П. Соколов. Ухабы
УНТЕРФЮРЕРЫ
"Унтерфюреры без сметы
Шлют в Германию пакеты.
Так у нас открылось, просто,
Отделение фельдпоста. "
Однажды, дело было к обеду, мы возвращались с занятий в поле. На плацу около казармы мы увидели человек 20 немцев с галунами и звездочками на погонах. Не успели мы остановиться, как все двадцать глоток подняли крик, ругая нас за вид, дисциплину, и вообще неизвестно за что. Такой была наша первая встреча с основными, уже постоянными, нашими командирами, прибывшими из Германии. Сбитых с толку и ошарашенных воплями, нас построили, разделили на взводы и отделения, и приставили к нам "унтерфюреров" - собирательное название командиров отделений и прочих младших командиров. На этих фигурах я остановлюсь подробнее, чтобы дать более или менее ясную картину жизни немецкой армии, взаимоотношений в ней, и тех специфических особенностей, которые отражали наши национальные, культурные и прочие различия. Возглавлял эту новоприбывшую капеллу оберлейтенант Отто Гирсдорф, человек лет 50-и, спортивного вида. Он был почти седой, с серыми глазами и каким то сероватым цветом лица. Все это как бы сливалось с серым цветом мундира, и как бы составляло с ним одно целое. Такая же видимо гармония была и между воинской службой и его внутренним миром. В отличие от молодых офицеров - продукта нацистского режима, он был, как говорится, старого закала, с жесткими понятиями о воинской дисциплине и воинской чести. Эти его принципы отложили отпечаток на все последующие взаимоотношения в роте. Одет он был всегда с иголочки. Выходя в город, иногда прицеплял узкую прямую шпагу, то ли палаш, что выглядело необычным и старомодным. Более или менее близких отношений с другими командирами у него не замечалось. Он жил уединенно, и также уединенно по воскресеньям напивался, впрочем без видимых признаков. Проявлялось это обычно на другой день, когда, как выражались наши соплеменники из Югославии, его мучил "кац". В эти дни "экзерциры" были особенно "зверскими" . Наказания сыпались за любую промашку в выполнении приемов, нечеткость действий, и отзывалось не только на виновных, но и на всей роте. По всему полю носились, залегая и вставая, как отдельные фигуры, так и целые отделения. Возвращение с плаца в казарму тоже становилось испытанием. Мало того, что перед началом движения проверялось совместное выполнение ротой строевых и ружейных приемов, но и следовать домой надо было с песней, которая, если исполнялась недружно или негромко, влекла за собой возвращение на плац и повторение всего с начала. Пели как немецкие, так и русские песни. Однажды, когда песня никак не получалась, и силы были уже на пределе, кто то из голосистых и обозленных запевал вдруг затянул: "У попа-а была соба-ака. . . ", и все дружно во всю мощь глоток подхватили:Он ее любил". К всеобщему удивлению песня произвела впечатление, и наш "Папа Отто" потом не раз просил, чтобы спели "про собаку". Пожалуй, о командире пока хватит. Он еще не раз выплывет в моем рассказе с характеризующими его подробностями. Других офицеров в роте не было. Командирами взводов, что было нередко в немецких частях, были разного ранга младшие командиры. Наиболее примечательным из них был некий, в прошлом звании "полицаймайстер", Гайслер. Звание это соответствовало штабс-фельдфебелю в вермахте, и присваивалось тем, обычно пожилым, унтерофицерам, которые по своему образованию и способностям не могли получить офицерский чин, т. е. были честные и туповатые служаки. Наш Гайслер был эталонным образцом такого типа людей. Был он высокого роста и довольно плотен. На этом крупном туловище сидела маленькая голова с несколько бабьим лицом. Ходил он в очень высоких сапогах с широкими раструбами голенищ под самым коленом. За всю свою внешность он сразу получил прозвище Петр Великий. Прозвище это он скоро узнал и даже им гордился. Был он нестрог и глуповат. Однажды, на классном занятии, он объяснял о полете пули, вдобавок неграмотно. Искривление траектории он приписывал шаровидной форме земной поверхности. Кто то из наших остряков, с видом глубокого изумления, задал вопрос: "А разве земля круглая?" Надо было видеть реакцию Петра Великого. Он хлопал себя руками по ляжкам и хохотал до упаду. "Да разве вы этого не знали?" вопрошал он сквозь смех и слезы. "Нет!"- дружно отвечали мы. И вот Петр Великий с большой дотошностью стал объяснять, что земля шар, а только кажется плоской, что не солнце всходит и заходит, а земля вращается и т. д. Все эти открытия вызывали удивленные реплики и новые вопросы. Петр ликовал и упивался собственной образованностью. По-видимому, потом он рассказывал о том, как он открыл мир дикарям, и ему разъяснили, что среди его слушателей инженеры и студенты, люди со средним и высшим образованием, и что над ним попросту потешались. Впрочем Петр Великий обиды не затаил, но стал осторожней в своей просвещенческой деятельности. Старшиной роты -"шписом" был однофамилец Петра Великого хауптфельфебель Гайслер. Был он кривоног, сухощав и невысокого роста. В отличие от своего тезки, имел голову несколько более крупную, чем полагалось по его стандартам. Лицо некрасивое, с бородавкой на подбородке, волосы рыжеватые. Лет ему было под 40. Был он, как впрочем и остальные унтерфюреры, достаточно крикливым, и всех неугодивших обзывал "цигойнерами" цыганами. Впрочем был он на своем месте - заботливым хозяином в роте, получив за это шутливое звание "цигойнер фатер" (фатер - отец) Ему помогали писарь, молодой, смазливый унтерофицер Рейнхард, и один из наших, русский немец Гардт, игравший роль переводчика и посыльного. Остальные командиры были более или менее молодые люди, невысокого интеллектуального уровня, но знающие свое дело, как следствие многолетней муштровки, в которой они сейчас упражнялись на нас. Они держались своей компании, с нами соприкасались в основном по службе. Система обучения основывалась на личном показе и одуряющей тренировке. Метод воздействия - крик и гоняние бегом по плацу. Впрочем, все эти взыскания делались не столько со зла, сколько по привычке, и на основе такого жеопыта многих поколений немецких солдат, от которых в первую очередь требовалось беспрекословное и слепое подчинение начальникам. Было еще несколько нестроевых деятелей, ведавших хозяйственными и снабженческими делами. Из них следует упомянцть разве что об оружейнике Кронау. Был он немолод, абсолютно невоинственного вида, и был очень похож на увеличенный дубликат одного из персонажей мультфильма о Белоснежке и семи гномах. Он ни во что не касался, кроме своей оружейной, где копался целыми днями. У него были настоящие рабочие руки, все оружие в полном порядке, а в свободное время, а его у него хватало, он мастерил что то по своей части. Так я видел охотничье ружье, переделанное из винтовки. Самодельная ложа была отделана с изумительной тщательностью, ствол почернен и отшлифован не хуже, чем на любом заводе. Был он мелочно-педантичен, подбирал каждую стреляную гильзу, хотя в целом никакого учета патронов не было, как, впрочем, по моему, и оружия. Несколько слов о службе. Сами занятия, полевые и классные, велись по распорядку дня. В вечернее время разрешался выход в город без ограничения, лишь бы прийти на вечернюю поверку. Внутреннего наряда, в нашем понимании, не было. Были лишь двое дежурных - один из унтерофицерского состава и один из рядового. Они делили в течение суток свои обязанности, и в основном следили за выполнением распорядка дня. В карауле не было разводящих: сменялись часовые самостоятельно. За регулярностью смены следил начальник караула или его заместитель. Бодрствующей смены тоже не было. По возвращению с постов можно было ложиться спать. Это в общем было беспечностью. Однажды командир роты со старшиной, возвращаясь поздно из города, зашли в караульное помещение, где все спали, включая и начальника караула. Они забрали из пирамиды все винтовки, а затем подали сигнал тревоги. Естественно, что создалась глупая ситуация, причиной которой была не только безответственность начальника караула, но и сама суть устава. Порядок в спальных помещениях и коридорах поддерживался дежурными уборщиками, не освобождаемыми от службы. По выходным дням проводилась генеральная уборка, и только после "госприемки" разрешалось увольнение. Были и вольнонаемные уборщицы, но они занимались помещениями, где жило начальство, местами общего пользования, работали на кухне. Ежедневно отводились часы на приведение в порядок какого то вида снаряжения, с его последующей проверкой. Сегодня это могло быть выходное обмундирование, завтра - оружие, послезавтра - обувь (а ее было 3-4 пары), котелки и т. д. Благодаря этому все было в ажуре: каждый гвоздь и шип в сапоге на своем месте, и даже подошва между подметкой и каблуком надраивалась до блеска. Для поддержания в порядке снаряжения были в роте портной, сапожник и оружейник. В некоторые дни и часы, когда кончались занятия, проводились занятия с унтерфюрерами. Эти часы были для нас временем мстительной радости, когда мы издали наблюдали, как наши мучители сами роют носом землю, или носятся по полю, подгоняемые криками восседающего на коне командира роты. Но это было потом, а пока мы завершали свое начальное обучение, и должны были отправиться к месту нового расположения. В преддверии этого события состоялся прощальный вечер - "Камерадшафтсабенд" - вечер дружбы, в переводе. Это довольно распространенное у немцев мероприятие, призванное символизировать смычку рядового и командного состава, в повседневной жизни довольно отдаленных друг от друга. В чисто немецкой среде оно обычно превращается в банальную пьянку, перемежающуюся пением песен, причем поющие, взявшись под руки, раскачиваются в такт песне вправо и влево. У нас это мероприятие вылилось в настоящий концерт художественной самодеятельности. Среди нашего контингента оказались даже профессиональныепевцы и музыканты, цирковой артист, как впрочем и много других талантов. Вечер проходил в приспособленном под зал спальном помещении, куда были снесены столы, скамейки и все прочее. Было много гостей, в т. ч. командиры батальона и полка, и даже какой то гарнизонный генерал. К тому времени "наши" немцы начали понемногу перевоспитываться. Так, например, командир роты демонстрировал генералу русский опыт. На подносе стояло два стакана вина, поставленные один на другой открытыми концами. Оба полные (простой физический опыт). Предлагалось выпить не облившись. Генерал побоялся за свой белый китель и спасовал, а торжествующий командир роты, прильнув губами к стыку стаканов, сначала высосал верхний, а затем, сняв его, попросту осушил второй. Впрочем были и настоящие фокусы. Из ветеринарного подразделения - нашего соседа, пришел солдат с собачкой и кое каким реквизитом, и демонстрировал некоторые цирковые номера. В завершение, он обошел ряды зрителей, собирая плату сигаретами, которые ему кидали в фунтик, сделанный из целой газеты. Когда он дошел до меня, в фунтике было не менее 200-250 штук россыпью - он был почти полон. Когда артист дошел до конца зала, он возмутился нашей жадностью, и на глазах у всех развернул газету - сигарет не было. Я такого фокуса больше нигде не видел. Здесь не было ни сцены, никаких специальных столов, на фокуснике обычная солдатская форма. Пьянка затянулась допоздна. Когда иссякли запасы вина в нашей кантине, многие переключились на кантину кавалерийского эскадрона, которую приказал открыть присутствовавший среди гостей командир эскадрона. Там оказался и я со своей компанией. Кантина располагалась на втором этаже соседней казармы. Вдруг на лестнице послышался необычный топот, и в помещение въехал верхом на сером коне командир эскадрона. Он подъехал к стойке, выпил стакан вина, и таким же манером удалился. Все эти гусарские проделки затянулись чуть ли не до утра, нарушив все столь свято чтимые представления о распорядке дня. На другой день начались обычные для сборов хлопоты, и еще через день рота, погрузившись в вагоны, отправилась к месту новой дислокации - небольшому городку Ва'льево, километрах в 100 западнее Белграда.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава