Кто же хоть сколько-нибудь подправлял перекосы, устроенные привилегированными
сословиями империи? Политические ссыльнопоселенцы (лишенные прав, поэтому —
лишенцы) и административно высланные. Империя, оберегая свое средоточие,
выбрасывала их на окраину. Но и там эти люди не теряли себя и пробуждали
остальных. История енисейской ссылки до сих пор не написана, хотя достойна того:
она была одной из самых многолюдных и отличалась весьма жестокими природными и
общественными условиями. Ниже будет представлен набросок такой истории, причем
истории колоний ссыльных именно северных территорий — Енисейска, его
окрестностей и Туруханского края.
В первый век существования Енисейска царские власти загоняли сюда участников многочисленных движений «бунташного» XVII века. Сотни ссыльных записывали в крестьяне и в служилые люди. В 1668 г. в Енисейский уезд переселили 30 подневольных семей из Тобольска, чтобы обеспечивать хлебом форпост Мангазею, который, однако, вскоре прекратил свое существование. Даже в составе енисейского гарнизона ссыльные играли заметную роль. Но после разинщины ссыльных бунтовщиков перестали причислять к крестьянам, превращая их таким образом в бесправных работников[1]. Подвергались здешней ссылке и вельможи за придворные интриги — боярин И.Н. Хованский попал в Енисейский острог во второй половине 1640-х гг., обер-церемониймейстер Ф. де Санти был сослан в Енисейск в начале 1740-х гг., граф А.М. Девиер в конце 1720-х гг. — в Мангазею (видимо, речь идет о Новой Мангазеи — селе Старотуруханском на Енисее)[2]. Но, что характерно, все они переживали опалу и в скором времени возвращались на царскую службу.
Во второй половине XVIII в. в Енисейск ссылались украинцы и поляки, староверы и пугачевцы. В 1754 г. на солеваренном заводе Спасского монастыря в заточении пребывал «раскольник» Иван Ильинский, власти строго приказали не давать ему пера и чернил[3]. Последнюю четверть XVIII в. в Туруханске провел и там же умер в 1802 г. подпоручик М.А. Шванвич, который был наказан за переход на сторону Пугачева во время крестьянской войны. Сосланный офицер стал прототипом Алексея Швабрина в «Капитанской дочке» Пушкина[4].
О порядках того периода Серафим Шашков писал:
«Лица, сосланные в эти места за маловажные преступления, вместо занятия земледелием или другими промыслами, были водворены по тракту от Енисейска до Туруханска и обязаны были содержать здесь почтовую гоньбу. При каждой станции было предположено поселить по десяти семей, но вместо того при многих жило тогда по пяти, даже по два человека. Для проезда казаков и чиновников оленей и собак вовсе не было, а на лошади по тамошним глубоким снегам и льдам ездить невозможно. Между тем проезжающие требуют подвод; и жившие при станциях люди были принуждены сами запрягаться вместо оленей и тащить проезжающих лямкою верст по 80 и по 100, то есть тамошнюю станцию. И от Енисейска до Туруханска, на протяжении почти 1000 верст, казаки, чиновники и купцы путешествовали тогда на людях!.. Голод, мороз, изнурение преследовали этих несчастных в их утомительном пути, из которого они возвращались домой не ранее, как недели через две. Упадок земледелия вел за собою упадок хлебной торговли и чрезвычайную дороговизну муки» (курсив автора. — Т.З.)[5].
Неудивительно, что тут люди готовы были продать себя за кусок хлеба.
В 1826 г. Николаем I в окрестности Енисейска была отправлена группа декабристов. Один из них, Федор Шаховской, в 1827 г. в Туруханске открыл школу и начал вести медицинскую практику, но получил запрет от начальства. Тогда князь взялся выращивать картофель и прочие неизвестные здесь овощи, вести естественнонаучные наблюдения. Однако за то, что он помог пострадавшим от неурожая и погасил из своих средств крестьянские недоимки в 300 руб., его перевели в Енисейск. Там Шаховской снова взялся за сельскохозяйственные опыты, но вскоре впал в помешательство. Тяжелейшие условия существования, отрыв от культуры и общественного дела провоцировали сумасшествие ссыльных интеллигентов и последующих поколений.
Находившемуся в 1840-х гг. в с. Назимовском Енисейского уезда Александру Якубовичу генерал-губернатор разрешил вести научную работу, но запретил что-либо публиковать. Поэтому собранные декабристом сведения о климате и минералах были использованы академиком Миддендорфом без указания авторства Якубовича[6]. Через Туруханск прошли еще четыре декабриста, но, как заметил в 1920-х В.А. Смирнов,
«ничего прочного, что длилось бы года, в Туруханске от декабристов не осталось. Там у них не было ни учеников, ни последователей, которые унаследовали бы их идеалы и применили к окружающей жизни, и стоило последнему декабристу умереть — и все опять пошло по-прежнему»[7].
По-иному будет со следующими поколениями ссыльных.
Еще более массовой и влиятельной оказалась ссылка польских повстанцев 1831 и 1863 гг. Среди первой группы были Журавский и Свержбинский, устроившиеся писарями в Анциферовском селе и ставшие любимцами крестьян. Из второго потока поляков большинство взялось за сельское хозяйство и ремесло, «крестьяне относились к полякам очень дружелюбно»[8]. Были среди них и умелые учителя, врачи и музыканты. О них так отозвался Никита Скорняков:
«Все это был народ молодой, живой, энергичный, образованный, который сразу занял положение в городе на всех поприщах жизни, не гнушаясь и ремеслами, из которых они ввели новые, здесь не существующие, как, например, колбасное, кондитерское, переплетное и другие. Имея уроки, они много содействовали образованию юношества»[9].
Семевский утверждал, ссылаясь на мнение золотопромышленника Латкина, что одни только ссыльные поляки оказывались хорошими врачами и фельдшерами на золотых приисках[10]. А один из местных дельцов, М.К. Сидоров, даже пытался в Петербурге лоббировать высылку поляков в Туруханский край, желая использовать их на разработках графита[11]. Нет никаких оснований говорить, вслед за монархистами, о враждебности поляков к местному населению.
Почти одновременно с этими поляками оказался в округе Енисейска после 15 лет скитаний по Сибири и один из первых отечественных социалистов — Михаил Петрашевский. За столкновения с властями он был сослан в село Бельское, где два года вел скромную жизнь, раздавал свои скудные средства и имущество, и, что в тех местах было весьма ценно, помогал крестьянам в их жалобах. Здесь он умер в 1866 г., и два месяца некому было его похоронить[12]. В те же годы в ссылке появлялись и представители простонародья: Яков Свердлов выяснил, что станок Курейка был основан после 1861 г. крестьянином, который был сослан «за землю», т.е. за участие в протестах против несправедливой аграрной реформы[13].
В начале 1870-х гг. в Енисейске оказался Лонгин Пантелеев — за участие в первой «Земле и воле» (1862–1864 гг.) и за совместную революционную работу с поляками; в будущем Пантелеев стал известнейшим издателем. В то же время сюда перевелись из северных территорий четверо сосланных по каракозовскому делу о первом покушении на Александра II (1866 г.), здесь они в основном занимались учительским делом. Среди них был уже пожилой учитель Максимилиан Маркс, который помимо преподавания взялся за уникальные для Енисейска работы: первым среди ученых исследовал космическую пыль, создал метеорологическую станцию, составил гербарии. Маркс не только занимался наукой, но и привлекал к ней других: он стал вместе со Скорняковым и Кытмановым основателем краеведческого музея, а также, по словам одного из ученых, был
«… душою всех метеорологических начинаний в том отдаленном крае. Он отыскивал охотников для наблюдений в новых местах, распространял любовь к метеорологии и поощрял начинающих, насколько позволяли его ограниченные средства»[14].
Марксу была вручена малая золотая медаль Русского географического общества, но позднее из-за бедственного положения ему пришлось продать ее. Еще одним ссыльным по каракозовскому делу был Павел Маевский. В 1864 г. он участвовал в организации побега из Москвы знаменитого революционера и военачальника Ярослава Домбровского, будущего героя Парижской коммуны. Маевский устроился служащим на прииски и позднее застрелился[15].
Это прозвучит неожиданно, но Дмитрий Каракозов своим неудачным выстрелом в царя сумел помочь даже енисейским бедняцким детям. Судите сами. В 1867 г. в связи с «избавлением» царя от гибели городской голова кинул клич открыть приют для 20 мальчиков из бедняков, где бы они учились грамоте и ремеслам. Правда, верноподданнический раж не дал быстрых результатов: только в 1873 г. приют был открыт в доме, отстроенном Кытмановым, а денег хватило на содержание лишь 12 детей[16]. Учитывал ли кто-нибудь раньше эту сторону акта Каракозова? Ведь именно благодаря ему толстосумы вспомнили о бедноте! Да если хотя бы в нескольких десятках городов открылись такие, пусть и убогонькие приюты, уже за это одно Каракозова нужно ценить!
В последние десятилетия империи политическая ссылка забрасывала в Енисейск все новые группы интеллигенции. Этот период дал множество случаев убедиться в настоящем демократизме «политиков» (т.е. ссыльных революционеров), их искренней любви к народу и верности делу прогресса и освобождения.
Период с середины 1870-х до середины 1880-х гг. ознаменован отправкой в «места отдаленные» множества народников и ряда народовольцев. Дробыш-Дробышевский (Уманьский) и Чудновский оказались в енисейской ссылке и оставили ценные публицистические работы о золотопромышленности и о социально-культурных проблемах края, которые не раз цитировались в данном исследовании. Судьба книги Соломона Чудновского доказывает отсутствие местной культурной среды. Он писал эту работу для «Сибирской газеты», но получившиеся крупные статистико-публицистические этюды выходили за рамки газетного формата. Тогда он отправил их в Красноярскую городскую думу на конкурс описания Енисейской губернии и победил в нем, поскольку иных работ никто не представил вовсе! Так Чудновский получил возможность напечатать отдельным изданием свое весьма критическое сочинение. Все местные хваленые купцы с их наследниками, якобы хранившие какие-то там национальные традиции, были крайне равнодушны к судьбе губернии. И, не окажись здесь Чудновского, конкурс бы прошел впустую, а вопиющие проблемы были бы просто замолчаны. А высланный из Варшавы за народническую пропаганду среди рабочих Уманьский, среди прочего, оказал влияние на сына Никиты Скорнякова, Леонида, который стал большевиком[17].
Пребывали в Енисейске и другие «политики», судившиеся вместе с Чудновским — по известнейшему «процессу 193-х» (1878 г.), завершившим «хождение в народ», и с Уманьским — по варшавскому «процессу 137-ми» (1880 г.). Последние были поляками-социалистами, предтечами польской революционной партии «Пролетариат»: Балицкий, Черневский, Мендшейны, Гайльперн, Геринги, Глазко, Конколович, Грабовский, Вериго. Они стали центром ссыльной жизни в городе в середине 1880-х гг. Находились здесь и участники другого громкого суда — «процесса 50-ти» (1877 г.) — Вера Осташкина (сестра известной народницы и народоволки Ольги Любатович) и Василий Георгиевский (отбывал ссылку в Анциферовской волости). В 1881 г. Георгиевский бежал и в Одессе помогал лидерам «Народной воли» Вере Фигнер и Степану Халтурину в организации народовольческой группы и типографии[18]. К этой паре можно добавить и офицера Дмитрия Соловьева, который был выслан в Туруханск из-за подозрения в оказании денежной помощи судившимся по «процессу 50-ти»[19]. В 1881 г. в письмах он с досадой и иронией сообщал о повальном туруханском пьянстве, убогом жилье и своем быстро слабеющем здоровье. В том же году ему позволили перебраться на юг губернии, но так как денег на дорогу выдавать не полагалось, то Соловьев с возмущением заметил, что переезд доступен только богатым, а бумажное дозволение — это «простая фикция и горькая насмешка над болезнью и бедностью»[20]. Вероятно, ему удалось скопить средства или получить помощь, так что весной 1882 г. он уже был в Минусинске, где подвергся заключению за «дерзкие слова» против императора. Обозначившиеся в этом случае тенденции сегрегации бедных ссыльных и оставления их в самых неблагоприятных условиях в полной мере утвердятся через 30 лет.
