К весне 1953 года в Норильске, согласно цифрам доклада начальника Норильского комбината инженер-полковника В.С.Зверева “О состоянии режима содержания в лагерях и трудового использования заключенных” на партактиве 16 января 1953 года [“Норильский Мемориал” № 2, 1991 год. Под ред. Макаровой А.Б.], было 35 лаготделений и 14 лагпунктов исправительно-трудового лагеря, а также 6 лаготделений Горного лагеря, причем количество заключенных в ИТЛ в 3,5 раза больше, чем в Горлаге. Число узников Горного лагеря, по разным оценкам, 30-40 тысяч человек; очевидно, ближе к истине первая цифра: в номерах заключенных Горного лагеря использовались литеры от “А” до “Я”, на каждую литеру приходилось 1000 номеров.
Если ИТЛ в Норильске существовал, со всеми традициями и постоянно расширяющейся географией, с 1935 года, с первых дней интенсивного строительства Норильского комбината, то Горный лагерь — детище послевоенных лет — был создан в результате реализации в 1948 году проекта Абакумова и Круглова, в соответствии с указаниями Сталина об организации особлагов “для содержания особо опасных государственных преступников” [Д.Волкогонов. Триумф и трагедия. Журнал “Октябрь” № 9, 1989 г.]. Тогда появились “...на Воркуте — Речлаг, на Колыме — Берлаг, в Тайшете — Озерлаг, в Мордовии — Дубровлаг, в Казахстане — Песчанлаг и Степлаг”[Д.Панин. Лубянка-Экибастуз. М., 1990 г., с.475.]. С августа 1948 года в Норильске начал свое существование Горлаг.
Предшественником его был каторжный лагерь (как и повсюду в СССР, лагеря каторжан были предшественниками особлагов).
“Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года, который не публиковался, был введен особый вид наказания — каторжные работы для фашистских убийц, предателей, пособников оккупантов. Осуждали на каторжные работы сроком от 10 до 20 лет военно-полевые суды. Однако война кончилась, а прерогативу военно-полевых судов взяли на себя Особые Совещания, решения которых никакому обжалованию не подлежали. И попасть в эти жернова могли уже не только полицаи, но и просто инакомыслящие, подозрительные...” — как писал Д.Волкогонов в “Триумфе и трагедии”[Д.Волкогонов. Триумф и трагедия Журнал “Октябрь” № 9, 1989 г]. Это же подтверждает Димитрий Панин: “Чекистами были пущены слухи, что в число каторжан попадают только самые матерые изменники, гестаповцы, палачи... Позже, в спецлагах, мы убедились: опасных и крупных военных преступников, пойманных на оккупированных территориях, посылали на виселицу или расстреливали, а мелочь кидали на каторгу... Каторжники, в основном, — это безвредные украинские крестьяне, посаженные по доносам”[Д.Панин. Лубянка-Экибастуз. М., 1990 г., с.465-467.].
Приговоренных к каторжным работам ни в производственных зонах, ни в жилых не смешивали с обычными заключенными. На одежду каторжан нашивались номера. Их бараки закрывались на ночь. За малейшую провинность каторжан бросали в карцер, причем не на 10 дней (обычное наказание в ИТЛ), а на месяц. Даже тюрьмы для них строились отдельно. В окнах бараков устанавливались решетки. Рабочий день каторжан официально длился 10 часов, но из-за неорганизованности охраны, задержек в пути и на вахтах растягивался до 12-14 часов (выход в 7, возвращение в 21 час). Труд их до 1947 года совершенно не оплачивался, с 1947-го по март 1952 года им выплачивалось премвознаграждение — от 30 до 90 руб. в месяц (Б.А.Шамаев. Письма А.Б.Макаровой.). Зачеты рабочих дней на каторжан не распространялись. С 1946 года даже инвалидов-каторжан не освобождали от тяжелой работы, их также принуждали к непосильному физическому труду. Из Норильска на “материк” их не вывозили, поэтому инвалиды в каторжных зонах составляли 10-15 процентов (по данным Б.А.Шамаева: в 3-м лаготделении Горлага в 1953 году из 3,6 тысячи каторжан более 400 были инвалидами). Каторжанам запрещалось получение писем, посылок, денежных переводов от родных. Секретность существования каторжных лагерей, отсутствие прокурорского надзора (свидетельство Б.А.Шамаева: “За восемь лет наш лагерь не посетил ни один прокурор” [“Норильский Мемориал” № 2, 1991 год. Под ред. Макаровой А.Б.]; даже прокуратура Норильского ИТЛ, по свидетельству Е.В.Павловского, не имела права вмешиваться в дела каторжан и затем всего Горного лагеря)[В.Н.Третьяков. Письма в “Мемориал” (Норильский музей). П.Венгров. “Вестник института по изучению СССР” № 4/2, Мюнхен, октябрь-декабрь 1957 года.] — все это приводило к полной бесконтрольности, по сути — к беспредельщине в режиме содержания и эксплуатации труда каторжан.
Все эти страшные черты ужесточенного режима каторжных лагерей 1944-1948 гг. (в Норильске каторжные лагеря начинались, по воспоминаниям В.А.Арниса и С.Г. Головко, с двух бараков в 6-м лаготделении в 1944 году), отличавшие их от обычных ИТЛ, и были широкомасштабно перенесены в государственные особорежимные лагеря при их создании в 1948 году, в том числе — в Горлаг. Отличия были невелики: сняли запрет на письма, разрешив писать 2 письма в год; увеличили с 10 до 12 сантиметров высоту номеров на верхней одежде; подняли и высоту заборов, увеличили проволочные ограждения. Каторжный лагерь, строивший большую обогатительную фабрику, почти полностью был передан в Горный лагерь и назван 3-м лаготделением (каторжанским).
К началу 1953 года в Норильске, в составе Горного лагеря, было шесть крупных (3,5-6 тысяч человек) лаготделений. География их такова: 1-е лаготделение, мужское, располагалось в зоне рудника “Медвежий ручей”, 2-е лаготделение, мужское, — на Кайеркане, вело работы на шахте № 18 и в Кайерканстрое, 3-е лаготделение, мужское, — между бутовым карьером и цементным заводом в поселке Кирпичном, работало на строительстве и добыче стройматериалов, 4-е лаготделение, тоже мужское, — неподалеку от строящегося (первая очередь сдана в 1949 году) медного завода, в районе сегодняшних норильских улиц Бегичева и Хантайской, а 5-е лаготделение (мужское) и 6-е лаготделение (женское) — по обе стороны старого кирпичного завода, в районе сегодняшних норильских улиц Лауреатов, Кирова и Павлова, были заняты работами на строительстве города, производстве кирпича, добыче глины и т.п. В женском лаготделении, выгороженная проволочным забором, существовала еще зона каторжанок — примерно на 500 человек.
Сильно изменился в эти годы состав лагерного населения: за колючей проволокой оказалось немало солдат и офицеров — участников Великой Отечественной войны, партизан, узников фашистских концлагерей — бывших военнопленных, жителей оккупированных немцами территорий, арестованных нередко “по подозрению” или “за намерение” и названных “изменниками Родины”, “пособниками палачей”. Смотревшие смерти в глаза, прошедшие через войну, перенесшие голод и множество тягот, они были совсем иным поколением, чем лагерники 30-х годов.
Начиная с августа 1948 года узники в особорежимные лагеря не только ежегодно завозились тысячами, но и рекрутировались по статейным признакам из уже существующих исправительно-трудовых лагерей. Сюда переводили осужденных по ст.58-1а, 58-16, 58-10, 58-11 и другим пунктам статьи 58, чаще всего участников национальных движений сопротивления из различных областей Украины и Белоруссии, республик Прибалтики, в том числе и зарубежного Сопротивления — из Франции, Чехословакии, Польши, Югославии, нередко остарбайтеров и взятых немцами в плен, бежавших из фашистских концлагерей и попавших к партизанам советских подданных или эмигрировавших из Советской России в послереволюционное время беженцев и их детей, подданных других государств. Иностранцев в каждом лаготделении (немцев, поляков, венгров и др.) было несколько сотен (по свидетельству П.Венгрова, в 1-м лаготделении Горлага на Медвежке среди 8 тысяч заключенных было 300 иностранцев; по данным же В.Н.Третьякова, в 4-м лаготделении в 1948-49 гг. из 8 тысяч заключенных примерно треть составляли иностранцы, всего же он насчитал в Норильске в лагерях заключенных 68 национальностей) [Л.Ф.Суховеева-Волчанская. Воспоминания (записаны А.Б.Макаровой в 1991 году).]. Немало осужденных попадало сюда из депортированных народов — чеченцев, греков, крымских татар, немцев Поволжья и других. После окончания войны с Японией попали сюда и японские военнопленные, а также члены семей русских железнодорожников, обслуживавших КВЖД (воспоминания Л.Ф.Суховеевой-Волчановской и др.)[“Норильский Мемориал” № 2, 1991 год.]. Не иссякали потоки осужденных по статье 58-10, в том числе — осужденных повторно, уже в зоне, лагерным судом и Таймырским окрсудом за “антисоветские высказывания” (воспоминания Е.В.Павловского)[В.Г.Воробьёв. Воспоминания “Поздний реабилитанс”. Журнал “Енисей” № 2, март-апрель 1991 года.], по ст.58-14 — за “саботаж”, иногда — за побег из лагеря, а чаще просто за отказ от непосильного физического труда, ст.59-2 и 58-11 — по доносам стукачей якобы за “создание контрреволюционных повстанческих организаций в лагере”, готовивших “антисоветский переворот, восстание” (воспоминания В.Г.Воробьёва),[Красноярский крайгосархив. Фонд № 2041, опись № 1, дело № 3, том II]. Надуманные процессы по ложным доносам создавали иллюзию энергичной работы оперативно-чекистских отделов в лагерях и позволяли фабриковать дела многократно судимых “тяжеловесов” — им к уже имевшимся 8-10-летним срокам прибавлялись 15-25-летние новые, так что совокупность сроков ужасала: она доходила до 50-75 лет лишения свободы! (Типичный пример — судьба Павла Андреевича Френкеля из 1-го лаготделения Горлага, четырежды судимого по статье 58, приговоренного в совокупности к 55 годам лагерей)[Красноярский крайгосархив. Фонд № 2041, опись № 1, дело № 3, том II. 13 Там же. Показания Б.А.Евдокимова о восстании на Медвежке (1-е лаготделение Горлага.]
Во многих лаготделениях Норильлага, еще начиная с 30-х годов, “бал правила”, как и в других советских лагерях, так называемая “отрицаловка” — ворье, уголовники, бандиты, для которых тюрьмы и лагеря — что дом родной. Администрация охотно назначала их на “хлебные” и “непыльные” должности: бригадирами, нарядчиками, десятниками, табельщиками, кладовщиками, поварами, считая своими первыми помощниками в поддержании лагерного режима. И они поддерживали в прямом смысле “палочную дисциплину” — бригадиры и их помощники из уголовников, вооружившись ножами и палками, выгоняли бригады на развод из бараков (команда “вылетай без последнего” означала, что последний, т.е. замешкавшийся при выходе на работу, будет бит палками). Ненавистью и презрением отличалось отношение уголовников к работягам-“мужикам”, интеллигентам-“придуркам” и прочим “фрайерам”, осужденным по ст.58, покорно сносившим побои, ограбления и издевательства ворья.
По традиции попытались перенести такие порядки в Горный лагерь, но не тут-то было. В этапах бывших фронтовиков, не сломленных морально и физически, среди объединенных прочными узами землячества западных украинцев, белорусов, эстонцев, литовцев, латышей уже на пересыльных пунктах уголовники стали встречать отпор так называемых “злых фрайеров” — всех тех же осужденных по ст.58. Оказалось, что политзаключенные могут объединяться, они теперь не желают быть покорными и сносить унижения, больше того — объединившись, представляют собой силу!
В Горном лагере уголовники главенствующий роли не играли — их было, во-первых, во много раз меньше, чем политзаключенных (зато попадали в Горлаг исключительно “тяжеловесы” — убийцы, бандиты-рецидивисты, осужденные, скажем, за побег по ст.58, но от этого не ставшие, конечно, “политическими”); во-вторых, они вынуждены были уважать умеющих дать отпор; в-третьих, с “хлебными” и “непыльными” должностями приходилось расставаться, чаще всего — не добровольно... Особо ретивые помощники лагадминистрации, как правило, “неизвестными лицами” и “при невыясненных обстоятельствах” могли быть избиты, самые жестокие — убиты. Например, в 1-м лаготделении Горлага были убиты старший нарядчик Мисявичюс и бригадир Дорош, в 3-м лаготделении — нарядчик Кучеревский и т.д. После введения смертной казни за лагерные убийства, в марте-апреле 1953 года, в канун восстания, пошли случаи избиений. Например, на Медвежке были избиты бригадиры из заключенных Хабаров, Лебедев, Аласкеров, Иваниди, Даниленко, Степанов, Попов, старший нормировщик ППЧ Поясок, культорг Евдокимов, мастер цеха Семенов [Л.Л.Павлов. Воспоминания (записаны А.Б.Макаровой в 1987 году). А.М.Любченко. Воспоминания (рукопись в Норильском музее]. [С.Г.Головко. Сопротивление в ГУЛАГе (Воспоминания. Письма. Документы.), М., “Возвращение”, 1992 г., с. 22-26.)]
В результате в Горном лагере в канун восстания доносительство и провокации стукачей стали непопулярны. Ведь раньше в Норильлаге опасно было делиться своими мыслями даже с товарищем, который ел с тобой из одной миски. Теперь же стало возможным о многом говорить вслух. Если в довоенных лагерях трусливые и слабые, “ортодоксальные” и прочие, соглашаясь на сотрудничество с оперативно-чекистскими отделами, покупали себе таким образом лишнюю пайку и держали в страхе своих товарищей, то к весне 1953 года “щупальцы” оперчекотделов в Горлаге оказались обрубленными либо парализованными: сексоты, напуганные лагерными убийствами, замолчали, информация от них перестала поступать.
Лагадминистрации пришлось “спрятать” своих лучших помощников — уголовников и стукачей — в штрафные изоляторы и откармливать там для предстоящей кровавой “работы”. Камеры, где отсиживались бандиты, заключенные окрестили “молотобойками” или “молотилками”. Не дай Бог было попасть в ШИЗО: надзиратели поодиночке бросали строптивых в камеру “молотобойцев”, и те начинали свою “потеху” — били, за руки и за ноги подбрасывали несчастного кверху и бросали на цементный пол, кололи ножами, давили и т.п. Товарищи не могли прийти на помощь избиваемым: камеры на запоре, под охраной надзирателей, а сам штрафной изолятор вынесен за зону и отделен от нее колючкой.
Теми же “кулачными” и “палочными” методами дознания пользовались работники оперчекотделов. Палками били узников при водворении в штрафные изоляторы надзиратели и охрана. А конвойные в пути на работу и с работы подгоняли заключенных прикладами, травили собаками, ставили в грязь на колени (воспоминания Л.Л.Павлова, А.М.Любченко, С.Г.Головко и др.)[Е.Грицяк. История норильского восстания (краткая запись воспоминаний). “Смолоскип”, Балтимор-Торонто, 1980 г]. А после того, как солдатам разрешили по своему усмотрению применять огнестрельное оружие (в случае “опасности”) да еще начали давать премии и отпуска за “ликвидацию возможного побега или прорыва зоны” (пример — дело В.И.Цыганкова, см. следующую главу), чаще и чаще стали звучать выстрелы на производственных объектах, при движении колонн заключенных и даже в жилых зонах, где прежде применение оружия запрещалось. К весне 1953 года отношения охраны и заключенных Горлага обостряются. Напряжение нагнетает пропаганда — политзанятия, лозунги, плакаты, газеты и журналы. Всеми средствами вдалбливается в сознание охранников, что перед ними — особо опасные государственные преступники, изверги, нелюди, “палачи и каратели советского народа”. Пропаганда истерически поддерживает страх и ненависть молодых солдат к лагерникам, поощряет жестокое обращение с заключенными и порицает за гуманность.
Бесчеловечный режим ГУЛАГа, беспредел лагерной администрации и охраны, унижение и подавление личности, безнадежность огромных сроков — все это должно было сломить любого и физически, и морально. Но лагеря становились уже иными, да и время наступало иное.
Предыдущая глава Оглавление Следующая глава