Новости
О сайте
Часто задавамые вопросы
Мартиролог
Аресты, осуждения
Лагеря Красноярского края
Ссылка
Документы
Реабилитация
Наша работа
Поиск
English  Deutsch

Роберт Ридель. Ограничения


4. Маму увезли. Тётя Шура

Мобилизацию в трудармию проводили, почему-то, всегда в начале года. После Нового 43-го года тоже объявили мобилизацию. На этот раз забирали женщин-немок, не имевших детей, и девушек с 15-16 лет. Уже потом мы узнали, что в эту мобилизацию попала мамина младшая сестра, которая находилась где-то здесь в Сибири. Её увезли в Заполярье, в Туруханск.

Все думали, что отправка в трудармию на этом закончится. Но через месяц объявили ещё одну мобилизацию. На этот раз забирали женщин, дети которых были старше трёх лет. Но куда девать этих детей «старше трёх лет», остающихся без матерей, в приказе о мобилизации ничего не говорилось. Некоторые из матерей могли оставить детей у родственников, а когда родственников поблизости не было, приходилось отдавать их в чужие семьи или просто оставлять там, где проживали. Отказаться от мобилизации из-за детей женщины не могли – это объявлялось дезертирством.

Маме тоже принесли повестку. Родных у нас здесь не было, а куда-нибудь меня пристроить мама не успела – всех мобилизованных вскорости отправили в район. И ей пришлось оставить меня на ферме в избушке, в которой мы жили.

Маму увезли, но что она уехала насовсем, мне не верилось. Я уже оставался один - когда мама отвозила на станцию зерно, но она всегда возвращалась. Мне и теперь казалось, что она вернётся.

После её отъезда я послонялся по деревне, покатался с ребятами с горки и к вечеру вернулся в избушку. Растопил печку, разогрел ужин, который оставила мне мама, поел и лёг спать. Но сна не было – только теперь, в тёмной избушке, я вдруг почувствовал, что остался один. И что дальше делать я не знал.

Дверь избушки вдруг открылась, и вместе с клубами мороза вошла мама. Я бросился к ней:

- Ура!! Ты вернулась!

- Я не насовсем, я скоро опять уеду.

Утром сбежались женщины, работавшие на ферме. И мама рассказала, что произошло в Тюхтете.

Когда их привезли в Тюхтет, у здания военкомата уже стояла толпа мобилизованных женщин, собранных со всего района. Некоторые, несмотря на запрет, привезли с собой малышей. Стоял крик и плач, слышны были окрики охраны.

Женщины с детьми умоляли разрешить им взять их с собой, обещая кормить из своего пайка. Охранники с руганью оттаскивали детей от матерей, но куда их девать, особенно совсем маленьких, они не знали. Дети вырывались и с рёвом возвращались к матерям. Наконец, ничего не добившись, начальник военкомата отправил женщин по домам, пообещав собрать их позднее.

Через неделю женщин снова вызвали в район, но теперь только тех, у кого дети были старше семи лет.

На этот раз у мамы было больше времени на то, чтобы куда-нибудь меня пристроить. Помогало ей и то, что у меня было хорошее «приданое» - три мешка пшеницы, которые мы получили на трудодни. Время было голодное, и без такого «приданого» кому бы я - лишний едок - был бы нужен. Мама металась по деревне, и в конце концов ей удалось договориться с одной из местных – та согласилась взять меня к себе.

В день отъезда мама привела меня в избу, где мне предстояло жить (мешки с зерном привезли ещё раньше). Хозяйку избы звали тётя Надя, у неё были две дочери моего, примерно, возраста.

Мама познакомила меня с тётей Надей, передала ей мои документы и стала прощаться. Мы вышли её провожать. Обняв и поцеловав меня, мама с плачем пошла к саням, ожидавшим её вдалеке. До сих пор стоит перед глазами - морозный солнечный день, долго-долго уходит от меня плачущая мама, и её голубое пальто ярко выделяется на ослепительно белом снегу.

Маму отправили на лесоповал в Бурят-Монголию (теперь это Бурятия), куда-то недалеко от китайской границы.

Тётя Надя показала мне мой угол, куда я поставил свой сундучок, показала лавку, где я буду спать. В избе было чисто, тепло, но всё это было чужим. В отведенном для меня углу я так и просидел до позднего вечера.

На другой день тёте Наде дали колхозную лошадь, чтобы привести сена для коровы. В поездку за сеном она взяла меня и одну из дочерей. Дорога шла по засыпанным снегом полям, сверкавшим на солнце, по лесу с покрытым инеем деревьями. Мы загрузили сани пахучим сеном, и низкорослая лошадка повезла нас домой. С высоты возка мы видели ярко-рыжую лису, пробегавшую по пушистому снегу. Поездка мне понравилась, я повеселел. Но вечером опять стало тоскливо.

На третий день к нашей избе подъехали красивые сани с запряженной в них статной лошадью. В санях сидели мужчина и женщина. Высокая, по-городскому одетая женщина прошла в избу, поздоровалась со всеми и спросила меня:

- Ты Роберт?

Я ответил

- Я.

Она сказала:

- Меня зовут тётя Шура. В Тюхтете я встретила твою маму и пообещала ей взять тебя к себе. Поедешь со мной в Тюхтет?

Я вспомнил, как в деревне говорили, что в Тюхтете живётся хорошо - по каким-то там «карточкам» хлеб там дают всем, работаешь – не работаешь. И я сказал:

- Поеду.

Женщина ещё поговорила с тётей Надей. Мужчина погрузил в сани мешки с пшеницей и мы поехали в Тюхтет.

Когда мы приехали к тёте Шуре, дома у неё оказался шестимесячный сын Женя. Пока она ездила за мной, за ним присматривала тётя Паша, хозяйка избы, где тётя Шура занимала комнату. В этой комнате мы и стали жить втроём.

По утрам тётя Шура уходила в промкомбинат, где работала в бухгалтерии, и мы с Женей оставались одни. Я смотрел за ним, варил ему кашу, кормил, укладывал спать, менял пелёнки, гулял с ним во дворе. Иногда тётя Шура прибегала узнать, как мы тут. Вечером, когда у меня не было поручений, она отпускала меня на улицу поиграть с соседскими ребятами. Часто я на улицу не шёл, а оставался дома, чтобы заняться любимым занятием – чтением. Брать книги в школьной библиотеке я не мог, так как в школу не ходил, приходилось выпрашивать их у соседей, у знакомых тёти Шуры, у её коллег по работе. В этих поисках мне попадались самые разные книги. У соседской старушки я нашёл старинную книгу в тёмно-коричневом переплёте с дореволюционной орфографией. Толстая эта книга была сборником анекдотов. Анекдоты были довольно нудные, вроде этого:

«При обходе госпиталя генерал обратился к солдату, лежавшему на койке:

- Как фамилия?

Перепуганный солдат, не разобрав вопроса, ответил:

- Понос, Ваше превосходительство!

- О, греческая фамилия! - удивился генерал».

Остальные анекдоты были в таком же духе.

Когда книг не было, я читал всё, что попадалось на глаза – газеты, старые журналы, какие-то брошюры, инструкции для молодых охотников и т. п.

Запойное моё чтение сердило тётю Шуру - и с керосином трудно (по вечерам я читал при коптилке) и глаза порчу. А тётя Паша всё повторяла – у них в деревне один вот читал, читал, да и тронулся.

Но я продолжал читать при первой возможности.

Почти всю небольшую зарплату тётя Шура тратила на продукты для маленького Жени, которые покупала на базаре. Мы с ней питались, в основном, картошкой и ещё привезенной вместе со мной пшеницей. Пшеницу мололи на мельнице, и из муки варили кулеш. Иногда смолоть не успевали и кашу варили из цельной пшеницы, после чего я корчился от боли в животе.

Выручало нас молоко, которое тётя Шура покупала по дешёвке у соседей, да чёрный, тяжёлый хлеб, который, хоть и понемногу, выдавали по хлебным карточкам.

С моей мамой тётя Шура была знакома ещё по Саратову, но последние несколько лет они друг о друге ничего не знали. Здесь, в Сибири, они виделись всего два раза и каждая их встреча была не совсем обычной.

Тётя Шура была русской. В Саратове она вышла замуж за немца, но сохранила свою девичью фамилию – Яковлева Александра Семёновна. В 41-м году её, как жену немца, выслали вместе с мужем в Тюхтет. Мужа взяли в трудармию, и, решив, что с русской фамилией её в Сибири ничего не держит, она вернулась в Саратов. Там быстро установили, кто она такая и откуда она приехала. От ареста её спасло только то, что она на последних месяцах ждала ребёнка. Ей сказали, что если она не вернётся в Тюхтет, её посадят. С большими трудностями она добралась до станции Боготол. До Тюхтета было ещё сорок километров, но регулярного транспорта туда не было. И она застряла на станции без еды и без денег.

В это время на станцию пришёл санный обоз с зерном из нашей Аскаровки. Сдав на элеваторе зерно, сопровождавшие обоз женщины, среди которых была и моя мама, решили сходить на вокзал. И мама увидела там тётю Шуру.

Грязная, уставшая, с большим животом, она ходила по перрону и просила милостыню. Плача, они обнялись. Выслушав её историю, мама отвела её к своим саням, чем могла покормила. Потом закутала её в тулуп и так довезла до Тюхтета, через который проезжал обоз.

А следующей зимой, случайно проходя мимо военкомата, тётя Шура увидела маму в толпе мобилизованных женщин. Плача, та ей рассказала, что оставила сынишку в деревне у чужих людей. Ещё сказала, что с ним оставила три мешка пшеницы. И тётя Шура пообещала, что возмёт меня к себе.

Две эти встречи во многом определили мою судьбу.

Ещё неизвестно, как бы она сложилась, если бы я остался в деревне, из которой я, как спецпереселенец, не имел права выехать. Так бы и остался безграмотным, какими оказались многие мои сверстники, высланные на окраины Сибири и Средней Азии.

Иногда я приходил с Женей на руках на промкомбинат, где работала тётя Шура. В одном из цехов я с интересом смотрел, как из коровьих рогов делали гребешки. Женщины распиливали рога на короткие отрезки – получались широкие трубки. Трубки разрезали вдоль, разворачивали под горячим паром и под грузом распрямляли. Полученную роговую пластину обтачивали и круглыми пилками на специальном станочке выпиливали в ней частые прорези – получались гребешки. Была там сапожная мастерская, где из сыромятной кожи делали ботинки на деревянной подошве, была пимокатная, в которой из овечьей шерсти валяли валенки (по сибирски – катали пимы).

Иногда тётя Шура брала у меня Женю и, отдав свой талон, отправляла в служебную столовую. Там мне давали зелёный от черемши суп с говяжей требухой, который казался мне необыкновенно вкусным.

У тёти Шуры я прожил до осени 43-го. Закончилась привезенная со мной пшеница, и совсем плохо было с моей одеждой. Из старой, ещё привезенной из Энгельса, я окончательно вырос, да она уже порядочно обтрепалась. Другую одежду достать было негде. А тут ещё я стал проситься в школу, где уже начались занятия. И тётя Шура решила отдать меня в детский дом, который только что организовали в Тюхтете.


Оглавление Предыдущая Следующая