П. Соколов. Ухабы
" Н Е Б О В К Л Е Т К У. "
1 9 4 4 - 1 9 5 4 гг.
Ч А С Т Ь V. В Л А Б И Р И Н Т А Х Н К В Д.
ГЛАВА 45. НЕПРЕДУСМОТРЕННЫЙ ВАРИАНТ.
" Черные мысли, как мухи, всю ночь не
дают мне покоя.
Жалят, язвят, и кружатся над бедной моей головою.
Только прогонишь одну, а уж в сердце впилася
другая.
Вся вспоминается жизнь, так бесплодно в мечтах
прожитая. "
(А. Н. Апухтин)
Eсли в моем повествовании иногда целым неделям и месяцам я уделял всего несколько строк, так как они не имели существенного влияния на развитие событий, либо попросту стерлись из памяти под натиском времени, то событиям последующих нескольких часов и дней я уделяю целую главу, так как они стали той развилкой дорог, у которой стояли в раздумье и сомнениях добры молодцы из русских сказок. Вынесенные в эпиграф слова поясняют, сколь много бессонных ночей я провел в мысленном проигрывании других вариантов, в поисках своих ошибок и просчетов, но так и не нашел ясного ответа: в любом варианте звучал знакомый сказочный же мотив: направо поедешь-потеряешь, налево поедешь - потеряешь, прямо поедешь - сам погибнешь и т. д. В силу этих долгих и бесплодных споров с самим собою, я запомнил каждую минуту из этих нескольких дней, и попытаюсь воспроизвести их с наибольшей точностью.
Итак я наконец стоял обеими ногами на русской земле. Свершилась моя длительно лелеемая голубая мечта. Но радости я не испытывал. Это был первый, и еще не самый трудный шаг по пути к цели. Захлопнулась за спиной дверь, и за ней осталось все, чем я жил раньше, и это тоже заполняло сердце страхом и грустью. Я стоял один перед лицом тысячекилометровых пространств и целого народа, родного по крови и незнакомого по духу, к которому я шел с открытой душой, и вот теперь пришел в обличье врага. Как встретит он меня ?
Все эти мысли промелькнули у меня в голове в те несколько секунд, что я стоял, оглядываясь по сторонам, стараясь сориентироваться в переплете черных теней и лунных бликов. Но делать было нечего, надо было наконец сделать и первый шаг по неведомому и непредсказуемому пути к людям. Определить направление движения не составляло труда - я достаточно точно заметил взаиморасположение луны и цепочки спускавшихся парашютов, и сейчас шел, имея луну по левую руку, в направлении приземления товарищей.
Огни костров, на которые ориентировались летчики, были значительно левее, и не были видны из-за расстояния и деревьев. Чтобы не петлять по лесу, я вышел на поляну, до которой спускаясь я не дотянул метров на 20, и пошел по ней. Это была довольно широкая, покрытая невысокой травой (видимо недавно скошенной) луговина, обрамленная березовым лесом. Пройдя по ней метров 100, я в серебристом сумраке лунной ночи увидел фигуру человека, шедшего навстречу быстрым шагом. "Стой, кто идет?" окликнул я вполголоса. "Свои", ответил незнакомец, не сбавляя шага. Такие манеры мне не понравились. "Стоять !" крикнул я , вскидывая автомат. Что то бормоча тот остановился. Я подошел шагов на 10 и включил фонарик. Передо мной стоял невысокий коренастый парень в какой то белесой шинели. На мордатой физиономии чернели усики. На голове - смятая фуражка с квадратным козырьком. "Ваши там", сказал парень, махнув куда то в темноту. "Иди вперед!" сказал я, и мы двинулись в направлении, указанном проводником. Через минуту я увидел Шеховцова с Кургановым и еще 3-4 человеческие фигуры.
С досадой отметил я, что они не соблюдают данных мною инструкций не допускать к себе незнакомых людей до нашего сбора и встречи с командиром предполагаемой группы. Сейчас же ничего не оставалось делать, как примириться с ситуацией. Всей компанией, растянувшись, мы пошли в сторону костров, которые, однако, не были видны, и наши проводники угадывали дорогу по каким то своим ориентирам. Вскоре навстречу нам вышел высокий человек. Когда он приблизился, то можно стало различить офицерскую шинель с погонами капитана. Это и должен был быть командир группы. Курганов и вновьприбывший дружески поздоровались, обнялись, а затем мы представились капитану. Вместе с ним, и идущими поодаль его подчиненными, мы продолжили путь и вскоре вышли на поляну, где дымя еще догорали костры. Один костер разворошили, подбросили остатки дров, и мы уселись вокруг живительного огня, так как сентябрьская ночь уже давала знать о приближении осени, особенно нам, бывшим в одних гимнастерках. Я оглядел публику. Это была довольно разномастная компания, в шинелях, бушлатах и телогрейках, кто был в фуражках, кто в пожеванных пилотках, физиономии были небриты и закопчены. Оружие в руках представляло такое же смешение образцов и марок. В общем на вид это была какая то Махновская банда, которую, впрочем, я и предполагал здесь найти . Их было человек 30. Я смотрел на них с неприязнью и презрением. Мне, привыкшему к немецкому "орднунгу" (порядку) претила и эта внешняя неряшливость, а главное то, что эти, в основном молодые ребята, в те дни, когда Советская Армия победоносно продвигается к границам Германии, отсиживаются в дебрях вологодских лесов, как последние трусы, питаясь подачками, подбрасываемыми врагом, за те мелкие пакости, которые они доставляют своим. Мысленно я представил себе, что в случае чего, я без всякого сожаления, нажму на спуск автомата, стреляя в эту рвань. Пока же мы сидели, настороженно вглядываясь друг а друга. и обмениваясь ощупывающими вопросами и обтекаемыми ответами. Но если беседа развивалась вяло, то голова работала на полных оборотах. Что делать в тех обстоятельствах, которые уже приобретали конкретные очертания? Первым побуждением было отозвать командира, и попытаться с максимальной откровенностью обсудить обстановку. Развеять иллюзии, что немцы будут и впредь оказывать поддержку, что дни Германии сочтены, и надо искать какие то альтернативные решения, из которых я мог предложить лишь одно: изготовить и раздать всем достаточно достоверные документы (имелось большое разнообразие бланков и т. п. ), и воспользовавшись ими, пусть каждый ищет свои пути-дороги, из которых лучшая -это пробиваться на фронт, и честно сражаясь, реабилитировать себя, хотя бы перед своей совестью, за свою вину перед Родиной. Однако, я сразу же рассудил, что неосторожно было бы заводить этот разговор сейчас, еще не войдя в курс всех дел группы, да и на каком основании я мог рассчитывать на доверие командира в отношении первого встречного?
Оставалось либо ждать, либо незаметно улизнуть и пытаться выйти к честным советским людям. Но куда идти? Какие гарантии, что вокруг не расставлены посты, и тогда наше положение еще более осложнится? Итак выдержка и терпение! На этом решении я несколько успокоился. Однако костер догорал, дров больше не было, и командир предложил дожидаться утра в каком то подобии шалаша или стога сена, в котором была сделана довольно вместительная пещерка. Было темно и холодно, и деваться некуда. Не оставалось другого, как последовать совету. Правда, мне не понравилось, что в шалаш полезло слишком иного народа, но не приходилось лезть в чужой монастырь со своим уставом, да собственно и по человечески можно было понять желание каждого отдохнуть в тепле. Тем не менее, я принял кое какие меры предосторожности - забрался в угол, сдвинул кобуру пистолета на живот, расстегнул ее, ремень автомата надел на локоть, и про себя решил не спать. Я крепился какое то время, послышалось уже посапывание спящих, потом в сознании стали появляться провалы, и наконец я уснул глубоким сном уставшего физически и нравственно человека. Проснулся я от неожиданно навалившейся на меня тяжести. Первою мыслью было, что кто то, повернувшись во сне, придавил меня. Я хотел