П. Соколов. Ухабы
"Mein Regiment, mein Heimatland. "
("Мой полк -моя родина". Старая солдатская
песня)
Что же представляла из себя наша новая шарага? В Германии, также как в Советском Союзе, создавались, если можно так выразиться, ведомственные воинские формирования, т. е. из чинов милиции, или соответственно полиции. Такое формирование и создавалось в Белграде. Основу его составляли кадровые служащие (наши напр. из г. Бреслау), а затем оно должно было обрасти на местах рядовым составом из "фольксдойчей", т. е. немецких колонистов и других лиц немецкой национальности. О том, как устанавливалась принадлежность к высшей расе, я уже упоминал. В Югославии были целые области с немецкими прослойками, и видимо поэтому этоформирование производилось здесь. К этому времени уже была сформирована целая дивизия "Принц Евгений", находившаяся на русском фронте. К этому делу сразу примазались дельцы из русской эмиграции. Возглавлял "дело" некий капитан Семенов, такой же фольксдойч, как и те Сидоровы и Ивановы, которые потом пополняли ряды новых батальонов. Однако Семенов имел существенное преимущество: он хорошо говорил по немецки, был женат на немке, владевшей небольшой лесопилкой. В прошлом Семенов был офицером русской гвардии, имел аристократические манеры, всегда был одет в щегольскую форму офицера СС, и умел талантливо пускать пыль в глаза. Был он небольшого роста, стройный, с приятной, гладко выбритой физиономией, и с правдивым выражением небольших серых глаз, притененных густыми черными бровями. Впоследствии за этот взгляд остряки называли Семенова Факиром. К моменту нашего с ним знакомства он имел звание капитана (хауптштурмфюрера СС) и , не занимая командной должности, имел разветвленный аппарат вербовщиков, и негласно считался "отцом" наших формирований. Завербованные, по мере прибытия, комплектовали 3-й батальон формируемого полка. На первых порах всем выдали форму немецкой полиции, отличавшейся только узкой полоской над левым обшлагом с надписью "Дойче Вермахт", указывающей на принадлежность не к полиции, а к Вооруженным Силам. Также и в административном отношении эти части находились в подчинении Группы армий Зюд-Ост, а на местах начальников соответствующих армейских гарнизонов, а не полицейских управлений. Казармы, где мы расположились, до войны также принадлежали какому то "Пуку кральеве гарде", но позднее служили пристанищем какой то немецкой части, о чем свидетельствовали картинки из армейских будней, вы полненные на профессиональном уровне карандашом (или углем) на стенах коридоров, и снабженные шуточными надписями готическим шрифтом. Забегая вперед, скажу, что и среди наших нашлись мастера, расписавшие все стены "кантины" (что это, скажу позже) сюжетами из русских сказок. Все это было сделано в красках, и могло бы стать украшением любого общественного места. Спальные помещения тоже были расчитаны на взвод или более. Вначале не было четко выраженных подразделений, а были просто группы, с которыми занимались инструкторы. Из новобранцев -"болгар" была лишь наша компания дезертиров из Митровицы, остальные были "сербы", многие также правдами и неправдами перешедшие из Шутцкора. Сначала мы держались несколько обособленно, после занятий уединялись на небольшой полянке, бывшей на смежной территории, отгороженной от нашей, чисто условно, проволочной сеткой. На этой территории находилась гарнизонная гауптвахта, ветеринарная служба и казарма, сначала пустовавшая, а затем занятая кавалерийским эскадроном, который частично состоял из таких же, как мы"вербованных". Занятия в основном сводились к строевой подготовке на немецкий лад. Проходили они на большом плацу, тоже на территории казармы, либо асфальтированной прощадке, обрамленной П-образным жилым корпусом. С нами занимался некто Зигер, из числа унтерофицеров, временно откомандированных из других батальонов, для нашего обучения. Командир роты и фельдфебель (старшина роты, или "шпис", как их неофициально называют немцы) были из персонала штаба полка или батальона, которые располагались в том же корпусе. Зигер был парень лет 26-28, спокойный и добродушный, и хотя вел занятия со всей требовательностью и строгостью, принятыми в немецкой армии, но не шумел, и даже наказания, в виде обегания вокруг двора, или залегания и вставания, традиционные для немецкого "экзерцира", не воспринимались с обидой. Постепенно мы стали сближаться с нашими югославскими земляками. Один из них сразу привлек внимание. Это был некто Борис Ходолей, мужчина лет 36-37, довольно высокий и нескладный. Был он сутуловат, ноги несколько выгнуты в коленях назад, большая, скорее длинная, голова с вытянутым вперед подбородком и крупным носом. Между этими бросающимися в глаза носом и подбородком, располагался рот с тонкими губами, в форме "ижицы", как у Гоголевского Ивана Ивановича, от постоянной иронической усмешки. Глаза его, светлые, как бы выцвевшие, были живыми и чаще всего весело поблескивали от очередной ехидной мыслишки "гадости", как он сам выражался. В довершение портрета надо добавить редкие с легкой проседью волосы, какого то тоже сероватого цвета, гладко расчесанные на пробор, на обе стороны от середины головы. Близкое знакомство началось таким образом. Однажды, после выходного дня, мы занимались ружейными приемами, и с добрый час выполняли приемы по разделениям -"Делай раз! Делай-два!" Я скучал, но добросовестно хлопал ладонью по цевью винтовки. Рядом то же самое проделывал Ходолей. Напротив , лицом к лицу, была выстроена вторая шеренга, на удалении 4-5 шагов. Наш визави, мужичонка лет 40, явно страдал с похмелья. Все лицо его, помятое продольными и поперечными складками, выражало тоску и безнадежность. Я уже давно обратил на него внимание, но занятый своими мыслями, не очень то придавал ему значения. Вдруг до меня донесся свистящий шепот Ходолея: "Смотри, у него выражение лица, как у старого презерватива". Это было самое исчерпывающее определение того облика, которому я затруднялся найти сравнение. Ясно, что я прыснул, за что был немедленно послан бегом вокруг строя. Потом Зигер потребовал объяснения моему поведению. Саенко, как звали обладателя выразительной физиономии, продолжал стоять с выражением мировой скорби на лице, равнодушным оком взирая на снимание с меня стружки. Я потихоньку попытался объяснить причину моего смеха, в соответствующем изложении по немецки. Зигер взглянул на Саенко и сам захохотал. Впрочем для порядка мне пришлось еще побегать. После этого инцидента мы с Борисом сразу почувствовали родство душ, и он вскоре стал душой нашей компании, которая, впрочем, стала скоро распадаться. Обух стал выслуживаться и искать сближения с немцами, Шульц. и ранее бывший временным попутчиком, отошел в сторону, а Володя Эйсмонт, физически слабый, и психологически приспособленный более к кабинетной, чем к полевой обстановке, вскоре пристроился в так называемую "Вэрбэ штэллэ", т. е. учреждение, занимающееся оформлением новых пополнений, связью с семьями, улаживанием разных правовых и финансовых вопросов. К создавшемуся триумвирату из Алешки, меня и Бориса Ходолея, вскоре примкнул и Толя Шеховцо'в, парнишка лет 17, не закончивший последний курс русского кадетского корпуса, который существовал, наряду с русской гимназией, на земле Югославии, до войны. Выпускники корпуса имели возможность поступать в Югославские военные училища, и многие его питомцы затем служили в Югославской армии, в том числе и "Кральевой гарде", чьи казармы мы сейчас занимали. Был этот корпус рассадником махрового монархизма и антикоммунизма, что вызывало неприятие даже у более либеральной части эмиграции. Оттуда то и вылетел наш Шеховцо'в, еще не оперивившийся птенец. Был он высокого роста, с упитанной физиономией, еще не тронутой бритвой, с копной рыжеватых волос. За всю его длинную и округлую внешность он получил прозвище "Сосиска". К нам он примкнул, т. к. среди нашей команды молодежи было мало, а Сосиска кипел энергией, всегда готов был повозиться, посмеяться, подстроить какую нибудь каверзу, и наша "юморная" компания его притягивала. В такой нашей тесной дружбе мы и провели последующие месяцы и годы. В один прекрасный день, на вечерней поверке мы недосчитались то ли того самого Саенко, то ли иного поклонника Бахуса. Доставили его лишь утром следующего дня представители комендатуры. Событие это не вызвало до поры до времени интереса, но вот после обеда прозвучала команда на построение. Перед строй вышел "шпис"-мужик крупногабаритной конструкции, натянул на руки перчатки, отпустил пару плоских шуточек, и повел нас на большое поле для занятий. И тут началось ! Часа два мы переползали, бегали, выполняли приседания, с удержанием винтовки на вытянутых вперед руках, пока изнеможденные и злые не вернулись в казарму. Как выяснилось, подобная процедура у немцев называется "штрафэкзерцир", и применяется в качестве коллективного наказания за проступки, позорящие честь подразделения. Сам виновник мог понести и персональное наказание, но и все подразделение несло ответственность. Естественно, что подобные "экзерциры" затем отомщались на виновных, зачастую достаточно жестоко. С другой стороны, их угроза заставляла присматривать за неблагонадежными, и своевременно пресекать те их действия, которые могли отразиться на коллективе. Таким действием в основном была пьянка. Впрочем не сама пьянка, а ее последствия, в виде ареста на улицах города. Для любителей "зеленого змия" в казарме существовала "кантина". Это было большое помещение со столиками и стойкой продавца. В кантине можно было купить кое-что из мелочей: лезвия, нитки, иголки, иногда сигары из суррогата табака, конверты и бумагу и т. п. Но главным предметом торговли было плохое пиво и разнообразные вина, в том числе и очень хорошие, югославского производства. В кантине, в часы отведенные для личного времени, можно было пить в силу своих способностей и финансовых возможностей, хоть до чертиков, лишь бы на вечерней поверке ты стоял на двух, а не четырех ногах. Но появление в подпитии за пределами расположения, считалось большим проступком, особенно если виновный задерживался фельджандармерией. Кроме обычного "внушения" со стороны товарищей, пьянчужка попадал еще на гауптвахту, которая, как я говорил, находилась рядом. Обитатели этого учреждения содержались на хлебе и воде, выводились на работы, а если таковых не было, то ежедневно занималися таким вот "штрафэкзерциром, только без ремней и оружия. Такие меры физического и морального воздействия способствовали укреплению трезвого образа жизни, и штрафэкзерцир применялся все реже.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава