Новости
О сайте
Часто задавамые вопросы
Мартиролог
Аресты, осуждения
Лагеря Красноярского края
Ссылка
Документы
Реабилитация
Наша работа
Поиск
English  Deutsch

Роберт Ридель. Ограничения


22. «Ограничения»

Когда в детдоме я узнал, что меня разыскивает какая-то «комендатура», в этом слове мне слышалось что-то романтичное. Из книг я знал, что есть военная комендатура, есть комендатура Кремля, у Пушкина я читал о коменданте крепости. И встречи с разыскивающей меня «комендатурой» я  ждал с интересом.

Комендант, которого я увидел в Темиртау, не разочаровал моих ожиданий – этой был высокий подтянутый военный. Какой комендатуры он комендант  я не знал, о существовании какой-то «спецкомендатуры» не имел представления.

Через месяц после моего приезда, в начале ноября 1948 года наступило моё совершеннолетие - мне исполнилось 16 лет.  В местной милиции вместо паспорта мне выдали справку об удостоверении личности – каждые полгода её надо было обновлять. В спецкомендатуре меня поставили на учёт (на «отметку», как тогда говорили) и сказали, что теперь я каждый месяц должен приходить сюда «отмечаться».

Для меня всё это было полной неожиданностью и после вольной детдомовской жизни подействовало на меня угнетающе.  Потом, конечно, пришлось свыкнуться  (как привыкает пёс к своей цепи), но внутренний протест к этой несправедливости  (никаких преступлений я ведь не совершал) остался у меня на всю жизнь.

Ещё в Сибири, когда мне не было и десяти  лет, я уже понимал, что наше выселение и все наши беды происходят из-за того, что у нас такая же национальность, как и  у тех, кто воюет против нашей страны. Потом я стал постарше и стал понимать, что трудно не только нам, трудно всем и всё из-за того, что идёт страшная война. Война закончится, думал я, и всё будет так же, как до войны. А теперь, когда после войны прошло уже три года , для нас, оказывается, не только ничего не изменилось, но всё стало хуже – режим ссылки становился всё жёстче и жёстче. В сорок пятом для спецпереселенцев ввели спецкомендатуры, а в год моего приезда в Темиртау вышел указ, в котором было объявлено, что нас выслали навечно  и что каждый, кто выйдет за пределы места проживания, получит 20 лет каторжных работ.

Ещё одной мерой ужесточения было введение, так называемых, «десятидворок ».  Я был школьником, учился в десятом классе, когда «десятидворкой» назначили меня. Каждую неделю я должен был приходить в комендатуру, чтобы отчитаться, на месте ли ссыльные и спецпереселенцы, живущие на нашей улице. Приходилось делать поквартирные обходы и это было самым неприятным. Подходишь к квартире какого-нибудь поселенца, стучишься,  хозяева открывают и, увидев меня, мальчишку-проверяющего, мрачнеют. Я о чём-то их спрашиваю, они отвечают, но я чувствую - они ждут, не дождутся, когда я уйду. Идёшь к следующему поселенцу и там всё повторяется...

Однажды меня срочно вызвали к коменданту, который встретил меня с криком, с угрозами посадить в тюрьму.  Из его крика я понял, что сбежала молодая немка, живущая на нашей улице. Накричавшись, комендант встал, надел шинель и, как я понял, повёл меня в тюрьму. Мы вышли в коридор, где группа женщин ждала приёма к коменданту. Я шёл потрясённый,  бледный, как стена, и по моему виду женщины поняли, что меня за что-то наказывают. Они обступили коменданта:

-Куда Вы ведёте мальчишку? Что он такого сделал?

То ли  эти женщины помогли, то ли комендант хотел меня просто попугать, но он развернулся и ушёл в кабинет. Женщины о чём-то спрашивали, но я не мог отвечать и побрёл домой.

Потом, конечно, выяснилось, что «сбежавшая» никуда не сбегала, а просто съездила без разрешения в Караганду на базар.

Спецкомендатура имела большую власть над нами, своими «подопечными». Комендант, при желании,  мог любому из нас испортить  жизнь. Мог навязать какую-нибудь дополнительную обязанность (как это было со мной), мог не дать разрешения на выезд за пределы города (на дальний сенокос или на базар), мог направить на тяжёлую или вредную работу  и т. д. А когда спецпереселенец  работал в местах, где можно было поживиться (на торговом складе, в магазине, на мясокомбинате и т. п.), комендант пользовался своей властью для постоянных поборов. Он регулярно приходил к отцу в колбасный цех и бесплатно нагружался там мясом и колбасой. Видимо, ему однажды не доложили (его требования не всегда можно было выполнить) и, чтобы усилить давление на отца, он и назначил меня, подростка, «десятидворкой».

«Десятидворкой» я пробыл около полгода, до самого отъезда в Караганду. Все эти полгода я вынужден был «отмечаться» не каждый месяц, как все спецпереселенцы, а фактически каждую неделю.

Когда в августе 1951 года я приехал в Караганду и поступил в техникум, в спецкомендатуре Нового города нас сразу же поставили на учёт. Комендантский режим здесь был ещё жестче, чем в Темиртау. Было запрещено не только выходить за черту города, но даже посещать другие городские районы. В магазинах тогда мало что можно было купить, всё покупали на вещевом рынке, который находился в другом районе, в Старом городе. Приходилось ездить на рынок тайком, и эти «незаконные» поездки могли обернуться для нас большими неприятностями.

Комендатура  постоянно нас контролировала, и в одно из воскресений проверяющие не нашли в общежитии нас с Николаем Кариусом  (мы как раз были на вещевом рынке). На следующий день они специально пришли, чтобы допросить нас - где мы были вчера?  Пришлось изворачиваться, что-то придумывать.

Стипендии не хватало и многие студенты ездили к родителям за продуктами. Для  студентов-спецпереселенцев такие поездки оказывалась целой проблемой. Поездка в Темиртау считалась «поездкой  в другой город»  (хотя до Темиртау было всего 30 километров) и получать разрешение мы должны были не в районной спецкомендатуре, а в областном управлении МВД. Заявления мы подавали заранее, почти за неделю, но с выдачей разрешения обычно затягивали, и я часто не успевал на поезд. Автобусного сообщения не было, приходилось добираться на попутных грузовиках. Иногда мы уезжали, не дождавшись разрешения, но тоже на попутках (на железной дороге могли задержать при проверке документов).

После смерти Сталина режим спецкомендатур стал ослабевать. Нам выдали настоящие паспорта, в которых, правда, стояла большая печать с надписью: «Разрешается проживать в пределах Карагандинской области». Эту печать все называли «ограничением».

Спецкомендатуру окончательно ликвидировали в 1956 году. Нам выдали чистые, без прежней печати, паспорта, но обязали подписать бумагу, в которой  ставили в известность, что нам запрещено возвращаться в места, откуда нас высылали. Иными словами «ограничения» (и не только в этом) остались,  мы продолжались быть людьми второго сорта.

После всего этого у меня навсегда осталась ненависть к режиму, в котором нам пришлось существовать ещё несколько десятилетий. В период «оттепели» мне даже предложили вступить в коммунистическую партию – это, конечно, помогло бы мне в карьере и облегчило бы жизнь. Но я под разными предлогами отказался – я хорошо знал, что это за «партия».

И все эти десятилетия я жил со стремлением доказать, что я не человек второго сорта. И очень надеюсь, что мне это удалось.


Оглавление Предыдущая Следующая