9. Детдомовское воспитание

Наши воспитатели работали в очень непростых условиях, особенно в первые годы существования детского дома.

У нас были дети с разными, часто с исковерканными судьбами, c разным уровнем развития. Были бывшие беспризорники, знакомые с дном жизни. Некоторые из них не учились в школе и были почти безграмотные. И были дети из интеллигентных, чаще всего, репрессированных семей. И к тем, и к другим требовался очень разный подход.

Приходилось учитывать, что дети всегда голодные и что в первую очередь их интересует всё, что связано с едой. Были трудности и с учёбой – в детдоме было много переростков, не очень желавших учиться, нехватало учебников (потрёпанных, довоенных), не было тетрадей, писали мы на разных листках. Плохо было с литературой – своей библиотеки у нас не было, а в школьной были старые, довоенные книги. В детдоме отсутствовал спортивный зал и практически не было музыкальных инструментов.

Первыми у нас были воспитательницы из бывшего «исправдома». Эти мрачные женщины знали, что их скоро заменят, и у нас они просто отбывали время. С нами они общались мало и от них мы чаще всего слышали команды, вроде:

- На обед строиться!

- На вечернюю линейку становись!

- Отбой! Всем спать!

И так далее...

Через несколько месяцев на смену им пришли новые воспитательницы, большей частью молодые женщины. Эти обращались с нами просто и только за это они казались нам почти домашними.

Тогда же появились воспитатели мужчины. Бывшие фронтовики, они не очень-то с нами сюсюкали, что нам, мальчишкам, очень нравилось.

В конце 1945 года к нам приехал Владимир Петрович, молодой демобилизованный офицер. Стройный брюнет, с небольшими усиками, он сразу же покорил нас военной выправкой и неугомонной энергией. Любые задачи он решал с чисто фронтовой смекалкой.

Понадобилось поставить ограду вокруг нашей территории. Жерди для неё мы заготовили на лесной делянке, находившейся на берегу реки Пут. Заготовить-то мы их заготовили, а привезти их было не на чем. Владимир Петрович собрал группу ребят постарше, прошёл с нами до делянки, где лежали заготовленные жерди. Из этих жердей ивовыми прутьями мы каждому из нас связали по узкому плоту. Плоты спустили на воду и каждый, раздевшись, в одних трусах, оседлал свой плот.

Отталкиваясь длинными шестами, мы поплыли вниз по реке в сторону детдома. Владимир Петрович следовал по берегу, страхуя нас и подавая команды.

Некоторые плоты переворачивались, но ребята забирались на них снова и плавание продолжалось. До детдома было неблизко - несколько километров и река местами была глубокой, но наше плавание закончилось благополучно.

За это рисковое мероприятие Владимиру Петровичу очень попало на педсовете, но мы были в восторге.

Другое опасное приключение тоже было связано с Владимиром Петровичем. После сильных дождей снесло деревянную плотину, стоявшую на реке Пут. Она стояла напротив нашего здания, и я, случайно, видел, как её сносило – вода прорвала один её край и плотина стала разворачиваться, как открывается дверь. По бурной воде поплыли брёвна, на некоторых спасались мельничные крысы. Было видно, как хлынувшая вода переполнила реку Бисерть, куда впадала Пут, и на короткое время течение Бисерти пошло вспять. Потом вода схлынула, и часть вынесенных брёвен осталась на берегах. Одно из брёвен оказалось недалеко от детдома и наши решили его забрать на дрова для кухни. И приходилось спешить, пока его не взяли другие. Транспорта у нас, конечно, не было и за решение задачи взялся Владимир Петрович.

Он по росту выстроил нас по обе стороны бревна, длина которого была не менее пяти-шести метров. Потом он сказал, чтобы каждый взялся за бревно снизу. Мы стояли так тесно, что наши руки касались. По его команде мы дружно подняли бревно, подставили под него плечи и, как муравьи, понесли его в сторону детдома. Шагать мы могли только в ногу и, чтобы не сбиться с шага, мы завели озорную песню:

Из-за леса, леса тёмного
Привезли его огромного.
Привезли его на семерых волах,
Он, бедняга, был закован в кандалах.

И так далее... В этой песне были и не совсем пристойные слова, но перепуганные воспитательницы, встретившие нас возле детдома, не решились остановить наше пение, опасаясь, что мы собьёмся с шага и тяжёлое бревно нас покалечит. Хотя для каждого из нас оно было не таким уж и тяжёлым – во-первых, древесина была очень сухой, а, во-вторых, нас было не менее 35-40 человек и каждому доставался только небольшой его отрезок. Но, если бы один из нас упал, завалился бы весь строй и бревно, действительно, могло наделать бед.

Но всё обошлось – мы дошагали до нашего двора, по команде перевели бревно с плеч на руки и дружно опустили его на землю.

За эту историю Владимиру Петровичу попало опять, а у ребят она стала настоящей легендой.

В детдоме он пробыл всего год – с его энергией у нас ему было тесно. А возможно, что руководство детдома устало от его активности...

Другой наш воспитатель, Василий Сидорович Уткин, пришёл в детдом в 1946 году. Артиллерийский офицер, он всю войну прослужил на Дальнем Востоке. Когда началась война с японцами, при переправе через Амур ему снарядом раздробило челюсть. Он долго лечился, и к нам он приехал прямо из госпиталя, где ему по кусочкам восстанавливали лицо. Лет ему было около сорока, и нам он казался совсем пожилым.

Какое он имел образование, я не знаю, но он любил стихи и даже сам сочинял. Он показал мне поэму, написанную им ещё в армии, про любовные похождения молодого лейтенанта, как он обманывал ревнивого мужа, как, убегая от него, прыгал со второго этажа и т. д. Поэма, похоже, была автобиографичной, но на меня она не произвела впечатление.

От него я впервые услышал стихи Сергея Есенина, о существовании которого даже не знал. Мы заготавливали в лесу дрова, и во время перерыва он отвёл меня за деревья и показал небольшую книжку в твёрдом переплёте:

- Это Сергей Есенин, он запрещён, - сказал он, оглядываясь, - Вот послушай.

И раскрыл книжку:

Ты жива ещё, моя старушка?
Жив и я. Привет, тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.

- Какие стихи! – сказал он.

Он был из здешних мест, и многое из того, что мы знали о сельской жизни, об окрестных местах, мы узнавали от него.

Когда я готовился поступать в техникум, Василий Сидорович сказал:

- Я дал тебе хорошую характеристику, с ней тебя обязательно примут.

Эту характеристику я увидел перед самым отъездом, когда мне вручили мои документы. Среди похвальных эпитетов («пользуется уважением у сверстников», «прилежен в учёбе», «общественно активен» и т. д.), в ней стояло:

- Любит спорить и в спорах стремится победить, особенно любит спорить со старшими.

- Трудолюбив, но старается найти ряд объективных причин, чтобы не делать порученную ему работу.

Если с первым я ещё мог бы согласиться ( хотя не скажешь, что оно очень уж положительное), то из второго нельзя было понять – трудолюбив я всё-таки или нет. Когда я спросил, что он имел в виду, когда писал про «объективные причины», он напомнил мне случай с пилой.

Его я, конечно, помнил. Мы заготовливали в лесу дрова, и у нас сломалась лучковая пила. Василий Сидорович направил меня за пилой в соседнюю деревню к своему знакомому. До деревни было неблизко, и, чтобы не возвращаться порожним, я стал допытываться – брать ли другую пилу, если у его знакомого не будет лучковой, к кому мне обращаться, если знакомого не будет дома. Отвечая на все мои «если», Василий Сидорович стал закипать, видимо, считая, что я придумываю причины не ходить за пилой. Я же, выяснив, что считал нужным, сходил в деревню, принёс пилу и мы работали дальше.

Он всегда стремился к «высокому слогу» и слово «трудолюбивый» показалось ему уж очень простым. Вспомнив историю с пилой, он дописал красивый оборот – «ряд объективных причин». Над полученным смыслом он, видимо, не задумывался...

И всё-таки я запомнил Василия Сидоровича как доброго и сильного человека, не очень грамотного, но на свой лад стремящегося к прекрасному, много сделавшего для того, чтобы мы стали нормальными людьми.

Среди наших воспитателей всегда было не более одного-двух мужчин, основную их часть составляли женщины. Все они были городскими, в местной деревенской жизни им не находилось места, и, к тому же, многие из них не имели семей. И в детдоме они, можно сказать, дневали и ночевали. Их трудовой день продолжался с утра до позднего вечера: персонала не хватало и они работали на двух-трёх ставках, да и по ночам ещё дежурили.

Много душевных сил отдали эти женщины детдомовским детям и всех их я вспоминаю с благодарностью. Особенно тёплые воспоминания у меня сохранились о Нине Ивановне Пятковой, воспитательнице нашей группы.

Эта невысокая женщина, которой было около тридцати, с ровный спокойным характером. Она никогда не повышала на нас голос. К ней подходили с любым вопросом – она выслушает, что-то посоветует, может пожалеть, а может и отчитать. В её отношении к нам было что-то материнское и мы это чувствовали.
Помню, как, немного дурачась, я спросил:

- Нина Ивановна, а что такое - голова болит? Может, она у меня болит, а я не знаю?

На что она ответила спокойно:

- Заболит – узнаешь.

В каком-то отношении «воспитателями» были и рабочие из детдомовского персонала. Они были местными, от них мы узнавали деревенские новости, они нас учили крестьянской работе. Настоящими авторитетами были для нас два брата, два рослых красавца – сапожник дядя Толя и конюх дядя Митя. Дядя Толя, младший из братьев, ещё мальчишкой потерял ногу на железной дороге и ходил с деревянным костылём. Дядя Митя был на фронте и только недавно демобилизовался.

На старинной швейной машинке дядя Толя шил для нас тапочки из конвейерной ленты и автомобильных покрышек. Когда мы приходили в его маленькую мастерскую, он оживлялся, рассказывал какую-нибудь историю,
которых знал множество, вместе с нами хохотал над своими, далеко не
детскими, анекдотами. Часто рассказывал про очередную свою драку, о том как его хотели избить, как всегда, из-за любовных похождений, и он ловко отбился своим костылём. При этом он посмеивался – какие же это мы неумехи в таких делах...

Дядя Митя, человек семейный, был тоже завзятым ловеласом. Он хвастался своими победами, в том числе, и среди женщин нашего детдома... Он знал множество солдатских байек, часто их рассказывал. От него, например, я узнал, что легендарный маршал Жуков был очень жесток, и по его приказам расстреливали своих же солдат и офицеров. У дяди Мити было много боевых наград, но он не раз повторял: «...на фронте больше наград получал не тот, кто воевал, а кто был поближе к штабу».

Спокойное и вполне доброе отношение к нам воспитателей, относительно свободный режим, да ещё окружавшая нас уральская природа, создали в детдоме обстановку, близкую к домашней. И благодаря ей, как я думаю, у нас не было случаев злостного хулиганства, прекратились побеги ребят.

Для всех нас (а для меня уж точно) Кленовской детский дом стал настоящим родным домом.

Оглавление Предыдущая Следующая