отодвинуть придавившего меня соседа, но вдруг понял, что меня держат за руки. Сон слетел разом. Сидевшая в мозгу мысль, что банда сможет попытаться захватить нас и держать нас под контролем, обретала подтверждение. В шалаше было уже достаточно светло, и первое что я увидел, были растерянные лица моих товарищей, сидевших у меня в ногах. Я рванулся. Сосиска, чуть не плача, крикнул: "Павлушка, не делай глупостей !" В это мгновенье я почувствовал, что державший мои руки, отпустил мою правую, и начал расстегивать ремешок часов на левой руке. Резким толчком я перевернулся на живот, и вытащил пистолет из кобуры. Тут на меня навалилось несколько человек, и я уже не мог пошевельнуться. Пистолет еще был в руке, прижатый стволом к животу. Сдаваться я не хотел. Мысленно я представил, как пуля прошьет мне живот, и почти физически ощутил острую боль разрываемых внутренностей, но курок-самовзвод моего 13-зарядного Браунинга 9 мм, вдавленный между телом и подстилкой из сена, не работал. Кто-то сжал мне горло. Перед глазами пошли красные и зеленые круги, и на какое то время я потерял сознание. Когда я пришел в себя, я лежал в прежнем положении, но обе руки были заломлены назад, саднила шея, сопротивление было бесполезным. "Хорошо, я сдаюсь. " -просипел я, и тотчас тяжесть, лежавшая на мне, ослабла, и я смог перевернуться. В шалаше уже никого не было, кроме меня и 2-3 человек, меня схвативших. Я тоже полез к выходу, по пути подхватив валявшуюся в ногах шапку, и неприметным движением руки убедился, что граната-лимонка еще находится в кармане брюк, прикрытых маскхалатом. Это меня несколько ободрило. Когда я вышел из шалаша и встал на ноги, я сразу же увидел Шеховцова и Курганова, стоящих метрах в 10 у такого же шалаша, а рядом с ними увидел невысокого плотного человека в офицерской форме в звании майора. Неужели НКВД? подумал я . Я не раз представлял себе подобную встречу, более того - я к ней стремился, но она должна была произойти в иной обстановке, и по моей инициативе. И тем не менее, я почувствовал радостное облегчение. Какой сложный клубок различных проблем развязывался сам собою. Луч воскресшей надежды казалось подсветил и серую пелену предутреннего тумана, скрывавшего все вокруг за 40-50 метров. Может неуместно сказать, весело, но во всяком случае бодрым шагом, подошел я к майору, четко отдал честь , и представился: "Командир группы, фельдфебель Соколов. " Майор несколько растерялся, и скорее по привычке, чем сознательно, притронулся к козырьку фуражки и протянул мне руку. Мы обменялись рукопожатием, после чего он предложил мне пройти в этот второй шалаш. Там я увидел, кроме майора, пролезшего вслед за мной в узкий лаз, еще одного подполковника, лейтенанта, в незнакомой мне голубой фуражке с красным околышем, и какого то невзрачно одетого штатского. Подполковник задавал мне многочисленные вопросы, а я отвечал на них. Был и такой вопрос: чему мы обучались в разведшколе? Я усмехнулся: "Мы все учились понемногу, чему нибудь, и как нибудь... " "Откуда вы это знаете?" быстро спросил подполковник. "Как , откуда ?" удивился я, "Это же из Евгения Онегина. " Мне стало странно, неужели элементарное знание русской литературы такая редкость в Советском Союзе? После этого беглого допроса меня отпустили, и я вышел из шалаша. Туман уже стал розоветь, но было еще сыро и холодно. Шагах в 20 горел костерок, вокруг которого копошилось несколько разномастных фигур из вчерашней компании. Я подошел погреться. "Садись, старшина !" сказал один из сидевших. Покопавшись в золе, он выкатил из нее несколько подгорелых картошин и подкатил их ко мне. "Угощайся!" Я был тронут. Вот какой русский человек! Еще 10 минут тому назад я, если бы смог, не моргнув глазом, расстрелял бы все свои 13 зарядов по этим людям, а сейчас они, без малейшего сомнения делятся со мной своим скудным завтраком. Есть мне не хотелось, но чтобы не уронить марку, я поковырял картофелину, и сжевал ее, наполовину с коркой и золой. Затем попросил закурить, и тотчас ко мне протянулось несколько кисетов с махоркой и газетными обрывками. Скоро поднялось солнце и развеяло остатки тумана. Солдаты расползлись по лесу, в поисках парашютов, и вскоре снесли все трофеи в кучу. Один парашют не раскрылся и груз превратился в смятку. Я попросил развязать наш тюк, и дать нам шинели, что и было выполнено незамедлительно. Затем подъехала странная повозка. Длинный кузов, почти как у обычной телеги, опирался на единственную ось, на которой сидели два больших колеса. "Водитель кобылы" - здоровенная белобрысая девка, сидела верхом на своей тягловой силе. В эту арбу сгрузили грузы и она уехала, а все люди, всего человек 40-50, без строя двинулись пешком по довольно разбитой проселочной дороге, петлявшей среди перелесков и полей. День зарождался ясный и теплый. Было тихо и безлюдно. Мы шли отдельной группой - наша тройка и трое офицеров. Разговор, начатый в шалаше, то затухал, то вспыхивал вновь. Так добрались до большой деревни. Нас поместили в большую избу, где стоял длинный стол и несколько лавок. К нам приставили часового, и мы остались одни. Перекинувшись меж собой несколькими фразами, мы, со всех этих передряг, устроились подремать, кто лежа на лавке, кто сидя, навалившись локтями на стол. К обеду вернулись офицеры. Они принесли с собой пару диких уток, которых препоручили хозяйке, сидевшей в другой комнате. Нас накормили какой то пустой картошкой и твердоватым хлебом. Видно небогато жила советская деревня. После обеда пришел лейтенант в голубой фуражке. Его фамилия была Новичков. Майора звали Дизик, а подполковника Васильев. Мне показалось, что, невзирая на фамилии, все трое были евреями (Может сказался синдром Гебельсовской пропаганды). Лейтенант повел меня по улице, и привел в здание, видимо школы, но совершенно пустое. То ли дети там занимались лишь до обеда, то ли занятий вообще не было, но здание было пустым, но несомненно обитаемым. В одном из классов мы устроились: лейтенант сел за стол, я за парту, и начался первый, документально оформляемый допрос, в основном биографического содержания. Вместе с протоколом допроса я должен был подписать и другие документы, в том числе протокол задержания, где было указано, что при задержании я оказал вооруженное сопротивление. Я пытался объяснить свои мотивы, но он только пожимал плечами, и подсунул мне еще бумажку - акт, в котором говорилось, что при моем (или нашем) задержании было израсходовано N-ное количество патронов. Тут я восстал: "Какие патроны ?" Лейтенант, бегая взглядом, говорил, что необходимо списать патроны. "Это, что на уток израсходовали?" задал я вопрос в лоб. Новичков неопределенно усмехнулся, и стал уверять, что на мне это никак не отразится, и акт не будет нигде фигурировать, а им нужен лишь для отчета. Все это меня тоже удивило: за всю войну никто, даже педантичный Кронау, не спрашивал у нас отчета за патроны, тем более за какие то жалкие штуки. Все же я подписал акт. Надо добавить, что он действительно не попал в дело.
Вечером, когда уже стало темно, в избу опять пришла вся компания. Посовещавшись между собою. они приказали отвести нас на ночлег в другое помещение. Это была небольшая, и повидимому пустая хатка, каких наверное в ту пору было немало на Руси. Мебели в ней почти не было, кроме каких то скамеек и табуреток. Кажется был и стол. Для охраны к нам приставили молодого, но уже побывавшего на фронте паренька. Он был довольно болтлив, рассказывал о себе, о войне, узнали мы некоторые подробности о наших офицерах, и о том, как готовилась вся операция. Не знал он, однако, встретившего нас, бывшего командира группы, и мне осталось неясным его положение и роль во всей этой комбинации. Мы также смогли, не слишком осторожничая, обговорить и свои проблемы. Хуже всех чувствовал себя Курганов. Он, не без основания, опасался, что ему предъявят обвинение в измене Родине (ст. 58-1б). Я, как мог, старался его ободрить. Говорил, чтобы он показывал, что нами заранее планировалась добровольная сдача, и что мы подтвердим эти показания.
О Курганове меня спросили лишь несколько месяцев спустя, и я держался нашей договоренности. Проговорив таким образом допоздна, мы уснули, кто где мог, в том числе и наш телохранитель. Будь мы действительно злодеями, нам ничего бы не стоило его обезоружить и поднять шухер, или дать стрекача. Но нам такое и в голову не пришло, тем более что события разворачивались вполне благоприятно.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава