«Артист» Константин Москвитин

Вместе с Жировым на бюро был исключен из партии и арестован в тот же день директор областного Дома культуры Константин Тихонович Москвитин. Ему было тридцать три года. Он активно занимался спортом, выступал в художественной самодеятельности. Имел жену-учительницу и дочь. На первом допросе его попросили назвать тех, с кем он дружил и общался. Это был стандартный вопрос следователя. Как человек с хорошо развитым чувством юмора, Константин стал диктовать следователю фамилии своих знакомых. Когда он назвал 28 фамилий, следователю надоело слушать и записывать и он спросил:

— Все?

Москвитин ответил:

— Нет, не все. Я подумаю и на следующий день назову еще больше!

На следующий день следователь стал предъявлять Константину обвинение в том, что он является членом руководящего областного центра «правых». Ознакомившись с постановлением, Москвитин рассмеялся и сказал:

— Как в футболе! Левые, правые, центр. Кстати, я играл в районной бейской команде центральным нападающим. Правого играть не приходилось. Хотя мне лестно, что вы записали меня в команду руководящего центра, но там я не играл. Вы же знаете, что я совсем недавно приехал в Абакан из Беи. Так что, не по Сеньке шапка?

Следователь посоветовал ему поменьше острить и подписаться в постановлении. Константин ответил, что в политический футбол он не играл, но список знакомых и друзей может продолжить. Подписывать постановление отказался.

Так продолжалось с 28 июня по 14 ноября, четыре с половиной месяца. Но 14 ноября 1937 года Мурзаев и Вершинин решили закончить затянувшийся спектакль с артистом-футболистом. Они вызвали Москвитина и предложили подписать заранее написанные показания о его участии в работе контрреволюционной организации «правых». Он должен был признаться в том, что туда его вовлек секретарь райкома партии в Бее Василий Куликов, и в том, что он знает как участников антисоветской организации «правых» Бытотова, Богашева и Альфера. Что Куликов якобы рассказывал, что областной центр возглавлял сам первый секретарь обкома партии Сизых и редактор областной газеты Кавкун.

Почитав написанное, Москвитин спросил Вершинина:

— А это правда?

Следователи закивали и стали заверять его, что это уже точно установлено следствием и все названные лица сидят в тюрьме. Тогда Москвитин, отодвинув протокол в их сторону, сказал:

— Вот и подпишите сами, а то ведь я ни Альфера, ни Кавкуна в глаза никогда не видел, а Бытотова и Богашева видел всего один раз.

Осознав свою промашку, Мурзаев заорал:

— Подписывай и не прикидывайся дураком, и не такие подписывались!

Сцена на Москвитина не подействовала, и он продолжал в том же тоне:

— Опять про левых, правых и центр? Извините, не знаю и сказать ничего не могу.

Вершинин начал уговаривать:

— Подписывай, артист, мы тебе свидание с женой дадим, поди, соскучился?

Но Москвитин стоял твердо:

— За свидание с женой можно было бы и подписать. Но ведь я же сказал, что не знаю людей, о которых вы мне написали в показаниях, и они меня, наверное, не знают. Вы же потащите меня на очную ставку с ними, раз требуете показания на них. Что же я им скажу? Врать работнику культуры как-то неловко! Так что я не могу подписать про Альфера. Никогда с ним не играл ни в самодеятельности, ни в футбол.

Мурзаев побледнел от злости. Он подошел к дверям кабинета и пригласил своих сотрудников. Вошли двое. Показав на Москвитина, Мурзаев сказал:

— Вот этот культурный тип валяет ваньку. Поваляйте его самого! Да хорошенько, чтоб он вспомнил, что надо, а не корчил из себя умника.

Били зверски, долго и профессионально. Сил не было, так как сто тридцать камерных суток на тюремной баланде, в битком набитой камере уже подорвали здоровье Москвитина. Били, пока он не потерял сознание, потом били еще. Затем устроили перекур. Мурзаев крикнул конвоиру, чтобы тот принес ведро воды и вылил его Константину на голову. Москвитин стал приходить в себя, открыл глаза, пытаясь вспомнить, где он и что с ним. Мурзаев сказал:

— Ну что, артист, подписывать будешь?

Москвитин попытался что-то сказать, открыл рот. Все болело, и язык, и челюсть, и скулы. Он отрицательно замотал головой. Избиение началось сначала. Вершинин приговаривал:

— Вот какой враг попался, то ли упрямый, то ли дурак. От свидания отказался! И кого ставят директором Дома культуры?

На этот раз «допрашиваемый» потерял сознание быстрее, и его запинали бы сапогами до смерти, но Мурзаев остановил:

— Кончайте, а то забьете совсем, а такого приказа не было. Он нужен нам живой.

Москвитину пощупали пульс, и Мурзаев велел конвоиру принести еще одно ведро воды. Посидели, покурили и стали приводить в сознание. Когда его облили водой, Константин вздрогнул, но продолжал лежать неподвижно. Открыли окно, лили воду на тело, сажали и держали, чтобы не падал, обмыли лицо, растирали щеки, уши. Наконец, избиваемый стал приходить в сознание, открыл глаз, второй глаз оплыл совершенно, стал что-то мычать. Ни сидеть, ни стоять он не мог.

Вершинин с помощью конвоиров посадил его к столу, подвинул протокол допроса и вежливо сказал ничего не понимающему Москвитину:

— Распишитесь, товарищ директор Дома культуры за зарплату: мы вам сегодня много начислили!

При этом он обмакнул ручку в привинченную чернильницу, показал, где нужно расписаться. Костя, подпираемый с двух сторон и ничего не соображая, подписал. Затем Вершинин перевернул протокол и сказал:

— А вот здесь распишитесь за премию!

Так был подписан протокол, после чего конвоиры унесли жертву в камеру. Когда камеру открыли, Мурзаев сказал сидящим там арестантам:

— Заберите своего артиста. Он сегодня упал со сцены, убился чуть не насмерть. Да присматривайте, чтобы он не дал дуба. Он нам еще нужен.

Москвитин еще долгое время был без сознания. У него поднялась температура, он бредил, что-то кричал, ругался, с кем-то боролся, звал на помощь, смеялся и плакал, а иногда впадал в беспамятство. В камере для него освободили нары и, зная, что произошло с ним, следили, чтобы он не умер. Но молодой организм выдержал пытку. На четвертый день Москвитин попросил есть.

18 ноября 1937 года в учительской школы № 1 Абакана раздался звонок. Звонили из управления НКВД и просили позвать к телефону Марию Михайловну Москвитину. Договорившись о замене на уроке и собрав с помощью учителей передачку, она бросилась в НКВД. Дальнейшее она описала сама при допросе в прокуратуре в 1956 году:

«Зайдя в кабинет, я не узнала своего мужа. Он не мог стоять, а сидел, опираясь на стол. Увидев меня, он хотел подняться, но не смог этого сделать. Его вид меня поразил. Передо мной сидел человек лет шестидесяти, больной, с огромными синяками и кровоподтеками. Некоторое время спустя мне передали записку от Константина, в которой он написал, что его обвиняют в ст.58, и он подписал это обвинение, но когда и при каких обстоятельства,х не помнит, так как к нему были применены физические средства воздействия. Увиденное мной подтверждало это. Лицо, шея, грудь были в сплошных кровоподтеках. Но выяснить, откуда они, мне не дали, а муж скорее закрыл грудь, чтобы я не видела.

Второй раз свидание разрешил все тот же Мурзаев 18 марта, в том же кабинете. Муж был побрит, в чистой одежде и выглядел намного лучше, чем в первый раз».

Может, читатель подумает, что, разрешив свидание, Мурзаев проявил доброту? Нет. Когда после подписания Москвитиным заготовленных показаний Мурзаев доложил обо всем Хмарину, тот спросил:

— А заявление твой Москвитин написал? Нет? Почему? Пусть пишет.

Так как писать самостоятельно Москвитин смог только через четыре дня, Мурзаев распорядился 18-го привести его из камеры в кабинет. Он напомнил Константину, что показания тот уже подписал, но теперь необходимо его собственноручное заявление начальнику НКВД о желании добровольно давать правдивые показания. Москвитин ответил, что ничего не подписывал. Мурзаев показал и начал зачитывать ему подписанный протокол. Видя, что Москвитин упирается, Мурзаев снова пригласил в кабинет тех двоих, а затем спросил:

— Будем снова применять промывание мозгов врага или напишешь заявление? Мы формально можем обойтись и без него, но начальник просит, чтобы ты написал. Так верней. Не валяй дурака! Смотри, почерк-то твой! Любая экспертиза подтвердит.

Упоминание об экспертизе было равносильно ушату холодной воды. А Мурзаев тут же стал звонить в школу, приглашать на свидание жену Москвитина. Москвитин сдался и под диктовку написал заявление Хмарину, что признает свою вину и готов дать показания. Даты на этом заявлении нет, так как показания были выбиты еще 14-го числа. Так состоялось свидание с женой. Не верить Марии Михайловне невозможно. (Мария Михайловна Москвитина, 1907 года рождения, всю жизнь проработала в школе. Награждена в 1945 году орденом «Знак Почета», а в 1954 году — орденом Трудового Красного Знамени. Сейчас живет в Хакасии вместе с дочерью.)

Пытки, подкуп различными обещаниями, подделка подписей, фальсификация показаний, грубое нарушение прав арестованного, вменение в вину принадлежности к «враждебным» пролетариату прослойкам населения по социальному, партийному, религиозному признакам – вот методы расследования политических дел тех лет.

Оглавление Предыдущая Следующая