поваляться на диване в теплой комнате да почитать книгу. Хорошо! Одним плох октябрь. Этот месяц в дудинском порту самый напряженный: идет завершение навигационной страды. Нет для портовиков более трудного времени. Правда, в последние годы, когда круглогодичная навигация стала обычным явлением, да и грузооборот снизился, осложнений серьезных не возникает. И проходят октябрьские дни совсем не так, как было в те далекие годы, когда порт только накапливал производственные силы. В суматохе промчавшегося времени многое перепуталось в памяти. Но отдельные эпизоды помнятся довольно ясно. Об одном из них хочется рассказать.

Октябрь. Вторая половина пятидесятых годов. Последние навигационные сутки. Как обычно я пришел на смену за час до начала работ. Поднимаясь вверх по лестнице в диспетчерскую порта, я увидел склонившегося в проеме лестничной клетки диспетчера дневной смены Юру Золотухина. У него было необыкновенно серьезное выражение лица. Я еще не успел ступить на последнюю ступеньку, как он мне сказал: «Скорее иди к Лазареву, тебя дожидается. Всех собирает. Уже несколько раз спрашивал тебя!» Несмотря на его торопливое предупреждение, я все же зашел наверх. Надо было раздеться. Пока шел из дома, промок: на улице валил густой, мокрый снег. Дождливая погода стояла несколько суток, но сегодняшний день выдался особенно плохим. Начальник порта Лазарев Михаил Иванович не вызывал к себе диспетчеров без необходимости. Но когда такое случалось, то надо было быть подготовленным ко всяким неожиданностям. Я спросил у Юры: «Зачем я-то ему понадобился?» Но тот замахал руками и с досадой проговорил: «Да иди же скорее! Они уже все давно там, из-за тебя и мне попало!» Юра явно был не в духе и больше разговаривать не стал. Видимо, ему за смену немало досталось. Когда зашел в кабинет, увидел Лазарева, протирающего очки, — верный признак возбужденного состояния (эту примету мы хорошо изучили). Вдоль стены на стульях рядом друг с другом сидели начальник смены Лавров Алексей Федорович и капитан рейда Хан Андрей Капитонович. Все молчали. Я скромненько присел рядом. Видно было, что Лазарев устал. Последние дни вконец измотали его. Мы знали, что в некоторые сутки он спал не больше 2-3 часов. Наконец он сказал, обращаясь ко мне: «Ты всегда приходишь самым последним». «Еще час до смены», — оправдался я. «Ну вот что. Сегодня мы должны были отправить последние баржи. Но из-за шторма на нижних причалах выгрузка невозможна. Остались неразгруженными две баржи, их нужно поднять выше на первые причалы, где меньше волны, и там разгрузить. Груза совсем немного. Возле одной стоит «Силач», у другой «Таежный» — прикрывают. Переставить днем не смогли, потому что на «Силаче» неисправно управление. Как только отремонтируют, сразу же переставляйте. Это задание тебе, Хан. Ну, а ты, — глядя на меня, сказал Лазарев, — проследи , чтобы были вагоны, Лаврову обеспечить разгрузку. Там на обеих баржах не больше 50-ти тонн. К утру, а если раньше, то еще лучше, баржи должны быть разгружены. На рассвете «енурповцы» поведут последний караван. Ясно вам? Можете идти, время дорого», — тихо и, как мне показалось, миролюбиво закончил свое напутствие Михаил Иванович. Первым завозражал Капитоныч: «Михаил Иванович, если сейчас на баржах нельзя работать из-за качки, то как их переставишь? Ветер навальный.» Но с Лазаревым разговаривать было не просто. «Я зачем вас сюда позвал, полюбоваться на ваши лица? — в голосе Лазарева зазвенел металл. — Повторять не буду. Баржи нельзя отправить в таком виде, на них консервированные фрукты в стеклянной посуде. Все перемерзнет в пути, даже если бы нам разрешили отправить их неразгруженными. Идите и работайте. Ну, а ты, — обращаясь ко мне, — будешь через каждый час докладывать мне обстановку. Только без вранья!» «Михаил Иванович! Ну вы же знаете, что мы всегда вам только правду говорим, — ответил я ему и добавил: — Докладывать буду с мельчайшими подробностями». О! Как я потом корил себя за непредусмотрительность. Когда выходили, Лазарев сказал вдогонку: «А ты, Лавров, смотри не забреди, как тогда на «Советской Сибири». Об этом случае мы знали все. В 1949 году рефрижератор «Советская Сибирь», груженый мясом, замерз во льдах не дойдя до Дудинки несколько десятков километров. На ее выручку были направлены 6 бригад заключенных по 25 человек в каждой и несколько взрывников. Работали в 3 смены круглосуточно. Впереди взрывали лед, а сзади буксир-толкач продвигал рефрижератор. Взрывчатку подвозили на лошадях. Одной из смен руководил Лавров Алексей Федорович. Когда до причалов дудинского порта оставалось совсем немного, заключенных уводили на ночлег в лагерь. Вместе с ними уходили и начальники смен. Но однажды Лавров А.Ф. задержался на рефрижераторе: с капитаном «отмечали» удачную работу. Подвозивший на «Советскую Сибирь» взрывчатку возчик спросил у конвоиров, что шли с заключенными: «А где же Лавров?» Тот ничего не ответил. А кто-то из заключенных крикнул: «Булькнул под лед твой Лешка». Возчик чертыхнулся и поехал. Никто в это не поверил. Так бы и закончился этот пустой разговор, если бы не имел продолжения. Возвратившийся возчик на конюшне с таким же «забулдыгой» хорошо «зашвырнули». И когда «шофер коня» пришел домой, супруга сделала ему хорошую головомойку. Тот, не придумав ничего в свое оправдание, буркнул: «Совести у тебя нет, Леша Лавров утонул. Вот мы его и поминали». Бабенка отступилась от своего «непутевого» супруга, но тут же убежала и поделилась новостью с соседкой. И разнесся на следующий день слух по всей Дудинке, словно пожар в сухом лесу: «Утоп Алеша Лавров, даже шапку не поймали». Много было и других подробностей. Когда же подвели «Советскую Сибирь» к причалу, все возвратились на свои места. Через день после дежурства, выходя из дома столкнулся с Лавровым нос к носу (жили недалеко друг от друга). «Алексей Федорович. Да как же так! Все только и говорят, что ты утонул!» — воскликнул я. Лавров широко заулыбался, но почему пошел такой слух, объяснять не стал. Я узнал от других. Мы еще о чем-то поговорили. Под конец я сказал: «Ну Федорович! Знать долго будешь жить!» (В этот раз сбылись мои предсказания: Лавров прожил без малого 90 лет). В коридоре, глядя в его широкую спину, хотел подковырнуть Лаврова, но было не до шуток. «Звоните мне чаще», — сказал обоим в коридоре. На том и разошлись. Передавая смену, Юрий Алексеевич первым делом сказал, что никакой связи нет. Кабель где-то пробило, а может, вообще все водой залило. Работают на коммутаторе только лазаревские прямые телефоны из кабинета и квартиры. Меня это настолько огорчило, что я лишился дара речи. Опомнившись, сказал ему: «Что же ты мне раньше ничего не сказал, а вытолкал чуть не взашей к Лазареву, ведь теперь я пропал, он меня одними вопросами загоняет. «Не бойся, — успокоил Золотухин, — он всех нас так гонял сегодня весь день, что на большее у него не хватит сил». «Ишь чем утешил», — ответил ему. Раздосадованный, вышел на балкон. Снег, дождь, ветер. Все перемешалось в кромешной темноте. Ничего не видно, никакого огонька. Не раздумывая, тут же оделся и побежал на причалы. Снегом занесло пути, на дорогах в узких местах нанесло сугробы. Дошел до балка рабочих. Вместе с ними был мастер. «Где Капитоныч, или Лавров?» — спросил у него. «Сказали, что баржи переставлять пошли», — ответил тот. Побежал к баржам, к самому устью Дудинки, думая захватить их там. Баржи стояли. Волны раскачивали их. За ними со стороны реки виднелись сигнальные огни кораблей. Подойти близко к баржам не было возможным: причал залило. На Енисее раздавались глухие стоны. Стал кричать, что было сил. Все напрасно. В реве ветра плохо слышался свой собственный голос. Разве докричишься до них, да может, их тут и нет, как они смогли забраться на качающиеся баржи? Как перешли через воду? — подумал я и тут же поспешил в диспетчерскую. Поднявшись, увидел, что лампочка лазаревского телефона мигает часто-часто. «Ну что ты мне скажешь?" — спросил сразу Лазарев. «Пока ничего, Михаил Иванович, — ответил я. — Ни один телефон, кроме ваших, не работает. Принимаю все меры, бегал на причалы, там баржи штормом раскачивает. Хан с Лавровым залезли, видимо, туда. Не мог до них сквозь бурю докричаться-. К удивлению, Лазарев спокойно повесил трубку. Вдруг, словно спохватившись, снова включился: «А связистов ты вызывал?» «Нет», — ответил ему. «Что-нибудь ты можешь самостоятельно решать, а еще говоришь, меры принимаю», — уже громко спросил Лазарев. «Как же вызову их, если ни один телефон не работает», — крикнул ему, но Лазарев уже отключился. Через полчаса Иван Викторович Ромашевский с двумя связистами зашел в диспетчерскую. «Знает, что целый день занимались устранением аварии, чуть с крыши ветер не сдул Бальцерака (связиста). Разве можно что-то сделать в такую погоду? Так снова вызвал!» — недовольно сказал Ромашевский. Их приход меня в какой-то мере обрадовал. Сразу же договорился, что они тут побудут, а я опять пробегу по причалам. «Беги, беги — все равно отвечать некому, связь не скоро наладится». Никакой работы в порту в эту ночь не было, кроме лесников, там никогда не прекращалась загрузка вагонов бревнами. Элеваторы работали при любых морозах и ветрах. Железнодорожники (наша диспетчерская была рядом с маневровым диспетчером) расставляли уже вторую партию вагонов на Лесобирже. Об этом я знал и потому со спокойным сердцем (хоть об этом утром доложу) побежал снова на причалы. Но все было напрасно. Нигде никаких сдвигов, только ветер усилился и чуть было порывом не сбил меня с ног. Возвратился. Время шло. Ни Лавров, ни Хан не подавали голосов. Я опять стал собираться идти к баржам (хоть что-то надо делать), как вдруг загорелась лампочка лазаревского телефона: «Какие-нибудь сдвиги есть?» «Работаем, Михаил Иванович», — ответил я. «Я и без тебя знаю, что работаете, ты мне скажи, что сделано?» — Лазарев говорил очень тихо, видимо на большее не хватало сил. Я ему начал говорить про погрузку леса. «Не надо про это. Мне нужно знать, что на баржах?» — с недовольством перебил меня Михаил Иванович. «Ничего утешительного не могу сказать», — ответил я, приготовившись выслушать любой неприятный выговор. Лазарев замолчал. «Что «енурповцы» говорят?»

— зачем-то неожиданно спросил он. «Баржу у них на рейде сорвало, им сейчас не до разговоров», — ответил ему. Меня тоже начинала разбирать злость. «Придется мне, наверное, прийти помочь вам», — сказал Михаил Иванович и, не выслушав, отключился. Меня он так допек этим, что я в сердцах сказал Ромашевскому: «Уж если ничего не можете исправить, так хоть поломайте его последний номер. Может уснет тогда». Не знал я, что Лазарев со своего квартирного телефона уже несколько раз обзвонил всех, кто только был причастен к обработке барж в эту последнюю навигационную ночь. Во второй половине ночи Ромашевский со связистами ушли. Лампочки на коммутаторе загорались и снова гасли: видимо они «ковырялись» на пульте. Ветер буйствовал по-прежнему, только изменил направление, снег валил еще гуще. Около 2-х часов ночи внизу хлопнула дверь и кто-то грузно стал подниматься по ступенькам лестницы. «Неужели Лазарев?» — подумал я с каким-то даже облегчением: пусть видит сам, можно ли что сделать при такой погоде? Приободрился. Стал ждать. Сначала показалась шапка, вся покрытая обледенелым снегом. Потом! Через несколько секунд появился Капитоныч. Я хотел высказать ему накопившуюся горечь, но... не произнес ни слова. Капитоныч был мокрый с головы до ног, с плаща ручьями стекала вода, в сапогах, когда он переступал, булькало. Он не разговаривал. Молча снял плащ, сел на табуретку и стянул сапоги. Прямо на пол вылил из них воду. Не ожидая, что он скажет, я уже прикидывал, как завтра докладывать Лазареву. Он ведь с меня начнет. Тешить себя надеждами, что может хоть что-то сделаем до утра, мне казалось напрасным: погода разбушевалась еще сильнее. Глядя на Капитоныча, у которого пиджак и брюки тоже были мокрыми, я сочувственно спросил: «Ты что, Капитоныч, в реку что ли нырял?» Капитоныч, разматывая портянки, ответил: «Немного не угодил, волна перехлестнула через борт, когда забирался еще вечером на баржу, всего накрыло водой. Хорошо, что уцепился за поручень, а то бы поминай как звали». «Значит он всю ночь так и был мокрым», — мелькнуло у меня. Осторожно спросил: «Что будем утром докладывать Лазареву?». «Доложим, что баржи разгрузили», — ответил он. «Ты, что Капитоныч, может тебе волной ум повредило, ветер усилился еще больше, а ты шутишь! Их же надо еще переставить», — недовольно проговорил я. «Вот ветер нам и помог, повернулся и дует со стороны причалов, волна стала отбойной. Мы с Лавровым, да еще из команды помогли, застропили баржи и обе одну за другой тут же и переставили. Много ли на это надо времени? Теперь уже разгружают. Да и груза там самые пустяки, один нижний ряд оставался, весь груз должны выкидать за пару часов. Лешка (это так он называл Лаврова) остался с работягами», — уверенно сказал Капитоныч. От такого радостного оборота я растерялся. Когда же осознал, то только и смог сказать: «Ну даете! Молодцы! Лазарев и тот похвалит». А сам подумал: «Ведь не звонит когда дело наладилось!» Раздевшись, Капитоныч подсел к батарее. Я предложил: «Если понадобится куда идти, то одевай мой плащ». «Теперь мне там делать нечего, я у тебя немного подсушусь, да отдохну. В школу надо сегодня сходить», — сокрушенно сказал он. «Ты, что, тоже в вечернюю школу записался?» — сам я ее недавно окончил — спросил его. — В каком классе учишься?» «Да нет, вызывает директор! Сын опять с кем-то подрался, никакого сладу нет», — сокрушался Капитоныч. «Да ты об этом даже не думай (настроение у меня было ликующее), мальчишки все дерутся, только, наверное, на твоего жалуются, что другим от него больше достается. Не расстраивайся», — подбодрил я его. «Может быть, — согласно кивнул Капитоныч. — Схожу разберусь, только вот после смены идти не хочется, кости болят, натаскался с буксиром». «Ладно уж, Капитоныч, терпи, навигация закончилась», — утешал я его, а самому почему-то вспомнилось, как несколько лет назад, работая в диспетчерской лесного, приходилось видеть, как целая ватага ребятишек 8-10 лет прибегала на Лесобиржу (по весенней поре после ледохода) и на берегу реки Дудинка, возле бревнотаски, удить рыбу. А для обогрева разжигали костры, как раз на том месте, где когда-то разгружали серу. Огонь быстро разгорался, и это им доставляло радость. Арчил Гедеванишвили (начальник производства), увидев с балкона сплавной конторы огонь, сразу же кричал мне: «Беги скорее, разгони эту ораву, а то все сгорим вместе с Лесобиржей». Я мчался сломя голову, но они ускользали, словно вьюны. Затушив костры, уходил. Они снова появлялись, и первым среди них черноволосый корейчонок. Я снова бежал и кричал им вслед: «Поймаю, уши надеру и вахтеру отдам. Тогда узнаете кузькину мать». Вспомнив это, рассказал Капитонычу и спросил: «Может твой?» Капитоныч буркнул: «Да это ерунда, он куда хочешь залезет! Не такие номера откалывает. Хоть бы скорей подрос, да в армию пошел, там на путь истинный наставят».

Я, продолжая разглагольствовать, рассуждал: «И как только они пробирались? Кругом охрана, вахты, колючая проволока». Капитоныч поднял голову и улыбнувшись сказал: «Их вахтеры пропускали». «Так вот почему ребятня не пугалась моих угроз, когда грозился отвести их вахтерам, да еще и языки мне показывали, дразнясь», — огорченно подумал я. Но вспомнив застреленных несколько лег назад заключенных парней в запретной зоне, пробиравшихся в отделенный женский объект, облегченно подумал: «Правильно поступали вахтеры. Не стрелять же по ребятишкам, когда полезут под колючей проволокой».
Прежде чем закончить статью о «Капитоныче» я сделаю некоторое отступление, заострю внимание читателей на слова Капитоныча: «Скорей бы подрос, да в армию пошел, там на путь истинный наставят». Мало слов, но сколько ими сказано. Какая великая любовь у народа (советского) была к советской армии! Каждая мать, отправляя сына на службу, знала, что отдает его в надежные руки. Если призывник не имел законченной десятилетки, среднее образование получал там. Обучали любым специальностям. Ни о какой «дедовщине» понятия не было. Командир для солдата был отец, брат, наставник. После службы в армии каждый солдат возвращался в родные места, подготовленным к труду работником. Никто не уклонялся от воинской повинности: ни сын кухарки, ни сын вождя. В Великую Отечественную войну сыновья Сталина, Ворошилова и других руководителей страны разделяли наравне со всеми военные тяготы. Вот почему у каждой матери было твердое убеждение: «Это надо всем!» Изменился политический строй в стране, одни формы правления уступили другим, резкие преобразования свершились и в армии, и как мне кажется, не в лучшую сторону. Таково мое мнение. Впрочем, кому как! В этом вопросе каждому вольно иметь свое суждение.

Немного отдохнув и отогревшись, Капитоныч ушел сдавать вахту. Я же воодушевленный выполненным заданием, с каким-то нетерпением ожидал звонка Лазарева: ведь должен же он быть довольным проделанной работой. В половине седьмого пришел Иннокентий Михайлов — главный диспетчер. Поздоровавшись, сказал: «Ну, наконец-то разделались!» Я спросил: «А ты, Кеша, откуда знаешь?» «Так я уже был на причале, Лавров людей отпустил. Загруженные вагоны паровоз уже забирает», — сказал Михайлов. ( Маневровый диспетчер держал возле вагонов паровоз с 5-ти часов утра. Об этом я знал). «После смены «енурповцы» уведут баржи, я заходил к ним, когда шел из дома. И ветер заметно стих», — добавил и вдруг спросил Иннокентий: «А «очкарик» (это про Лазарева) звонил?» «Последний раз звонил около часу ночи», — ответил я. «Значит знает, что баржи разгружены, если бы хоть в чем-то сомневался, давно бы уже был здесь в кабинете», — утвердительно сказал Иннокентий. Кеша говорил правду, он досконально изучил характер Лазарева. После некоторого молчания сказал: «Завтра выходной, приходи ко мне сегодня вечером, отметить надо завершение навигации».

Я в те годы учился в заочном институте, время было дорого, но от предложения не отказался: «Ладно, Кеша, приду, только отосплюсь немного». Не могли тогда предполагать ни я, ни Кеша, ни Андрей Капитоныч, что через несколько десятков лет порт станет совсем другим, по всей длине причалов встанут мощные портальные краны, причалы поднимут, по бетонным покрытиям свободно будут передвигаться погрузчики и другая перегрузочная техника, появятся более мощные теплоходы и не потребуются героические усилия на перестановку барж. Никакие дожди с морозами не нарушат связь между диспетчерской и самым удаленным уголком причальных сооружений, так же с кораблями на разбушевавшейся реке. А руководить сложным портовским хозяйством станет сын Капитоныча Лонгин, может быть тот самый черноволосый корейчонок, что досаждал мне с ватагой таких же сорванцов разведением костров среди бревен на Лесобирже, а отцу (много больше, чем мне) — своими непредсказуемыми поступками. Было. Все было. И ушло, а людей тех давно нет.

Удивительно загадочно устроен мир. Ни одному человеку не дано знать, каким будет грядущий день.

Оглавление Предыдущая Следующая