Роберт Ридель. Ограничения
Учиться в первом классе мне было скучно. Читать я научился ещё задолго до школы, а выводить буквы на уроках чистописания у меня не хватало терпения – буквы получались кривые. Перед летними каникулами учительница вручила мне чистую тетрадку и сказала, что летом я должен выполнять в ней упражнения по чистописанию, и только тогда она переведёт меня во второй класс.
Лето 41-го года было теплое, солнечное и я днями пропадал на улице. С соседскими мальчишками мы шумно играли в войну, делали вылазки к лётному училищу, где у авиационных мастерских находили детальки от настоящих самолётов, бегали на старое кладбище, разыскивали красивые памятники и по буквам читали старинные надписи.
Иногда мне разрешали сходить в кино на дневной сеанс. В кинотеатр, который находился в центре города, я добирался городским автобусом и всегда приезжал заранее, чтобы успеть рассмотреть развешанные в фойе фотографии, которые постоянно обновлялись, полистать журналы. Звучал первый звонок, и толпа детей спешила в зал. После третьего звонка в зале гас свет и происходило чудо - на большом экране возникал серый с белыми искрами фон, потом слегка дрожащий текст, появлялись люди, и начиналось кино! И я не переставал удивляться – как это получается, что на экране всё движется, а на киноплёнке, обрывки которой мы находили, картинки неподвижны?
Кинофильмов тогда было мало и все они нам очень нравились. Посмотрев очередную картину, мы её горячо обсуждали и, перебивая друг друга, громко пересказывали отдельные эпизоды.
Иногда я не сразу ехал домой, а отправлялся на Волгу, на городской пляж (что мне строжайше запрещали). Автобусом я доезжал до грузовой пристани, недалеко от которой находился пляж.
У грузовой пристани я всегда задерживался – здесь была своя интересная жизнь. Кругом пахло рыбой и смолой, возле пристани и вдоль берега стояли чёрные с коричневым верхом баржи, на берегу лежали штабели мешков, деревянных бочек, ящиков, каких-то грузов. Пристань соединялась с берегом широким мостком.
Шла разгрузки баржи, стоявшей у пристани, и по мостку в обоих направлениях двигались грузчики с козлами (двуручными носилками) за спиной. Грузчики, полусогнувшись, несли на берег мешки, кирпичи, какие-то тюки, двое из них скатывали деревянную бочку. Сбросив груз, грузчики почти бегом возвращались на баржу и, взвалив новую ношу, опять спускались на берег.
Налюбовавшись этой картиной, я шёл вдоль берега к лодочному перевозу. Там я забирался в большую лодку, в которой уже сидели пассажиры, и дядька лодочник, ритмично скрипя уключинами, перевозил нас через рукав Волги на остров, где находился городской пляж.
Наплескавшись на мелководье и навалявшись на тёплом мелком песке, я на той же лодке возвращался на берег, шёл к автобусной остановке и отправлялся домой.
Об этих моих путешествиях родители, конечно, не знали, а деньги на поездки у меня были – мама давала на карманные расходы.
Ещё я любил читать книжки, которые брал в школьной библиотеке. Сначала мне давали только тонкие книжки, сообразно возрасту. Её я прочитывал по дороге домой и с полпути возвращался за следующей. Мне не верили, задавали вопросы по книжке. Потом разрешили брать книжки потолще, и я просиживал часы за их чтением.
Всё было хорошо на каникулах, но когда я вспоминал про тетрадку по чистописанию, всё ещё чистую, настроение портилось.
Для взрослых это было непростое время. Ещё свежа была память о репрессиях тридцатых годов, когда посадили нескольких знакомых моих родителей. Кроме тихих разговоров на эту тему, это время мне запомнилось тем, что перепуганные и несильные в грамоте родители для демонстрации своей лояльности купили «Краткий курс истории ВКП(б)» (который листал потом только я), а вместо коврика над моей кроватью они повесили плакат с портретами членов политбюро. Суровые лица этого «политбюро» надолго врезались в мою детскую память...
Только недавно закончилась негромкая финская война. В городе появились очереди за хлебом, были перебои с продуктами. Где-то в Европе воевала Германия, в которой были фашисты – враги Советского Союза (я это знал из киножурналов и политических карикатур).
От всего этого в доме было неспокойно. Родителей особенно волновала война в Европе - если фашисты станут воевать с Советским Союзом, то советских немцев опять начнут арестовывать, как это было в тридцать седьмом.
Показывая кому-то журнал, в котором был фоторепортаж о приезде в Москву какого-то германского министра, отец с облегчением сказал:
- Ну вот, войны с Германией не будет!
Но он, как и многие, ошибся - война началась.
В первый день войны по радио передавалось обращение к народу, были тревожные сообщения о бомбёжках, постоянно звучали боевые марши и громкие песни. Я тоже проникся ненавистью к напавшему на нас врагу и крупным почерком первоклассника написал что-то вроде патриотического стихотворения.
На нашей городской окраине мало что изменилось. Только иногда объявлялись учебные воздушные тревоги, нас стали учить пользоваться противогазом и курсантов лётчиков в лётной школе почему-то сменили молоденькие матросы. И в длинных очередях за хлебом порядковые номера стали писать на ладонях химическим карандашом.
В эти дни родители заканчивали строительство нашего дома. Въехали мы в него года два тому назад. Он был недостроен и все два года продолжалась стройка (отец многое делал сам). У родителей было бедное сиротское детство, им непросто пришлось в жизни и последние годы они только и жили мечтой о своём доме.
Дом получился небольшим, но нарядным. Он стоял на цокольном кирпичном фундаменте, наружные его стены были покрыты свежим тёсом. Его украшали красная черепичная крыша и яркие оконные ставни. Картину завершали резные деревянные ворота, которыми отец особенно гордился.
Стоя на стремянке, отец заканчивал красить ставни, когда с газетой в руках подошла мама и вслух прочитала ему указ о выселении немцев из поволжской республики.
Дослушав маму, отец медленно спустился со стремянки. Таким потерянным я его не видел.
На другой день началась непонятная для меня суета.
Соседи выносили из дома отданные им посуду, мебель, какие-то вещи. Кто-то уводил со двора корову-симменталку Милку, кто-то, гремя цепью, тащил упирающегося Полкана, нашу большую белую собаку.
К вечеру к нам во двор пришёл худой, усталый человек в полувоенной форме, переписал нас и сообщил время завтрашней погрузки в эшелон. Переписывал он нас почему-то со слов. От волнения у отца усилился акцент и нашу фамилию этот человек записал неправильно (спустя годы, я долго переписывался с Саратовским архивом МВД, который упорно отвечал, что нашу семью из города Энгельс никто не высылал).
Во время этого разговора из выходящего во двор окна выглянула дородная женщина, уже въехавшая в наш дом. С одесским говором она закричала:
- Вы же ж там запишите, что они не всю меблю нам оставляют!
Усталый человек молча посмотрел на неё и отвернулся.
На другой день мы грузились в эшелон, состоящий из пустых товарных вагонов. Народу было много, но погрузка проходила организованно, с немецкой деловитостью. В одном из таких «телячьих» вагонов расположились мы и ещё несколько семей. Несмотря на запрет, родители взяли с собой сундук с одеждой. Отец взял ещё цыганскую гитару в чёрном футляре, а мама, к большой моей радости, тайком взяла с собой нашу собачку-болонку Чарлика.
Погрузка в вагоны, наконец, закончилась, какие-то военные проверили нас по списку и эшелон тронулся.
Началась наша долгая дорога в Сибирь.
Везли нас окружным путём, через Среднюю Азию. Первые дни мимо проходила сухая осенняя степь, потом появились участки песчаной пустыни. Через пару дней на горизонте показались голубые горы с белыми шапками, стала появляться зелень садов, поля с незнакомыми нам растениями.
Пропуская встречные поезда, эшелон часто останавливался на разъездах. На коротких остановках выходить из вагонов не разрешалось – за этим бдительно следила охрана, вагон которой был прицеплен к нашему эшелону. Но иногда эшeлон останавливался надолго. Наш состав окружали солдаты и все высыпали из вагонов. Люди разминались, собирались в кучки, спрашивали друг друга о новостях, но что происходило в стране и на фронте никто не знал. Семьи собирались на земле кружком и, если попадалось топливо (сухие стебли перекати-поля, старая доска, щепки), разводили костерки, что-нибудь варили.
Засидевшись в душных вагонах, дети затевали беготню, с любопытством разглядывали солдат с винтовками, тёмнолицых узбеков, бродивших в стороне ишаков и верблюдов.
К эшелону на продажу стали приносить яблоки, дыни, арбузы. На одном из разъездов отец купил полмешка яблок. Потом мы ими угощали сибирских ребятишек, видавших яблоки только на картинках.
От долгой езды в товарных вагонах все устали. Стояла жара, постоянно возникали какие-то трудности с едой, с водой. У взрослых было, конечно, много проблем, о которых я могу теперь только догадываться. А для меня это было интересным приключением, самым ярким впечатлением от которого были высокие, с белыми вершинами горы да смуглые до черноты узбеки в цветастых халатах.
На каком-то разъезде мужчины нашего вагона принесли доски и смастерили нары. Мы с Чарликом почти не слезали с них, не докучая взрослых своей вознёй. В вагоне были ещё дети, но неприятная история произошла, почему-то, только со мной.
Перед самым нашим отъездом соседский мальчишка подарил мне два полностью заряженных охотничьих патрона. Я по одному положил их в нагрудные карманы моей рубашки, карманы застегнул на пуговицы и так и ходил с патронами.
Папа обнаружил их только на второй день пути, когда на одной из стоянок помогал мне спуститься с вагона.
- Что это у тебя?! - спросил он.
Вынув патроны и ничего не сказав, он поспешно отошёл с ними в сторону. Стараясь быть незамеченным, он закопал патроны в землю. Теперь я представляю, как он испугался – патроны были с капсюлями и от удара могли взорваться у меня в карманах. Да и время было военное и, если бы их обнаружили, неизвестно, чем бы это для нас закончилось.
По Сибири дорога стала более скучной - эшелон двигался днём и ночью, долгих стоянок уже не было.
К концу второй недели наш эшелон стал укорачиваться - на некоторых разъездах и небольших станциях от него стали отцеплять по одному, по два вагона. Людей из вагонов развозили потом по ближним и дальним окрестным деревням.
Как-то утром мы обнаружили, что наш вагон стоит в тупике на какой-то станции, а эшелон ушёл. Потом мы узнали, что находимся в Красноярском крае и наш вагон стоит на железнодорожной станции Боготол.
Люди высыпали из вагона, с беспокойством оглядывались, всех пугала неизвестность. Дети тоже притихли.
А я вспомнил тетрадку по чистописанию, которая так и осталась чистой.
- Уж здесь-то про неё никто не спросит – подумал я с облегчением.
Оглавление Предыдущая Следующая