Соратники знаменитого рабочего организатора Евгения Заславского по «Южно-русскому рабочему союзу» были высланы из Одессы и направлены в Енисейск и дальше на север. Это были Петр Владыченко, Александр Кнеппер и кочегар парохода Митрофан Ляхович, доставлявший из-за границы нелегальную литературу для «Союза»[21]. За причастность к этому же подпольному сообществу в Енисейск были сосланы поляки Павел и Иосиф Шемиоты — отец и сын. Шестидесятилетний отец Шемиот шел в Сибирь уже второй раз, т.к. прежде высылался за участие в восстании 1863 г. После участия сына в демонстрации 1878 г. в день вынесения смертного приговора одному из первых проповедников террора, Ивану Ковальскому, беспокойные поляки были отправлены в шестилетнюю ссылку. За близость к кружку Ковальского ссылку в Енисейск получил и историк-украинофил Яков Шульгин[22].
В Енисейском округе отбывали ссылку рабочие Егор Тепляков, Василий Шкалов и ремесленник Александр Крухмалев. Они входили в народнические кружки Петербурга, а двое последних под руководством «контрразведчика» от революции Андрея Преснякова защищали рабочих от жандармов и участвовали в убийстве полицейского агента Шарашкина. Шкалов в 1881 г. отказался присягать Александру III, за что был выслан еще дальше, в Якутскую область[23].
Представительницы «Черного передела» тоже отбывали в Енисейске срок — это были сестры Евгения и Ольга Рубанчик, харьковские работницы, в 1879 г. входившие в один кружок с Елизаветой Ковальской[24].
Помимо сплоченных групп революционеров в ссылку отправлялись и одиночки. Например, Иван Лебедев, находившийся в Вологодской ссылке за намерение издать листовку, в 1875 г. составил и расклеил прокламацию с призывом к восстанию: «К оружию, граждане, к оружию! Долой тирана и подлых слуг его! Да здравствует свобода!». После этого он был переведен в село Бельское. Отсюда он, возможно, вместе с Василием Георгиевским, отправился пропагандировать приисковых рабочих, призывая их создать общество «Свободных рабочих». Неугомонный Лебедев составил для него проект устава, написал прокламации, использовал в агитации нелегальную литературу и рукописные брошюры, поддерживал связи с Европейской Россией. Видимо, именно за это он отбыл срок в тюрьме Енисейска и был подвергнут усиленному надзору[25]. Также за расклейку прокламации в Кишиневе в 1879 г. Пелагея Патруева была наказана Туруханским краем[26]. Интересно, что и Лебедев, и Патруева были выходцами из семей священников. Еще одним из подневольных обитателей Енисейска стал рабочий-пропагандист Феодосий Шилов, за то, что, пребывая в ссылке в Шенкурске, устроил иллюминацию (фейерверк) в честь убийства шефа жандармов Мезенцова[27].
Николай Вишневецкий описал трудности обитания в ссылке и побег из нее: в 1879 г. полудюжине ссыльных Енисейска (среди них было уже и несколько рабочих-политиков) пришлось объединиться в коммуну, чтобы справиться с безденежьем. Усилиями коммуны был организован побег двух ее членов, после чего они по поручению «Народной воли» организовывали по Сибири конспиративные квартиры для беглецов, пока не были схвачены и снова заброшены в Енисейск. Среди помогавших этому побегу деньгами был и хорошо известный тогда публицист и философ Владимир Лесевич, сосланный в Енисейск за связи с народниками, а паспорта бежавшие получили от молодого золотопромышленника А.Т. Востротина. После повторного водворения в Енисейск Вишневецкий и сосланный по варшавскому процессу студент-медик Михалевич приняли от М. Маркса метеорологическую станцию и бесплатно продолжали вести наблюдения, отбиваясь при этом от придирок исправника[28]. Сергей Елпатьевский назвал Михалевича «ярким представителем тогдашнего высоко идеалистического революционного движения», он успел поучаствовать и в революции 1905 г.[29].
Навыкам медиков находилось в сибирской глубинке и прямое применение. Закон запрещал ссыльным врачам практику, но по факту они ей широко занимались, так как других медиков практически не было и не предвиделось. В середине 1880-х гг. сюда попал врач-народоволец Сергей Елпатьевский, который активно боролся за развитие медицинского дела среди бедноты и коренного населения и первым открыл лечебные свойства грязей озера Шира на юге губернии. Кроме того, он стал одним из центров притяжения колонии ссыльных. Елпатьевский привлек в Енисейск из минусинской ссылки своих старых товарищей — врача Сергея Мартынова и фельдшера Василия Лебедева. Они были знакомы еще с кружков «Земли и воли» (1876–1879 гг.) и работали вместе в «Народной воле». Мартынов был прекрасным анатомом и хирургом, в Енисейске он продолжал следить за этими отраслями медицины. Под руководством Мартынова молодой доктор Кусков в домашней обстановке провел, вероятно, первую в Сибири успешную операцию овариотомии — удаление огромной кисты. Лебедева Елпатьевский сумел устроить на приисках[30].
Кроме малоспособных казенных врачей в Енисейске практиковали только сосланные за восстание 1863 г. доктора Антоневич и Самойлов (он в основном находился на приисках). Затем к ним присоединился врач Болеслав Мондшейн, который состоял в варшавском кружке знаменитого Людвига Варыньского, создателя партии «Пролетариат», и какое-то время даже руководил группой, за что получил прозвище «Диктатор». В крупном селе Казачинском работал ссыльный фельдшер Р. Эрнст[31]. Яков Свердлов слышал от жителей Туруханского края особенно теплые слова о ссыльном докторе Ульрике, о котором никаких иных сведений нет[32].
Уже упомянутую многострадальную лечебницу для бедных, предложенную Елпатьевским с товарищами и открытую только в 1899 г., ибо долго не могли найти врача, с первых дней возглавил ссыльный поляк Антон Пиотровский. Затем лечебницей руководил подвижник Юлий Васильев, на свои средства помогавший бедным и отказывавший себе во всяком уюте. Неудивительно, что демократические убеждения сблизили его с политическими ссыльными, которым он помогал пребывать в Енисейске, выдавая им необходимые справки, участвовал в их собраниях. После смерти в 1911 г. Васильеву был поставлен несохранившийся памятник с надписью «Врачу-человеку от благодарных граждан города Енисейска»[33].
В 1880-х гг. появляются в енисейской ссылке и квалифицированные техники, многие из которых были привлечены к строительству Обь-Енисейского канала: например, Степан Андржейкович — член польского «Пролетариата» и «Народной воли» и офицер Дмитрий Чижов — член военной народовольческой организации; участвовал в этих работах и неутомимый Максимилиан Маркс[34]. Многих ссыльных еще прежде принимали служащими на прииски. В конце 1880-х гг. енисейскую ссылку отбывали деятели польской революционной партии «Пролетариат»: Адам Дроздовский, Винцентий Букшнис, Теофил Брониковский[35]. Букшнис остался в Сибири, в 1897 г. встречался в Красноярске с сосланным Лениным, вел пропаганду среди рабочих, участвовал в сибирских событиях Первой русской революции.
Ссыльные помогали делу просвещения. Историки отмечают, что ссыльные «политики» в нескольких аспектах оказывались уникальными преподавателями для Сибири: они с готовностью обучали крестьян, зачастую прекрасно владели иностранными языками, обладали передовыми научными познаниями, придерживались демократических методов педагогики[36]. Судя по данным местного обследования начала 1890-х гг., достоверно известно о 89 домашних школах в Енисейской губернии (Енисейский округ не был включен в подсчет), но статистики Погребецкий и Молодых утверждали, что их могло быть и в два раза больше. Значительную долю этих учреждений, несомненно, открыли политссыльные. На тот момент в таких школах образование получало чуть менее тысячи человек[37]. Т.е. ссыльные учили до трети всех тогдашних школьников губернии! В Енисейске в те же годы существовал революционный кружок молодежи, руководимый ссыльным офицером Николаем Тихоцким, который предпочел успешной служебной карьере участие в планировавшемся народовольцами покушении на Александра III[38].
На исходе XIX в. в Енисейске оказался Алексей Макаренко, административно высланный в Сибирь за народническую пропаганду среди крестьян Тамбовской и Полтавской губерний. В ссылке он участвовал в создании сельскохозяйственной коммуны и заступался за крестьян перед начальством, за что и был отправлен еще дальше, в с. Казачинское. Освободившись, он работал в этнографическом отделе Русского музея и вернулся на места ссылки в 1907–1908 гг., проведя экспедицию по землям эвенков. Макаренко оставил ценные этнографические работы, самая известная из которых — «Сибирский народный календарь в этнографическом отношении. Восточная Сибирь. Енисейская губерния» (1913) — получила сразу три премии: от РГО, от Академии наук и от Томского университета. Его называют пионером «систематического научного изучения русской народности Сибири»[39].
Одновременно с Макаренко в ссылке занимался этнографией Викторин Арефьев. Но научной работой его роль не исчерпывалась. Будучи в свои 20 с небольшим лет уже опытным пропагандистом и публицистом, он из казачинской ссылки установил связи с сибирскими и столичными изданиями[40]. Арефьев убедил первых ссыльных социал-демократов Пантелеймона Лепешинского и Фридриха Ленгника в необходимости сотрудничать в местной буржуазной печати. Они втроем так бойко взялись за дело, что вскоре томская «Сибирская жизнь» «стала, можно сказать, органом казачинских литераторов», и они «чувствовали себя почти что хозяевами газеты»[41]. По словам Лепешинского, начинание Арефьева придало осмысленность их ссыльной жизни, дало им некоторый заработок и даже позволило осаживать местное начальство, публикуя в газете обличения против него в виде басен. Признательность социал-демократов Арефьеву выразилась и в том, что «Искра» в 1901 г. опубликовала отзыв на смерть этого молодого социалиста-революционера.
«Ссыльные социалисты, — писал енисейский общественник Никита Скорняков, — <…> это были молодые люди, хорошо воспитанные и образованные, занимавшиеся здесь, по силам и возможностям, наукою, следившие за литературою, так что смотря на этих людей и имея в большинстве общение с ними, могу сказать, что это были прекрасные люди, и дай бы бог, чтобы Россия побольше их имела. И не гнать бы этих людей надо, а покровительствовать или по крайней мере не преследовать их. Для Сибири это была находка…»[42].
И в самом деле, социалистов становилось все больше. Реагируя на это, монархия еще активнее отправляла их в Сибирь. Так здесь сложилось крупное социал-демократическое сообщество, знаменовавшее собой последний период развития ссылки.
Взаимодействие народников и социал-демократов, проведение партийных дискуссий — вот характерная черта ссылки последних лет XIX в. Одна из примечательных фигур этого времени — Василий Арцыбушев, русский якобинец, друг и ученик знаменитого Петра Заичневского, еще в 1862 г. выдвинувшего идею о необходимости революционной диктатуры (прокламация «Молодая Россия»). Вместе они в 1870-х гг. создавали революционные кружки в Орле и Курске и были за это сосланы. Вторая ссылка Арцыбушева 1890-х гг. в Енисейскую губернию оказалась для него переломной, и здесь он стал марксистом. В Енисейске — являясь там, вероятно, первым подкованным историческим материалистом — он руководил кружками по изучению «Капитала». Затем он деятельно участвовал в социал-демократическом движении, чем заслужил прозвище «уральский Маркс». Арцыбушев не дожил считанных месяцев до победы большевиков[43]. На несколько лет позже него в енисейской ссылке появился его ученик по курским кружкам — Иван Дьяков, который сначала работал по объединению народовольческих и социал-демократических кружков, а затем самоопределился как эсер[44].
Появление марксистов открыло эпоху идейных дискуссий и оживило ссылку. В с. Казачинском, по свидетельству Лепешинского, споры проходили еще достаточно мирно: Арефьев искал в них материал для публицистических зарисовок, Макаренко и Ленгник запевали «Славное море, священный Байкал…», а горячилась лишь Наталья Григорьева — швея-народоволка, одна из первых организаторов женского рабочего движения (она, как и ее товарищ по ссылке Евгений Ростковский, вошла позднее в партию эсеров). Вероятно, мирной атмосфере способствовала устроенная ссыльными «коммуна на почве общего огорода, общей коровы и еще каких-то общих предпосылок бытия»[45]. Зато в Енисейске шла принципиальная «драка», которую вел «непримиримый Ванеев» с численно преобладавшими народовольцами. Среди последних был и Павел Скабичевский — сын известнейшего критика и в будущем — отец советского биолога. Именно у него и жил социал-демократ Анатолий Ванеев — ведению «драки» это не мешало. Помимо него и Василия Арцыбушева марксистские позиции здесь мог поддержать только лодзинский рабочий Антон Чекальский. За свою непримиримость Ванеев удостоился такой характеристики от местных жандармов: «... самая вредная личность из числа всех гласно-поднадзорных по своему влиянию на людей, приходящих в соприкосновение с ним»[46]. В Енисейске Ванеев успел поработать над техническими вопросами улучшения ангарского судоходства. Эту работу ему предоставил инженер М.В. Чернцов, тоже имевший народовольческие связи. Жена Ванеева, Доминика Труховская, обучала местных детей. Страдавший от туберкулеза Ванеев был переведен на юг губернии и вскоре умер. Именно из-за слабого здоровья власти смилостивились не отправлять его в Туруханск, зато туда заслали Юлия Мартова, который за три года нажил себе туберкулез и о котором обитатели края много хорошего говорили и спустя десяток лет[47]. К этому же периоду относится и побег за границу из с. Казачинского социал-демократки Аполлинарии Якубовой. Все перечисленные молодые социал-демократы были товарищами Владимира Ульянова по петербургскому «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса», сам же Ильич тогда отбывал ссылку в Шушенском, на юге Енисейской губернии.
Обильное пополнение ссылки представителями крепких социал-демократических организаций создало новую ситуацию. Послужные списки ссыльных этого поколения показывают резко возросшее число побегов. В 1898 г., за год до побега Якубовой, из с. Анцыферово за границу бежал социал-демократ Владимир Махновец (Акимов), впоследствии известный партийный литератор[48]. В конце 1902 г. из с. Яланского исчез Афроим Виленский, в Женеве примкнувший к «Искре», ведший работу среди печатников и после революции занимавшийся организацией типографского дела. В 1904 г. из д. Бушуйской скрылся Никифор Вилонов. Он остался в стране для работы в подполье, перенес неоднократные аресты и избиения, которые привели его к смерти от туберкулеза в 27 лет. Бежал в 1903 г. с этапа и симпатизировавший эсдекам купеческий сын Иосель Гинзбург (последующая его биография оказалась весьма позорной: в годы реакции он стал консервативным публицистом)[49].
Ряд значимых побегов произошел уже во время Первой русской революции. С 1903 г. до момента своего побега весной 1905 г. в с. Маклакове жил в ссылке Петр Заломов — знаковая фигура рабочего движения России, прототип главного героя романа «Мать» Горького[50]. В то же время содержался под надзором и бежал из Пинчугской волости Анатолий Бржезовский, чей сословный статус дворянина весьма оригинально сочетался с профессией рабочего и убеждениями марксиста-«искровца». Вскоре после побега он оказался в Одессе, где портовыми рабочими был послан на восставший броненосец «Князь Потемкин Таврический» для переговоров и координирования действий. Он же первым описал эти легендарные события в книге «Одиннадцать дней на “Потемкине”» (1907). Будучи повторно сослан в Сибирь, работал агрономом-кооператором[51]. В 1905 г. из Енисейска скрылся еще один «искровец», Рувим Гальперин[52]. Будущий крупный деятель советской Украины Николай Скрыпник дважды сбегал отсюда в 1906 и 1907 гг. Наконец, в 1906 г. под Енисейском был устроен побег социал-демократов, отправлявшихся в Туруханский край по делу Петроградского совета, среди которых был плодовитый публицист Александр Парвус, позднее опозорившийся сотрудничеством с германскими властями, и один из первых российских марксистов Лев Дейч (он скрылся еще в самом Енисейске). Организатор этого акта меньшевик Абрам Вейнгер тоже благополучно ушел от охраны[53].
Безграмотно объяснять эти многочисленные побеги легкостью условий ссылки, как это часто теперь делается прислуживающими режиму публицистами. Прежние ссыльные все-таки бежали редко, а меры надзора со временем только становились строже. Причину нужно искать в расширении и укреплении революционного движения начала ХХ в., в утверждении идеи непримиримой борьбы. На этой почве возникало стремление оставить ссылку и вновь примкнуть к активному действию, которое уже не могли до конца раздавить репрессии, как это многократно происходило весь XIX в. Прочность движения давала как уверенность, так и средства (деньги, связи, явки) для побега. Ссыльным начала ХХ века, в отличие от их предшественников, было куда и к кому бежать. Разумеется, дело не только в силе революционного движения, но и в слабости государства, все еще полагавшегося почти сугубо на феодальные способы управления. В том конкретном месте, куда эта архаичная система могла поместить своего исполнителя, он становился царем и богом. Такой полицейский или гражданский чин получал большую автономию своих действий, так что мог и самодурствовать, и являть милость по отношению к подведомственному населению (в том числе к ссыльным). В целом он должен был надзирать, и никакой модернизацией или решением социальных вопросов не занимался. Соответственно, и многие территории, и многие сферы общественной жизни оказывались вне контроля этих феодальных чиновников. Это и позволяло революционерам ускользать от них[54]. К этому вопросу еще придется вернуться в разговоре о советских лагерях.
Революция 1905–1907 гг. не обошла стороной Енисейск и здешних ссыльных. Бывший гимназист А. Боголепов так описывал декабрь 1905 г. в Енисейске:
«В один из вечеров, когда я сидел дома, пришла мать с испуганным лицом и заявила мне, что на Большой улице “бунт”, рабочие “громят”. Я немедленно, захватив для пущей важности сломанный бульдог <револьвер. — Т.З.>, помчался на Большую улицу. Было часов 5 вечера. Около моста через реку Мельничную, разделявшую город на две части, я догнал небольшую, человек в 50–100, толпу, состоящую из рабочих главным образом кожевенных заводов во главе с несколькими ссыльными. Толпа несла небольшой флаг и пела “Марсельезу”. Я присоединился к толпе. Постепенно к рабочим присоединялась ученическая молодежь и часть местной интеллигенции»[55].
Но итогом революции стало не только ее всероссийское поражение, но и качественное изменение характера ссылки. Поскольку революционные события широко вовлекли в политику простонародье, то и в ссылку пошли во множестве рабочие и крестьяне, большинство из которых, разумеется, не имело талантов Чудновского и Елпатьевского[56]. Кроме того, некоторый процент — и притом весьма шумный — в революции и в ссылке составил полу-уголовный элемент, который в условиях спада все ярче проявлял свои маргинальные наклонности. Все это в период реакции побудило сибирских и столичных либеральных публицистов, часть из которых прежде сами имели опыт принудительного перемещения, высказаться о падении нравственного уровня ссылки, ее бескультурье и вреде для Сибири. Одним из первых против подобного снобизма выступил ссыльный этой волны (с 1909 г.) Василий Соколов — большевик, вооружавший партию в 1905 г., участвовавший в декабрьском восстании в Москве и уводивший затем москвичей-партийцев в подполье. В 1912 г. в иркутской прессе он отвечал:
«Сами ссыльные молчат о себе. И в этом, на мой взгляд, трагическом для них же молчании скрывается неизмеримо больше жуткой правды, чем можно было бы высказать. Молчание чаще всего проявляется именно там, где факты не укладываются в слова и слишком трудно и тяжело их бывает укладывать»[57].
Действительно, устройство на новом месте под надзором было затруднительно. Ссылка, особенно в Туруханский край, все возрастала, и безденежным лишенцам все труднее было обустраиваться. Местные хозяева пользовались их безвыходной ситуацией и занижали оплату труда. Так, большевик Гусаров вместе с женой работали врачами на золотых приисках, получая 150 руб. в месяц. После их скорого отказа от работы должность досталась куда менее квалифицированному местному студенту-медику, и его заработок составлял уже 250 руб. Социал-демократ художник Владимиров в Енисейске потерял заказ на оформление театра, потому что ему предпочли местного маляра. В итоге Владимирову пришлось за копейки работать билетером. Закончил он свою жизнь в Красноярске, бросившись под колеса поезда. Воочию наблюдавший нечистоты и неухоженность Енисейска Соколов отмечал, что «… городские муниципалитеты в своих функциях по благоустройству и санитарии могли бы лишь выиграть, приспособляя труд ссыльных»[58]. Но безалаберно относившиеся к облику города властвующие купцы ничего предпринимать не собирались.
Другой ссыльный большевик Николай Мещеряков вспоминал, как группу ссыльных за скромное празднование Первомая в 1910 г., подержав в тюрьме, услали в глухомань. За время переезда насмерть замерз младенец, а его отец лишился отмороженных и отпавших пальцев. Устройство на новом месте было настолько безнадежно, что одна из ссыльных была вынуждена заняться проституцией[59].
Крестьяне, неожиданно обретя под боком подневольных потребителей, завышали цены на свои продукты. Соколов объясняет это архаичностью всего экономического уклада края и заключает: «Эта же тенденция хищничества проходит, как позвоночный столб, до самых верхов буржуазного сибирского общества»[60]. В данном случае выводы большевика Соколова полностью совпали с точкой зрения народников.
Кузница
Положение рабочих было еще хуже, чем у представителей интеллектуальных профессий. Неудивительно, ведь рабочих было куда больше, а применить свои умения в неиндустриальном регионе они практически не могли. В целях выживания они сколачивались артели, кооперативы, коммуны, особенно сразу по прибытии на поселение. Кто-то из ссыльных в 1909 г. построил первую кузницу в Туруханском крае (см. фото)[61]. В отдаленной местности Енисейского уезда усилиями политиков некоторое время работал и первый кирпичный завод, чья продукция была вдвое дешевле привозной[62]. Сосланные в 1909 г. в Бельскую волость москвичи-партийцы быстро открыли кузницу, мастерские (кирпичную, слесарную, столярную, жестяную, бондарную), столовую и хлебопекарню, охватив до 70 человек. Но задолженность по кредитам и вынужденное распределение заработка среди многих малообеспеченных и низкоквалифицированных работников вызывали недовольство у мастеров[63]. Поэтому в основном подобные начинания рассыпались.
И как причину, и как следствие этого можно рассматривать многочисленные побеги этих лет, в которые уходили потерявшие надежду на обустройство. Алексей Водолазский приводил данные полиции, по которым уже к началу 1910 г. из 300 сосланных в Бельскую волость сбежало не менее трети. На самом деле беглецов могло быть и больше, о многих из них власти узнавали лишь спустя месяцы. То же происходило и в других волостях. Соколов характеризовал 1910 г. такими словами:
«“эпоха” самовольных отлучек, т. е. побегов, единичных и групповых. Почти незаметные и сравнительно редкие в первые месяцы, теперь побеги принимают характер эпидемии. <…> Иного выхода, действительно, не было: оставаться на месте дольше — это значило медленно надламываться. <…> Положение остававшихся и виды на заработок, вместе с тем, не улучшались, а ухудшались. Спрос на труд оставался тот же, расходы на содержание были вздуты местными крестьянами-хозяевами и поддерживались безвыходностью. Взаимопомощь совершенно прекратилась: кто мог помогать, тот смог и уйти»[64].
Нет точных сведений о числе бежавших из северной ссылки, но за период со второй половины 1907 г. до 1914 г. из Енисейской губернии в целом совершено 712 побегов[65]. Эсер Иосиф Цинговатов-Корольков отмечает, что бежавшие и эмигрировавшие устанавливали связи с оставшимися в ссылке, оказывали им моральную и финансовую помощь, способствовали организационному сплочению ссыльных[66].
Побегам помогали крестьяне. Революционеры указывали на различную их мотивацию. С одной стороны, согласно воспоминаниям Е. Тавы, на этапе в Енисейском округе по деревням было несколько явок, с которых можно было сбежать. В этом случае речь шла явно о сочувствии крестьян. Беглые «накапливались» в Енисейске, откуда потом устраивали групповой отъезд, например, под видом чиновников, студентов и попов[67]. С другой стороны, Василий Соколов утверждал, что крестьяне помогали сбежать лишенцам, чтобы избавиться от наиболее беспокойных соседей[68]. В очерке большевика М.М. Бузанского дается еще одно, пусть и наивно-аллегорическое по форме, но вполне допустимое объяснение подобной помощи. Встреченный беглыми ссыльными крестьянин Димитрий говорит им:
«Давно, когда я был еще мальчиком, когда политиков в наших краях было еще немного, поселился у нас в доме старик-ссыльный… Не помню сейчас, за какие дела его к нам пригнали; люди говорили, будто он за народ крепко стоял и против начальства шел <…>. Прожил он у нас года три: мужиков грамоте учил, книги им разные читал, семена какие-то особенные из России собирался выписать, чтоб хлеб родился лучше… Простудился зимой, заболел, слег и недели через две помер… А мне перед смертью все наказывал: “Вырастешь, Митя, нашим помогай… Ежели потребуется, дорогу укажи, по тайге проводи, чтобы не заблудились”… Много лет прошло с тех пор, а так на всю жизнь запали мне в голову его слова»[69].
Зачастую настрой крестьян сильно зависел от близости властей, что на своей шкуре испытала группа беглецов в 1915 г. В одной деревне
«… при виде группы ссыльных все население деревни высыпало на улицу и устроило беглецам радушную встречу, расспрашивая их о происходящей войне и пр. После кратких переговоров крестьяне развели всех товарищей по своим хатам, накормили и снабдили их в дорогу съестными продуктами. Затем предоставили для всех верховых лошадей и двух хорошо знающих тайгу проводников»[70].
В соседней деревне на них смотрели косо и на выезде даже схватили, но старики за них заступились перед старшиной. Однако в волостном селе урядник внушил жителям, что спрятавшиеся в овине незнакомцы — это уголовники. Тогда
«они открыли двери и начали пачками стрелять внутрь овина. Все находящиеся в овине лица своевременно успели разбежаться по углам и только таким образом избежали неминуемого расстрела. Стрельба продолжалась несколько минут и прекратилась только тогда, когда находившийся в овине червянский политический ссыльный, которого они хорошо знали в лицо, начал им кричать. После всей этой истории группа беглецов была арестована и доставлена в село»[71].
Енисейская ссылка в начале межреволюционного периода пережила событие, известное под названием «Туруханский бунт»[72]. В конце 1908 г. около 20 ссыльных (в большинстве своем анархисты, несколько социал-демократов и другие партийцы, по роду занятий — преимущественно рабочие), совершили несколько «эксов» (экспроприаций) в деревенских лавках и конторах. Последующие задачи были так обозначены в письме одного из повстанцев с места событий: «Когда завоюем Туруханский край, на оленях думаем пробираться к Северному Ледовитому океану»[73]. Бунтари действительно взяли штурмом Туруханск, расправились по пути с несколькими одиозными чиновниками, купцами и провокаторами, не стесняясь использовать оружие и для добывания денег и водки. Яков Свердлов, в целом осуждая эту бесполезную затею, подчеркивал различное отношение бунтарей и преследовавших их солдат к простому населению:
«Только что провезли эксистов, как пришлось везти солдат. Первые хоть платили иногда и, не встречая сопротивления, не трогали крестьян. Инородцам же, которые везли от Дудинки — в 1652 верстах от Енисейска — на оленях, всем платили. Солдаты же отбирали деньги, уплаченные эксистами, на погашение похищенных казенных сумм. Местное население, как крестьяне, так и инородцы, были терроризованы. На них обрушилось неожиданное бедствие»[74].
Как уже упоминалось выше, участники бунта расстреляли купца Войлочникова, наводившего ужас на туземцев. Для того чтобы найти его, им пришлось сделать большой крюк, замедлив тем самым свой отход на север. Пройдя сотни верст по зимней лесотундре, восставшие были настигнуты военными отрядами в Хатанге. Живыми были захвачены 12 человек. Четверых из них военные тайком расстреляли по дороге. Остальных, сильно обмороженных, доставили в губернский суд. Он в 1910 г. приговорил к смертной казни еще четверых. Среди приговоренных был и ювелир эсер Яков Аксельрод, которому только что ампутировали обе ноги:
«Несмотря на то, что он имел лишь обрубки ног, еще не заживших к тому времени, палачи, как потом рассказывали часовые, швырнули его, держа за горло, на носилки и понесли на помост. Несчастный сумел как-то освободить свою глотку и выпустить последний крик:
— Прощайте, товарищи, мы уже в руках палачей!..»[75].
Оставшуюся четверку помиловали каторгой. Одного из них она добила туберкулезом, трое дожили до революции: Прикня (Прикнер) и Шальчус, чтобы, как оказалось, погибнуть в 1917 г. в боях против юнкеров в Иркутске, а Ермаковский — чтобы рассказать об этом своеобразном эпизоде.
Условия ссыльной жизни после бунта ухудшились.
«На ссылке это отразилось ужасно: казаки и жандармы считали своей обязанностью арестовывать ссыльных, бить и глумиться над ними, — свидетельствовал большевик Михаил Сергушев. — <…>. В общем из туруханской ссылки было не менее 500 человек арестовано и всех прогнали в Енисейскую тюрьму. Это — верст около полутора тысяч. Шли зимой; если отстанешь, лупили»
; «очень многие погибли»[76]. Посаженные в тюрьму в основном были водворены вскоре на прежние места ссылки. Отношение крестьян к ним стало более настороженным. Революционеры осудили этот провалившийся бунт-побег с налетом уголовщины. Как выразился тот же Сергушев: «Я могу назвать десятки фамилий товарищей, которые бежали удачно. Они не шумели, не трещали…»[77].
Тягостные условия повышали смертность среди лишенцев. В.В. Калмыкова указала имена 58 енисейских ссыльных, по разным причинам погибших в 1909–1916 гг. Если исключить тех, кто умер в других сибирских губерниях или за границей, то больше половины смертей — 22 случая — приходится на Енисейский округ и Туруханский край (в сопоставлении с Красноярском, Канском и Минусинском)[78]. В действительности перекос в сторону северных районов был еще больше. Должны быть добавлены в перечень туруханских жертв покончившие с собой Цветкова, Галин и Филиппенко (последний, впрочем, вступил на путь сотрудничества с охранкой и после разоблачения его ссыльными перерезал себе горло), погибший в Дудинке во время снежной бури эсдек Диомид Арсентьев, как и замерзшие в дороге Роговский и Абрам Леках[79].
Василий Соколов дополнил этот мартиролог безымянными погибшими:
«В течение последних зимних и первых весенних месяцев 1910 г. было уже несколько смертных случаев от туберкулеза и 3 случая самоубийства. Попытки учитываются трудно, а обмороженные руки и ноги, за обычностью этих случаев, в счет не идут совершенно»[80].
Страдавший сердцем 34-летний Сурен Спандарян, член ЦК партии большевиков, получил разрешение поменять Туруханский край на Красноярск уже перед самой смертью. В списке нет и ссыльного Навроцкого, чей отъезд на юг власти до последнего оттягивали, так что в 1916 г. он доплыл на пароходе только до с. Казачинского, где и умер[81]. Поднадзорные политики хоронили его под красным флагом и с речами, что произвело будоражащее впечатление на все село. Странно то, что Калмыкова из погибших во время туруханского бунта 1908 г. (одной из предпосылок которого нельзя не признать тяжелейшие условия существования ссыльных в северных районах) называет лишь повешенного Аксельрода, тогда как только вместе с ним в Красноярске казнили троих бунтарей, а всего это событие унесло жизни почти двух десятков ссыльных; были жертвы во время репрессий и среди непричастных к бунту ссыльных.
Не желавших покориться власти доводили до унизительного состояния.
«На дворе лютые сибирские морозы, а я совершенно босиком хожу, — писала ссыльная, после неудачного побега переведенная из Енисейска в Ялань. — Да и одеваться не во что... Сидела в тюрьме 6 месяцев. Заболела возвратным тифом. Моральное положение ужасное... приходится жить в сплошном голоде, а зарабатывать я не в состоянии, да и негде»[82].
По сведениям анкеты 1916 г. (на нее ответил 141 ссыльный из 380), каждый второй енисейский и туруханский узник имел серьезные заболевания; один 29-летний кожевенник написал о себе: «Физически смотрю в могилу, морально — прошел хорошую жизненную школу. Настроение бодрое»[83]. Важной причиной проблем со здоровьем было отсутствие заработка у ссыльных: если одна половина (административно-ссыльные) существовала в основном на весьма скудное казенное пособие, то вторая половина (сосланные по суду и после отбытия каторги) права на пособие не имели, а заработок удавалось найти далеко не всем[84].
Жизнь в енисейской ссылке замораживалась не только физически, но и интеллектуально. «Для людей, кои еще не ушли в себя, не заснули, не умерли, еще живы и хотят жить, — Енисейск лучше и предпочтительнее Бутырской тюрьмы только на первый взгляд, на первое время», считал Василий Соколов[85]. Николай Мещеряков отмечал атмосферу склочности среди ссыльных в близлежащей от Енисейска Ялани: «Товарищеские суды буквально не прекращались»[86]. Яков Свердлов, находясь в 1915 г. в Туруханском крае, имел еще больше оснований для горьких признаний: «Эта ссылка хуже всякой другой. Ни тени общественности, тов<арищеской> среды в сколько-нибудь заметном масштабе нет, оторванность от всех и от всего адская, отдаленность убийственная»[87].
Всем сбежать было невозможно, а кто-то просто категорически отказывался пополнять собой эмиграцию или осторожничать, ведя нелегальную партийную работу в легальных рабочих организациях периода реакции. «Почетнее сидеть, чем отсиживаться», говаривал один из ссыльных[88]. Волей-неволей те, кто оставались отбывать наказание в этом крае, брались за местные дела, проламывая таежную унылость. Кто-то из ссыльных так сживался с местом подневольного обитания, что включал в свое имя название таежной реки: Зигмас Алекса-Ангаретис и Николай Клестов-Ангарский взяли в честь нее псевдонимы, а Александр Цветков-Просвещенский свою дочку назвал Ангарой.
Вот проявление диалектики развития революционного движения. Народническая и народовольческая ссылка последней трети XIX в. дала массу примеров культурной помощи местному населению. Зато социал-демократы начала ХХ в. почти не сходились с енисейцами и не задерживались на поселениях, совершая побеги один за одним. Поэтому ссылка первых десяти лет ХХ века совершенно не оставила следа в мемуарах. Но восторжествовавшая реакция вынудила «политиков» заняться здешними не только социально-культурными, но и хозяйственными и даже политическими вопросами. Повторяя народническое сближение с населением, новое революционное поколение вело деятельность вширь и вглубь, словно по развертывающейся спирали проникая в массы. Этому способствовал и более простонародный состав самой ссылки, и усиливающееся социальное расслоение среди сибиряков.
Александр Цветков-Просвещенский такими словами описывал культурный уровень коренных жителей:
«Оседлое население имело смутное представление о городах, а также о городской культуре, и наши рассказы о Петрограде и Москве они слушали, как новую для них сказку, и недоверчиво качали головой. Среди населения было даже много таких типов, которые о России имели самое нелепое представление. Как-то один из парней в возрасте 25 лет, разговаривая со мной, задал такой вопрос: “А скажи, паря, — говорит он, — большой город Россея?”. В ответ на это я пространно начал ему объяснять, что Россия не город, а большая страна, в которой находится много городов, и пр.; он слушал меня не особенно доверчиво и с той же недоверчивостью отошел прочь»[89].
В журнале ссыльных «Тайга» тоже была дана характеристика отсталости местных крестьян: «… эстетика — такая же как у медведей»[90]. Политики брались сокращать эту культурную дистанцию, поначалу похожую на пропасть.
Енисейские ссыльные периода между двумя революциями, наследуя прежнему поколению ссылки, продолжали вести социально значимую деятельность. Они оказывали медицинскую помощь местному населению. Одним из первых в 1904 г. в Туруханском крае оказался социал-демократ Валерий Шубин, которому пришлось бороться здесь с эпидемией оспы. В последующие годы врачебную деятельность вели такие революционеры, как стоматолог Филипп Голощекин, Яков Свердлов (в качестве фармацевта в с. Монастырском), меньшевик фельдшер Н.Н. Соколов, член ППС (Польской социалистической партии) хирург Виктор Маерчак и врач Шубин (оба вели частную практику в Туруханском крае), двое руководителей боевых групп в Кронштадтских восстаниях 1905 и 1906 гг. — заведовавший аптекой в Енисейске Адольф Перенсон и хирург Федор Гусаров, врачевавший и на северных приисках, и в частном порядке[91]. Проживая в начале ссылки в Ялани, Гусаров по вызову товарищей приезжал и в с. Бельское помогать подневольному фельдшеру Честнейшему в амбулатории, открытой ссыльными и для своих, и для крестьян, и просуществовавшей несколько месяцев[92]. В больнице с. Казачинского работал ссыльный фельдшер Судаков[93]. Гусарову, Маерчаку и другим приходилось вступать в борьбу с властями, потому что практика им была запрещена законом. По сведениям историка Н.Н. Щербакова, в 1910 г. в сибирской административной ссылке находилось не менее 778 врачей и фельдшеров, которые составляли 1/7 часть всех сосланных! Всего же общероссийские репрессии в этот период коснулись 1640 медицинских работников[94]. Вот что значит социально ориентированная медицина!
В конечном итоге в годы мировой империалистической войны местные власти были вынуждены признать, что необходимо принимать на службу врачей-ссыльнопоселенцев, а Сенат в это же время разрешил им и частную практику[95]. Отбывавшие наказание политики стали призываться в армию (так они нежданно-негаданно получили возможность для ведения пропаганды среди солдат). Ссыльные также получили разрешение участвовать в потребительских кооперативах. Ранее того енисейское пожарное общество ходатайствовало перед губернатором о дозволении включать в свой состав ссыльных[96]. Хотя последний пример несколько курьезен, но и он показывает, что без поднадзорных политиков енисейское сообщество не могло поддерживать свое существование.
Ссыльные продолжали вести метеорологические наблюдения для иркутской обсерватории: большевичка Клавдия Новгородцева работала на метеостанции в с. Монастырском, ей в этом помогал ее муж Яков Свердлов; в с. Ялань метеостанцию обслуживал участник восстания в Латвии Христофор Грансберг, использовавший ее помещение и для хранения нелегальной литературы[97]. В Дудинке наблюдения вели врач Маерчак и студент Вержбицкий, в Пинчуге — Юрий Гавен (прежде он руководил латышскими лесными братьями и отбыл 6 лет каторги в централах), в Туруханске метеостанцией ведал бывший каторжанин эсер Герулайтис-Сцепуро[98]. Яков Свердлов по заданию обсерватории проводил и фенологическую работу — наблюдение за сезонными изменениями флоры и фауны малоизученного Туруханского края; Мартын Зелтынь там же составлял коллекции насекомых и растений[99]. Водомерным постом в Туруханске ведал эсдек Н.П. Моисеев, затем его однопартиец Яков Шумяцкий[100].
Уникальные статистические обследования проводил большевик Александр Шлихтер — предводитель забастовок железнодорожников на юге. Одно из них касалось экономического положения крестьян в низовьях Енисея. В 1912 г. он прошел 1,2 тыс. верст по реке, причем половину пути — на лодке, чтобы изучить жизнь 500 семей в 50 поселках. Помогал ему в этом все тот же Грансберг[101]. В рамках другой работы Шлихтер (при содействии Соколова) собрал богатейшие сведения о кустарных промыслах крестьян всей губернии, за что тогда же получил премию от Академии наук[102]. В своих исследованиях статистик-революционер прослеживал процессы социальной дифференциации сибирского сельского сообщества. Известный историк, меньшевик Борис Николаевский, оказавшийся за полгода до революции в Енисейске, работал в местной музейно-краеведческой комиссии[103].
Ссыльные рабочие-депутаты Госдумы. Слева направо: Г.И. Петровский,
М.К. Муранов,
Н.Р. Шагов, Ф.Н. Самойлов, А.Е. Бадаев; с. Монастырское, июль 1915.
Не оставляли ссыльные политики и публицистической деятельности в местной и центральной прессе. Врач Маерчак корреспондировал о плачевных медицинских условиях на енисейских приисках и в районах обитания коренных народов. Свердлов свидетельствовал о жизни в Туруханском крае. Отправлял сообщения в газеты и Иосиф Дубровинский, погибший в 1913 г. в ссылке[104]. Сосланные большевистские депутаты Григорий Петровский и Алексей Бадаев живописали тяжесть положения ссыльных. Эту же тему поднимал Алексей Ведерников — участник восстания на Пресне и в будущем один из руководителей Красной Гвардии. Прокопий (Алеша) Джапаридзе исследовал национальный вопрос и отправлял материалы в газеты Закавказья; на Кавказ он и сбежал в 1916 г. и там погиб в числе 26 бакинских комиссаров. Сотрудниками партийной прессы были ссыльные Зигмас Алекса-Ангаретис, Мартын Зелтынь, Винцас Мицкявичюс-Капсукас, меньшевик Борис Горев. Григорий Вейнбаум через ссыльного Николая Димитрова (младшего брата известного революционера Георгия Димитрова) переправлял свои статьи для изданий болгарских социал-демократов. Крупнейшие публицисты ссылки Василий Соколов и Николай Мещеряков посвящали свои многочисленные статьи как местным, так и мировым темам. Примечательно, что Мещеряков первые свои статьи написал и опубликовал, находясь даже не в Енисейске, а в отдаленном от него на 500 км приангарском селе Кежма[105]. Это как нельзя лучше показывает убежденность политиков в силе слова и их умение им пользоваться. Ссыльные высоко подняли уровень сибирской прессы и сумели на ее страницах выступить с теми политическими идеями, которые в центре реакция еще не допускала к печати.
Василий Соколов на основе своих впечатлений и статей периода ссылки, цитируемых здесь, написал уже в 1930-х гг. один том своих увлекательных мемуаров «Партбилет № 0046340», полностью посвященный жизни лишенцев, предреволюционному Енисейску и Сибири. Живые бытовые зарисовки он совместил с главами, в которых показал характер российского капитализма межреволюционного периода и место Сибири в этой системе. Таким образом большевик Соколов поместил захолустный Енисейск и борьбу местных ссыльных в общероссийский политико-экономический контекст. Это делает его исследовательские мемуары наиболее выдающимся и познавательным произведением о Енисейске, а, может быть, и обо всей Сибири тех лет. Однако упоминания этой работы почти не встречаются даже в специализированной литературе. Наряду с Соколовым другие ссыльные, помимо прочих своих заслуг, стали первыми исследователями ссылки. И, как показывают факты, этот феномен вполне достоин изучения и высочайшего признания.
Вероятно, крупнейшим литературным произведением (пусть и в несколько десятков страниц), написанным в енисейской ссылке, стала автобиография большевика Сергея Малышева. Ему было, о чем рассказать, как выходцу из крестьянской бедноты, участнику Обуховской обороны 1901 г. и революционной борьбы в Костроме в 1905–1907 гг., секретарю «Правды» в 1914 г. — за последнее «злодеяние» он и был сослан. Находясь в ссылке, Малышев вел переписку с Горьким, послания писателя перечитывались и другими поднадзорными политиками. Именно Горький посоветовал Малышеву сесть за автобиографию, и вскоре после революции большевик издал ее («К свету», другое название — «К новой жизни»)[106].
Культурный потенциал ссыльной интеллигенции после 1907 г. отнюдь не уступал прежнему периоду ссылки, и недаром почти все названные деятели вскоре заняли значимые посты в советских органах. Прорывавшиеся порой слова и поступки отчаяния ссыльных объясняются вынужденным сужением их деятельности после масштабных событий 1905–1907 гг. Это настроение отразилось в самоиронии песни «Туруханский марш»:
Там, в России, люди очень пылки.
Всем к лицу геройский наш наряд,
Но со многих муки здешней ссылки
Быстро позолоту соскоблят.
И, глядишь, плетется
Доблестный герой
В виде мокрой курицы
Домой[107].
Но приобретенный опыт не мог пропасть бесследно, так что последние годы царской ссылки отмечаются явно нарастающей партийно-политической деятельностью.
Сплачивали вокруг себя политических ссыльных Виргилий Шанцер (с. Каргино и Богучанское), Мещеряков, Гусаров, Шлихтер и Тамаров (с. Ялань), Орджоникидзе (Приангарский край), Дубровинский и Свердлов (Туруханский край), Авель Енукидзе (с. Ярцево), Иосиф Пятницкий (с. Федино), Сергей Малышев и Зигмас Алекса (Пинчугская волость), Джапаридзе (с. Каменское)[108]. Жандармы сообщали в середине 1916 г.,
«… что находившиеся в ссылке в г. Енисейске Г.И. Петровский и П.А. Джапаридзе занимаются рассылкой статей революционного содержания для напечатания в газетах социалистического направления, что они задались целью объединить ссылку, развили рассылку денежной помощи ссыльным, рассылали анкетные листы, оживленной перепиской способствовали обмену мнений о переживаемом моменте и рядом газетных статей революционного содержания старались высказать свой отрицательный взгляд на мировую войну…»[109].
В этот ряд организаторов и активных деятелей ссылки нельзя поместить Иосифа Сталина, находившегося здесь с августа 1913 г. по декабрь 1916 г. В какой-то мере это объясняется тем, что с марта 1914 г. он вместе со Свердловым во избежание побега был переведен в пос. Курейка за полярный круг. Среди нескольких десятков местных жителей они оказались единственными ссыльными. Свердлов фиксировал нарастание собственной расхлябанности в этой гиблой атмосфере:
«С наступлением лета, бросив топить железку, я почти не стряпаю. Питаюсь рыбой. <…> И осетра и нельму засолил, ем иногда и не жаря, не варя, просто соленую. Даже уксусом иногда лень заправить. Перестал вести регулярную жизнь. Ложусь разно. Иногда всю ночь шатаюсь, а то и в 10 часов спать заваливаюсь. Ем, когда придется. Хорошо одному, не приходится считаться с другими. Хорошо и то, что всегда можно наесться холодным. Не занимаюсь, ничего, кроме периодической литературы, не читаю»[110].
Уже в том же году Свердлов сумел добиться перевода в с. Монастырское, где и протекала его дальнейшая активная деятельность.
Сталин же предпочел остаться в богом забытой Курейке. Разумеется, это отрывало его товарищей по ссылке и от российских центров движения, но, видимо, будущему главе государства было комфортно в таком положении. Даже в комплиментарной к Сталину работе Н.И. Капченко показано, что почти нет достоверных свидетельств о его деятельности за полярным кругом. В самом крупном для себя политическом событии этого периода — собрании ссыльных в с. Монастырском летом 1915 г. — Сталин, очевидно, не сыграл хоть сколько-то заметной роли[111]. Честно признавая, что мы имеем весьма скудную базу для изучения мировоззрения Сталина в эти годы, упомянутый автор, однако, совершает бегство в метафизику и заявляет, что, так как большевик тут близко познакомился с могучей сибирской природой, то
«Туруханская ссылка как бы стала для него некоей школой русского патриотизма. А это, в свою очередь, во многом определило и его качества как государственного деятеля, ставшего у руля такой огромной страны. Он как бы на собственном опыте познал и ощутил величие нашей страны»[112].
Вряд ли есть нужда комментировать подобное смехотворное рассуждение. Очевидный же факт заключается в том, что ощутимых заслуг ссыльный Сталин не имеет.
Собрание ссыльных в с. Монастырском летом 1915 г. Слева направо стоят: неизвестный, Сурен Спандарян, неизвестный, Иосиф Сталин, Вера Швейцер, Лев Каменев, Валентин Яковлев, Алексей Бадаев, Ф.В. Линде, Николай Шагов, неизвестный, Филипп Голощекин. Сидят: Клавдия Новгородцева, сын Свердлова Андрей, Григорий Петровский, Яков Свердлов.
Рост массовости ссылки неизбежно привел к появлению нелегальной литературы. В селах Рыбное, Богучаны, Кежма, Чадобец социал-демократы имели подпольные библиотеки. Виктор Маерчак на собственные деньги организовывал обмен литературой со ссыльными других губерний[113]. В д. Подкаменная Тунгуска финский социалист Хамеляйнен, а затем большевик Адольф Тайми были хранителями библиотеки, которая при опасности обыска перемещалась в три мешка и пряталась в яме[114]. Личные книжные запасы Свердлова, Вейнбаума, Тамарова, Зелтыня были открыты для учащихся товарищей[115]. Одну из спасительных в глухомани библиотек составил в 1909–1912 гг. Николай Клестов-Ангарский. В 1906 г. он уже получал срок в Туруханском крае, но сбежал с этапа. В ходе Первой русской революции он развил широкую издательскую деятельность, выпуская работы Ленина и социал-демократическую литературу. После разгрома революции второй раз избежать Сибири он не сумел. Редакторский опыт и связи помогли ему добыть книги для ссылки. Вряд ли в то время в Енисейском уезде был другой столь же опытный издатель. Но под стать ему были и читатели библиотеки, прошедшие подполье и восстания, и вряд ли кто-то ценил здесь книги больше, чем эти многое повидавшие люди.
Алексей Водолазский рассказывал, что до места их ссылки, села Бельского, почта из Енисейска не доходила, потому что власти не выделяли средств на содержание почтальона (лошадей ему были обязаны предоставлять крестьяне). Тогда политики как агенты книжной культуры сами стали оплачивать услуги почтаря, а доставку почты по волости осуществляли собственноручно[116]. Что означало для подневольных людей получить почту в Бельском, восторженно описал Василий Соколов:
«Нагружаются письмами, газетами и журналами. Теперь на несколько дней у каждого интересные перспективы: узнать, что делается на свете, поделиться с другими своими выводами из новостей, ответить на письма, поговорить о литературе… Бесконечно близкая, но чужая действительность загораживается ярким представлением родного далекого…»[117].
Ссыльные недолгое время (рубеж 1909 и 1910 гг.) даже выпускали гектографированный литературно-общественный журнал «Тайга» (с. Чадобец), на страницах которого вели партийную полемику, занимались художественным творчеством, проводили статистические исследования. Затем выходили в свет сатирические «Снежинки» (Енисейск)[118]. Примечательно, что одним из организаторов этого литературного дела был казак-большевик Николай Бударин, ранее имевший иной опыт: в 1905–1906 гг. он входил в боевую дружину и в военно-техническое бюро ЦК, для нужд которого составлял руководство по приготовлению и употреблению разрывных снарядов. Кстати сказать, эта же группа ссыльных сразу по прибытии в с. Бельское отыскала заброшенную на протяжении полувека могилу раннего социалиста Петрашевского, восстановила ее и поставила ограду (в позднесоветской литературе это деяние приписывалось Феликсу Дзержинскому, но он прибыл сюда позже и почти сразу бежал)[119].
Василий Соколов решительно заявлял в 1912 г.:
«Огромное большинство ссылки и хочет учиться и учится с большей неизмеримо интенсивностью, чем сибирская буржуазия и даже “демократия”. Никогда еще до этого сибирские почтовые учреждения не загружались в такой степени книгами, журналами и газетами, как с появлением пореволюционной ссылки. Сибирские книжные магазины могли бы засвидетельствовать, что вновь выходящие книги они держат главным образом для ссылки. Даже выписывают-то их, узнавая о их выходе чаще всего от ссылки и по ее заказам. А сибирская печать? Даже либеральная, не говоря уже о демократической... Если бы изолировали от нее новую ссылку, добрая половина органов перестала бы существовать. А кто же, кроме этой новой ссылки, оказывается основным кадром теперешних научных исследователей в Сибири?..»[120].
Поднадзорные политики привлекали к учебе и сибиряков. Азам грамоты эта ссылка обучала крестьян ничуть не меньше предшествовавшей. Но все чаще учеба оказывалась сопряжена с политикой. В 1910-х гг.
«в Енисейске существовало три революционных кружка молодежи: один — мужской, связанный со Шлихтером через его сына Сергея, гимназиста, другой — смешанный, из старшеклассников — с Вейнбаумом и Димитровым, и третий — женский — с Грансбергом и Грингофом»[121].
Из этих кружков выйдут будущие борцы за советскую власть в Сибири. Например, Ада Лебедева, ставшая женой Вейнбаума и погибшая вместе с ним в 1918 г. в Красноярске от рук белых.
Мещане Енисейска женский кружок переиначили в вертеп разврата, обвинив ссыльных в совращении гимназисток. Грязные слухи были поддержаны властями с целью опорочить политиков. Но при всем старании этими домыслами запачкать ссыльных не удалось[122].
С 1910 г. ссыльные вошли в контакт с полуживым енисейским союзом приказчиков и повернули его от развлекательной деятельности к созидательной. Среди членов профсоюза политики провели анкетное исследование. Оно дало наглядный материал об ухудшении положения приказчиков. В неиндустриальном Енисейске именно торговые служащие оказались наиболее пролетаризированной группой, имея низкую оплату труда и не обладая собственностью[123]. В 1912 г. енисейские приказчики выступили с протестом против думского законопроекта о 14-часовом торговом дне и урезанном праздничном отдыхе. Затем союз повел печатную полемику с екатеринбургским Обществом вспоможения торговым служащим, которое призывало данный протест служащих соединить с аналогичной кампанией буржуазных биржевых комитетов. Наконец, политизированные приказчики во время выборов в IV думу выдвинули собственного кандидата и развернули агитацию против переизбрания депутатом от Сибири местного рантье Степана Востротина. Разумеется, служащие не одолели Востротина, но зато смогли сделать явным классовое размежевание и привнесли в Енисейск прежде невиданное — открытое политическое противостояние[124].
Вели ссыльные политическую деятельность и среди немногочисленных рабочих региона. Григорий Мучник оставил воспоминания о работе «политиков» в артели на строительстве Казачинского опытного поля (кстати, на этом же поле был вынужден устроиться старостой с мизерным жалованием образованный агроном-большевик Исаев, который, надо полагать, выполнял там работу за неученого агронома[125]). Им вместе с 80 рабочими пришлось жить в бараке с отвратительными условиями. Заметив, что рабочие без особого интереса читают вслух лубочный роман, ссыльные принесли им газеты и пропагандистские книги.
«При чтении и разборе “Царя-голода” аудитория начала ставить вопросы рабочего дня, малой поденной платы, урезки сдельной, а самое главное — это был вопрос о жилище, — пишет далее Мучник. — Помню одного пожилого пильщика, человека чуть-чуть грамотного, но весьма толкового, который говорил: “Вот, язви его в лоб, поздно услышал эти книжки, надо было грамоте лучше научиться и самому читать и объяснять. Небось, теперь не Лыков бы был подрядчиком, а все вот артелью бы работали. Эх, темнота наша! Всякая насекомая из рабочих кровь сосет”»[126].
Развивая успех, Мучник с товарищами организовали в 1912 г. забастовку и добились починки бараков и прибавки в оплате.
Другие ссыльные тоже имели опыт работы в подобных артелях:
«В деревне Сергеево была создана артель по заготовке дров для Енисейского пароходства, в Назимове — артель столяров, занимавшаяся выделкой необходимых крестьянам изделий. В Бельской волости ссыльные организовали, совместно с местными жителями, сельскохозяйственное общество. А потом создали при нем показательную пасеку и курсы по пчеловодству для крестьян»[127].
В 1916 г. ссыльные участвовали в возведении телеграфной линии от Енисейска до Туруханска и далее на север (1,5 тыс. верст). Яков Шумяцкий даже утверждал, что 90% работ (прорубка просеки, заготовка столбов, натягивание проволоки) выполнено силами ссыльных, а Яков Свердлов писал о длительной забастовке на этой стройке, благодаря которой были снижены расценки на продукты[128].
Многие нанимались и на прииски. По подсчетам Н.Н. Щербакова, на приисках всей Енисейской губернии трудилось более 350 политссыльных. По его же сведениям, в 1916 г. в северных районах губернии треть всех ссыльных рабочих составляли металлисты, представлявшие наиболее организованную часть рабочего класса[129]. У нас нет сколько-нибудь подробных сведений о пропагандистской деятельности на приисках, но красноярские историки утверждают, что высланный из Красноярска слесарь-большевик Федор Никитин стал одним из организаторов двухдневной забастовки на приисках Федоровского общества в Северо-Енисейском горном округе в марте 1908 г. Выступивший против притеснений начальства Никитин был арестован, в поддержку его 400 приисковиков приостановили работу и выдвинули экономические требования. Однако хозяева не пошли на уступки, и уход с приисков 40 человек не сумел сорвать их работу. В 1911 г. 20 горняков Ивановского прииска на р. Дюбкош прекратили работу 30 апреля, потребовав 1 мая считать нерабочим днем. А в 1915 г. на рудниках того же Федоровского общества трехдневная забастовка 85 рабочих вынудила золотопромышленников повысить расценки. Две забастовки 1916 г. в той же местности также завершились успешно для приисковых рабочих[130]. Вероятно, эти события происходили не без влияния ссыльных рабочих-революционеров.
Так как поднадзорных преимущественно расселяли по деревням, то они боролись за пробуждение политического сознания и у крестьян. Еще в 1908 г. в с. Проспихино ссыльный Илья Шер (участник Одесского восстания 1905 г.) провел первомайскую демонстрацию с красным знаменем и пением «Марсельезы» и «Замучен тяжелой неволей». В 1910 г. в Ялани 15 ссыльных отметили майский праздник пением «Вставай, поднимайся, рабочий народ» и «Вы жертвою пали…»[131]. Этим же похоронным маршем богучанская колония ссыльных в 1915 г. провожала в последний путь товарища[132].
В 1910 г. в с. Бельском сосланные украинцы поставили спектакль по пьесе Бориса Гринченко «Степовий гість», показав восстание крестьян против попов. Ссыльным удалось обмануть пристава, и он допустил к постановке эту запрещенную тогда пьесу, а затем так и не смог найти организаторов. Крестьяне были взбудоражены таким первым в своей жизни театральным событием[133].
Николай Тугаринов вспоминал, как в 1916 г. в с. Казачинском большевичка Клавдия Николаева под видом школьных занятий организовала кружок молодежи для политического просвещения, а ее однопартиец Ланин выезжал в окрестные деревни на крестьянские собрания и устанавливал связи. Эта колония ссыльных провела похороны Навроцкого под красным флагом и с речами у могилы. Для деревенских жителей это стало первым политическим опытом, и многие из них осмелились подойти к ссыльным с расспросами. Осенью 1916 г. (Мучник считал, что осенью 1915 г.) ссыльные активно участвовали в создании потребительского кооператива и не допустили в него кулаков и купцов (социал-демократ Гейдан в письме к Нью-Йоркскому «Обществу помощи политическим ссыльнопоселенцам в Сибири» сообщал, что поначалу брали верх богатеи, натравливая темных жителей на политических и строча на них доносы в полицию[134]). После Февраля они провели митинг и шествие на сельских улицах, развернули агитацию по соседним селам и создали большевистские ячейки. Григорий Мучник поставил спектакль, что привлекло крестьянскую молодежь. Из нее ссыльные сколотили театральный кружок, не чуждый, разумеется, политическим целям[135].
Такие же кооперативы удалось создать в десятке приангарских деревень, где сопротивление мироедов оказалось проще побороть. Ссыльный Сергей Щербаков писал в Америку о потребительской кооперации:
«Богучанская потребиловка, кроме торговых операций, занимается еще и культурной работой. Наша родня <политики. — Т.З.> организовывает спектакли, музыкальные вечера и т. д., привлекая к этому делу и местную интеллигенцию (фельдшерицу, учителей и т.д.). На рождестве ставили 2 спектакля (давали “Кулака” Никитина); хор пел украинские песни, струнный оркестр дал несколько вещиц, была декламация. На крещенье также был музыкальный вечер. К масленице готовим к постановке “Власть тьмы” Л. Толстого. На все эти вечера для крестьян вход был бесплатный. В Богучанах состоит членов больше 400 человек. В нашей деревне из 60 домохозяев — 56 состоят членами “теребиловки” (как крестьяне ее окрестили). Уж очень хочется им выйти из кабалы купеческой...»[136].
Социал-демократы Цветков-Просвещенский и Павлов (а также трое уважаемых местных стариков) были избраны населением руководителями кооперативной лавки в с. Иркинеево. Но так как уважаемые старики увиливали от предоставления хаты под лавку, нетребовательный Павлов для этих целей отдал арендованную им избу, переселившись на кухню. Именно эсдеки совершали поездки за товарами и вели торговлю ими, не требуя оплаты за свой немалый труд. Начинание и здесь оказалось успешным: крестьяне, увидев низкие цены, спешили записаться в кооператив. Цветков-Просвещенский указывает, что политики помогли промысловикам организовать и кооператив для сбыта пушнины, что позволило добиться повышения закупочных цен. Этот наглядный успех повысил авторитет кооперативного дела[137].
Свердлов, Голощекин и Боград создали кооператив «Единение — сила» в с. Монастырском, ссыльные рабочие-депутаты Государственной думы Петровский и Бадаев — кооператив «Самопомощь» в Енисейске.
Все это можно подытожить словами Василия Соколова:
«Ссылка все-таки входила в местную жизнь. Оказывалась там нужной. Находила классовые привязки и понимание. Увязывалась. Врастала в родственную среду. Родилась и уже начала себя осознавать новая Сибирь. Рабочая. Профессиональная. Кооперативная. Здесь именно ссылка являлась бродилом и организатором. <…> Эта молодая Сибирь выделяла и свою молодую радикальную сибирскую интеллигенцию» (курсив автора. — Т.З.)[138].
В качестве курьеза можно сказать, что политики могли влиять даже на численность … прихожан церкви! Григорий Мучник описывает, как казачинские ссыльные решили на деле проверить, может ли искусство быть аполитичным. Получив запрет властей на создание собственного хора, лишенцы вошли в состав церковного хора. Их хорошо поставленные и спевшиеся голоса привлекли крестьян, и вскоре посещать церковь стало в десять раз больше прихожан. «Политики» признали невозможным помогать попам и убедились в наличии политической стороны искусства. После их ухода из хора интерес к церкви среди крестьян снова упал[139]. А Яков Шумяцкий живописал похождения своего товарища Сергея Нюберга — богомаза-оригинала. Нюберг, попавший в ссылку за пропаганду в экспедиции заготовления государственных бумаг, «обрабатывал» туруханские алтари и приводил «полуязычников-полухристиан в восторг»:
«Так, например, сторгуется с челдоном <коренным сибиряком. — Т.З.>, что икону Варвары-великомученицы разделает “что надо” и размалюет такую бабищу-челдонку, что любо-дорого — с зубами и глазищами тайменя… любимой туруханской рыбы. А то Николаю-угоднику приделает по 7 пальцев на одной руке, оденет в “мальцу”, одежду из шкур, и унты и приставит хвост и уши зайца. <…> и изображал Христа, разъезжающим на морже, у которого голова почему-то местного псаломщика.
— Ну, мастак, паря, — говорили челдоны. <…>
Все это сходило с рук, как настоящие святыни, воплощающие и православие, и культ шаманов»[140].
Настрой на борьбу вопреки всем препонам и ожидание победы хорошо передал в стихотворении «Песнь пасынков Сибири» поэт-революционер Федор Лыткин, хотя ему самому кандалы примерить не пришлось:
Не всё цепей печальный звон,
Не всё поют они страданье!
И мы, кандальники, в изгнанье
Не всё живем для похорон!
Уж близок рассвет,
Уж ночь на исходе!
Через несколько лет
Будем мы на свободе!..[141]
В енисейской ссылке пребывали не только большевики, они составляли примерно лишь треть поднадзорных. Столько же приходилось на долю эсеров. Оставшаяся часть включала в себя представителей десятка менее крупных революционных партий. Политические разногласия отходили на второй план, когда приходилось бороться за выживание и спасение. Ссыльные неоднократно проводили совместные съезды. Эсеры и эсдеки сообща организовывали побеги из д. Погодаево на этапе в Енисейск. Ссыльные эсеры создали партийные группы в Бельской и Яланской волостях. Представители последней в апреле 1916 г. организовали съезд всех эсеров Енисейского уезда, на котором были приняты интернационалистские принципы и решение о ведении пропаганды среди железнодорожников и солдат. Имевшийся гектограф для этих целей задействовать не удалось — уже в мае многие участники съезда были арестованы. Зато колонии эсеров в Енисейске удавалось выпускать прокламации. В Богучанах и в Ялани существовали сплоченные группы латышских социалистов. Анархисты концентрировались на севере, что и проявилось в событиях туруханского бунта[142]. Назревание революции в 1916 г. стало ощущаться и в ссылке, так что с этого времени принципиальные вопросы снова вышли на первый план, яснее обозначились партийные размежевания. В эти политические споры вовлекалось и местное население.
Последние 10 предреволюционных лет енисейской ссылки обеспечили невиданную прежде в этих краях связь поднадзорных политиков с местным населением. Речь шла не только о педагогической и медицинской помощи и научных изысканиях, чему уделяла внимание и прежняя ссылка. Теперь ссыльные все больше проникали в повседневную хозяйственную жизнь деревень и приисков и, самое главное, обучали сибиряков основам политической грамоты.
Василий Соколов показал в ярких образах диалектику отношений ссыльных и Сибири:
«Новая ссылка пришла в Сибирь, отставшую примерно на полстолетия от метрополии. <…> Здесь, в новом ее отечестве, переплетались тысячелетние застойные культуры с переходными и новейшими. Первобытное звероловство тундры. Номадное скотоводство киргиз и бурято-монголов. Экстенсивное производство дешевого хлеба и отсутствие для него рынка. Организация высокотехнических предприятий при полном отсутствии оборудованных путей сообщения. И даже вообще путей. Голое джек-лондонское ушкуйничество в золотопромышленности и рядом — в ней же — приемы крупнокапиталистического акционирования. Сплетение целых хозяйственных эпох и исторических периодов. Здесь были на виду вся “история культуры” по Липперту и целый ряд новейших привнесений по Гильфердингу. Но еще слабых, недостаточно укрепившихся. Социальные отношения носили на себе отпечатки всех “времен и народов” — от обирательства инородцев методами эпохи Колумба до организации сложнейших технических предприятий, котировавшихся на иностранных биржах. Патриархальные отношения сплетались с буржуазными. И настроения колониальной страны уживались рядом с ее же империалистическими устремлениями в сторону захвата Монголии и Манчжурии. <…> И ссылка должна была пережить тяжелый период переприспособления, перелаживания своего подхода к местным вещам, переоценки их с точки зрения своего, досибирского и сибирского, опыта. <…> Здесь можно было на ярких живых примерах изучить всю историю капиталистического развития. И легко было на той же повседневной действительности восстановить весь исторический путь общественных классов. Отсюда более ясное представление о перспективах общественного развития. И более уверенная классовая борьба. <…> И новая ссылка оказалась здесь новым же бродилом новой классовой общественности, революционной общественности» (курсив автора. — Т.З.)[143].
После Февральской революции приобретенный опыт и установленные в народной среде связи позволили большевикам еще весной 1917 г. принять активное участие в создании новых органов власти. Пожалуй, Туруханский край был одним из немногих регионов, во главе которых почти сразу после свержения монархии стояли большевики. Комиссаром края стал ссыльный Александр Масленников, который сразу взялся решать продовольственный вопрос, помогать туземцам, выстраивать культурно-просветительскую работу[144]. В январе 1918 г. вместе с анархистами-коммунистами и левыми эсерами большевики смогли установить советскую власть в Енисейске. Яков Шумяцкий отмечал организующее влияние представителей енисейской ссылки на Красноярск и Иркутск, на силы большевизма всей Сибири[145]. В годы колчаковщины местные жители, освоившие политическую грамоту при помощи ссыльных, вливались в партизанскую борьбу, приняли участие в разгромленном Енисейско-Маклаковском восстании 1919 г. Из упомянутых в тексте ссыльных погибли, защищая советскую Сибирь, Виктор Маерчак, Яков Боград, Адольф Перенсон, Ада Лебедева, Александр Масленников, Сергей Тамаров, Павел Прикня (Прикнер), И. Шальчус, Федор Никитин и десятки других.
Создавая в местах водворения свои объединения — колонии, дореволюционные ссыльные становились колонистами как проводниками прогресса в его наиболее демократичной — революционной форме, но они не были колонизаторами, наживавшимися на отсталости Сибири. Преодолевая запреты, ссыльные всех национальностей являлись центром жизни этих регионов, привнося дух современности в захолустные местечки. Когда еще Енисейск и ему подобные города, а уж тем более деревни, могли увидеть такое обилие личностей, выдающихся по своим делам и талантам. Скажем, вряд ли в енисейской глуши до революции бывал другой доктор философских наук Бернского университета, кроме ссыльного социал-демократа Якова Бограда!
Революционеры видели «через горы времени» грядущий кризис социально-экономической системы. Они детально изучили эту систему, отстаивая свои права на заводах и в деревнях, проводя тщательные исследования и постоянные дискуссии, ведя открытую борьбу на демонстрациях и баррикадах 1905–1907 гг. На основании этого они вынесли не подлежащий обжалованию приговор буржуазному строю, хотя пока их самих по приговорам гнали в Сибирь. Даже изматывающие условия енисейской ссылки не могли выбить из этих людей уверенности в их правоте и силе. Проделанная революционерами над собой работа дала им знания и дисциплину и сделала их единицами сопротивления. Последнее десятилетие ссылки является наглядным примером того, что идейно закаленные борцы обладают высокой способностью к преодолению самых невыносимых обстоятельств и к неутомимому прокладыванию собственного пути. Сочетание разносторонних занятий ссыльных революционеров — от постройки кузницы, обучения грамоте и оказания медицинской помощи до написания научных работ, проведения подпольных политических занятий и уличных шествий с красным флагом — показывает, что революция — самое гармоничное явление.
К сожалению, история ссылки остается далеко не полной, ведь многие сведения о жизни ссыльных утрачены или труднодоступны, что объясняется последующими сталинскими расправами над ними. Жертвами термидорианского террора стали бывшие енисейские ссыльные Бржезовский, Ангарский-Клестов, Алекса-Ангаретис, Голощекин, Гавен, Енукидзе, Пятницкий, Мучник и другие. Многие имена сложно восстановить, так как незадолго до начала массового террора в СССР был остановлен едва начавшийся выпуск биографических словарей социал-демократов, в которых можно было бы обнаружить сведения об их пребывании в ссылках и о революционных заслугах.
И здесь же логично сказать о послереволюционной ссылке и провести сопоставление. С середины 1920-х гг. енисейские окраины оказались местом ссылки для противников большевиков. В этот период их насчитывалось здесь от 100 человек и выше. Относительно крупными являлись группы меньшевиков и сионистов, в каждой из них было до 20 человек. Меньше были контингенты ссыльных эсеров и священников. При этом некоторые социалисты проводили здесь уже свою третью ссылку, отбыв первые две еще при царе[146]. К сожалению, хоть сколько-нибудь подробными сведениями о них я не располагаю. А в сталинское время сюда стали ссылаться и коммунисты: Яков Шумяцкий (тоже повторно), герой Гражданской войны и писатель Александр Тодоровский, итальянский коммунист Витарио Винцетти и болгарский коммунист Панайот Квартирников, сестра легендарного Камо Тер-Петросяна (друга Сталина) Люсю Аршаковна Петросян, обвиненная в троцкизме, и др.[147].
Но в это время уже не Енисейск со своими ссыльными был центром отбывания наказания, который сместился на 1700 км севернее. В 1935 г. заключенные ГУЛАГа в таймырском заполярье начали строить Норильский горно-металлургический комбинат. Судьбы политических заключенных Норильлага имеют немало параллелей с представителями прежних поколений енисейских ссыльных. Прежде всего, среди них опять было много коммунистов, и на этот раз уже далеко не только отечественных.
Был, например, Исаак (Иосиф - Ред. сата)Бергер (Железняк) — один из основателей коммунистической партии Палестины и ее секретарь, организатор компартий в Египте, Сирии, Ливане, Трансиордании. Были немецкие коммунисты Иосиф Бохнер и Ганс Олрих, австрийские — Ганс Еллинек и Карл Штайнер, венгерские — Йожеф Лендел и Рене Мольнар, болгарский — Благой Попов, польский (? - ред. сайта)— Жак Росси, корейский — Тру Ран-чен (псевдоним, имя неизвестно), китайский — Го Шаотан (русское имя — Афанасий Крымов). Почти все они были видными деятелями Коминтерна. Условия лагеря — не условия ссылки, так что самостоятельной интеллектуальной деятельностью там заниматься было в разы труднее. Но чувство общественного долга не оставило этих людей, так что после освобождения, находясь за границей, Бергер написал воспоминания о репрессиях «Крушение поколения», а Лендел — ряд произведений о лагере, собранных в книге «Просроченный долг». Росси по итогам десятилетий работы составил «Справочник по ГУЛАГу» — словарь лагерного языка. Чем это не этнографическая деятельность, подобная прежним исследованиям ссыльных? Крымов же, проживая в СССР, продолжил прерванную заключением научную деятельность и стал доктором исторических наук.
Слова Иосифа Бергера выражают отношение к революции в России и стойкость убеждений этих людей спустя десятилетия:
«Теперь, как и тогда, я глубоко озабочен судьбой целого поколения, поколения, которое на моих глазах уничтожалось в результате массовых репрессий. Ведь погибали тогда далеко не единицы, не группы или категории людей, не тысячи и даже не десятки тысяч отдельных людей. Нет, уничтожалось целое поколение — поколение, вынесенное историей на гребне величайшей из мировых революций, поколение, через двадцать лет после этой революции или физически уничтоженное или отброшенное в сторону вместе с уцелевшими щепами потерпевшего кораблекрушение корабля. <…> я убежден, что в действительности революция была делом не только одного русского народа, но и многих других народов, населявших территорию России»[148].
Интересно, что за границей Российской империи родились еще два известных узника Норильлага — Алексей Гарри и Елизавета Драбкина. Гарри в 15 лет ушел на фронт Гражданской войны, состоял в подпольном ревкоме, был адъютантом Котовского. В дальнейшем стал писателем и журналистом-международником. Елизавета Драбкина — дочь старого большевика Сергея Гусева, в 16 лет вступившая в партию и в качестве пулеметчицы участвовавшая в штурме Зимнего дворца. Пройдя фронты Гражданской войны и поработав секретарем Свердлова, она занялась научной деятельностью, несколько лет состояла в троцкистской оппозиции. Пребывая в Норильлаге, люди схожей судьбы Гарри и Драбкина заложили научную основу для местной технической библиотеки. После освобождения Гарри написал цикл повестей о норильском Севере, а Драбкина — известные произведения о ранних советских годах «Черные сухари», «Зимний перевал» и др. Кроме того, есть сведения, что в лагере Драбкина вместе с известнейшим фельетонистом-партийцем А. Аграновским и деятелем раннего комсомола А. Мильчаковым организовала тайный кружок по изучению марксизма-ленинизма. Бергер описал его так: «Аграновский вскоре стал центром своего рода дискуссионного кружка, участники которого прекрасно понимали опасность и нежелательность перехода “по ту сторону” официальных партийных установок»[149]. Так что кружок не назовешь революционным, но все же стоит отметить его подобие подпольным занятиям прежних ссыльных.
Ранее уже было сказано о значимом проценте медиков среди ссыльных политиков и об их спасительном труде в глухом краю. Эпоха сталинских лагерей воссоздала эту ситуацию. Так, тому же журналисту Аграновскому в лагере пришлось вспомнить свой военный медицинский опыт и стать врачом-санинспектором. О его деятельность имеются противоречивые сведения. Бергер был одним из тех, кто критически ее оценивал:
«В то время как он ревностно помогал лагерной администрации в выполнении всех местных правил, Аграновский постоянно отказывался выступать в поддержку и защиту тех заключенных, которые просили об улучшении условий в лагере. <…> заключенные считали его не жертвой, а скорее послушным орудием лагерной администрации»[150].
Но лагерный врач Розенблюм утверждал, что, напротив, Аграновский упорно добивался исполнения техники безопасности на производстве, а также собрал первую конференцию врачей-заключенных в конце 1940 г.[151]. Сохранившееся его выступление помогает понять причину расхождения в оценках: Аграновский настраивал врачей на борьбу с симуляциями, широко практиковавшимися заключенными. Методы он озвучивал такие:
«… Лекции в бараках, импровизированные беседы в амбулаториях, разговоры при частных встречах — все годится, чтобы сохранить здоровье, а то и жизнь человека! Ведь кончится когда-то его срок, покинет он зону, поедет на “материк” — инвалидом, сломленным не только морально, но и физически. <…> незаметно, исподволь, умело давать понять слушателям, что все методы симуляции, членовредительства и аггравации давно известны медицине, что их не скрыть от врачей, и вред тут только один: самому человеку, его настоящему и его будущему. <…> У 52-летнего Крука, набившего себе температуру до конца термометрической трубки и сбежавшего от стыда из амбулатории, двухсторонняя грыжа и декомпенсированный порок сердца. Зачем ему нужно было симулировать, если сказать по правде? Разве это уже не наша тема? Разве мы, врачи, не гуманисты?»[152].
Последние слова Аграновского вряд ли прозвучали гордо. Скорее, горько. У заключенных врачей, разумеется, не было ни полномочий отправить всех нуждающихся на лечение, ни средств для его проведения. А без этого лагерники ощутить на себе гуманизм не могли. Отсюда и известное недоверие к врачам, а уж тем более к Аграновскому, действия которого в ситуации лагеря объективно оказывались помощью администрации.
Другим человеком, которого Норильск заставил из всех своих специальностей выбрать медицину, был Дмитрий Быстролетов — разведчик-нелегал, художник, доктор права и доктор медицины. После 16 лет заключения он, зная 22 языка, руководил переводами литературы для минздрава, создал сценарий для фильма на основе собственной биографии («Человек в штатском», 1973 г.) и написал в стол 17 книг мемуаров «Пир бессмертных». Поскольку, на мой взгляд, его мемуары является важнейшим свидетельством, я обращусь к ним ниже.
Еще ряд имен врачей-заключенных называет М.И. Евзеров, коммунист и инженер:
«Родионов, Саркисян, Розенблюм, Бриллиант, Соколов, Щербаков — самоотверженному труду этих и целого ряда других врачей из числа заключенных Норильлаг обязан тем, что цинга не свирепствовала в его отделениях, что смертность здесь была значительно ниже, чем в других лагерях, что многие невинно пострадавшие в период культа личности Сталина дожили до своей реабилитации»[153].
Можно указать еще немало имен (было два главных потока присылки врачей — 1937 и 1942 гг.[154]), но, вероятно, наибольшие заслуги принадлежат хирургу Виктору Кузнецову. Фельдшером он прошел империалистическую и Гражданскую войны, отучился в университете, много работал на Европейском Севере, дорос до главврача в Кемерово, но с началом Отечественной войны был арестован и уже принудительно отправлен на Крайний Север. 14 лет Кузнецов отработал в лагерной больничке. С закрытием лагеря в 1956 г. она стала второй городской больницей, а он — ее главврачом и заведующим хирургическим отделением. Здесь он смело внедрял новые методы, создал в Норильске с нуля целые направления хирургии, вовлек в передовую практику и науку молодых коллег. По сути Кузнецов стал лучшим хирургом не только Норильска и Красноярского края, но и — по некоторым видам хирургии — всей страны[155].
Среди заключенных Норильлага были и ученые, причем в судьбе двоих из них просматривается печальный символизм. Николай Урванцев, открывший в 1920–1921 гг. на реке Норильской месторождения каменного угля и медно-никелевых руд и тем самым заложивший основу Норильска, в 1938 г. был репрессирован и оказался теперь уже в лагерном Норильске. А в 1949 г. туда был отправлен упомянутый ранее химик Алексей Баландин, выходец из Енисейска. По малоприятному поводу академику пришлось вернуться в родной регион. Были и другие крупные ученые и инженеры, отбывшие срок в лагере. Напоследок можно упомянуть Николая Федоровского. С 1904 г. он был членом РСДРП, прошел Красную Пресню и подполье Свеаборга, а в 1917 г. в Нижнем Новгороде участвовал в создании большевистской печати и взятии власти. Уже в следующем году он приступил к реорганизации горного дела в стране, имея профессиональное образование и еще довоенный опыт уральских экспедиций с Вернадским. Являясь членом-корреспондентом Академии наук, Федоровский попал под каток репрессий и сам попросился в Норильск. Тяжелый труд и известие о реабилитации в 1954 г. доконали его и привели к инсульту и скорой смерти. Однако большое число ученых и технических специалистов, освободившись из Норильлага и пережив эту драму, смогли, как хирург Кузнецов, на высочайшем уровне продолжить свою работу.
При исследовании дореволюционной ссылки я старался дать максимально полное описание общественно значимой деятельности ссыльных, поскольку эта информация очень разрознена и почти не представлена в интернете. Говоря об эпохе Норильлага, я не стремлюсь к тому же самому, ограничившись примерами. Сведений о репрессированных существенно больше, можно найти и обобщающие материалы, хотя они далеки от совершенства. Разумеется, несопоставимы и масштабы такой работы: если при царях по политическим обвинениям преследовались тысячи, иногда это число доходило до десятков тысяч, то при Сталине эти показатели выросли стократно. Вряд ли возможно оценить количественно, но явно возросли необоснованность и жестокость приговоров. Однако нелепо будет сказать, что государство просто стало более кровожадным. Оно взялось за проведение промышленной революции в масштабах всей страны. Поэтому теперь в Сибири политически неблагонадежные не разбрасывались по мелким селениям, а концентрировались на промышленных гигантах.
Именно эту противоречивость эпохи и положения прикованного к ней интеллигента-социалиста выразил Дмитрий Быстролетов, вспоминавший строящийся Норильск и его завод:
«Я смотрел на чудо, творимое советским человеком в извечном приюте смерти. Во имя жизни. Моей. Общей. Советской. <…>
Я понимал, что большой город и завод будут, что они — наши, советские навеки, что жизнь победит смерть и что у меня на глазах вчера, сегодня и завтра совершается самая удивительная из четырех мистерий Севера — таинство творческого трудового дня: он преображает лагерника, этого одичавшего зверя, и возвращает ему образ человека, который будет самым человечным из всех людей на земле — Советским Человеком.
Я чувствовал в себе самом первые и неясные признаки его зарождения и сидел молча, тревожно и радостно ощущая в груди его шевеление, как беременная женщина чувствует в своем чреве первые движения желанного ребенка.
Какой торжественный, какой великолепный финал!
Через страдание к радости…
<…> Я — гражданин нашей Родины и люблю ее даже сквозь колючую проволоку. Частичка меня самого, через творческий, то есть добровольный и любимый, труд, здесь, в условиях заключения, воплощается в строительстве. <…> Эта земля — наша и моя тоже! Этот город наш и мой, и завод наш и мой! Я в них навеки! Я — бессмертен!
<…> Наша задача <…> вопреки усилиям нашего начальства рассоветить нас, превратить в озверелых мещан, профашистов или фашистов, мы должны остаться такими, какими вошли в загон — людьми, больше, выше и лучше того Советскими людьми!»[156].
Быстролетов расценивал репрессии как ошибку, случайность, тогда как они были закономерным этапом уже свершившейся контрреволюции. Она бросала в лагеря партийную оппозицию и потенциально оппозиционные социальные группы, используя их бесправный труд для малозатратного освоения районов, необходимых для промышленного рывка. Быстролетов полагал, что под руководством мерзавцев такими методами может быть построен социализм, а на самом деле они (и лично мерзавцы, и методы) дискредитировали социалистическую попытку СССР и закономерно привели его к краху. В краткосрочной перспективе промышленный рывок и система социальных гарантий соответствовали интересам большинства населения. А в долгосрочной — им противоречили методы промышленной революции, как будто списанные с учебников по истории буржуазных стран, репрессии, уничтожение революционной интеллигенции, насаждение бюрократического диктата и извращение в угоду ему идей социализма и марксистского учения. К сожалению, этого не смогли понять многие люди, прошедшие лагеря, как не понимают этого и сегодняшние сторонники Сталина, оправдывающие ГУЛАГ.
Не правы и те, кто спекулируют на теме ужесточения карательной политики в сталинском СССР по сравнению с дореволюционными годами. Почему революционеры могли бежать из дореволюционной ссылки Енисейска, сказано выше. Коротко говоря, потому что отсталое государство полагалось преимущественно только на прямое принуждение, которое могло сильно искалечить, но из хватки которого можно было и вырваться. Россия при Романовых, несмотря на все модернизаторские потуги, оставалась преимущественно феодальным государством. Государство, в котором не было унифицированных систем права и правоприменения, по определению не могло контролировать всей своей территории и по определению не могло осуществлять продолжительных и строго организованных репрессий.
Тогда как советский режим создал современную систему управления, ставшей эффективным орудием мобилизации миллионов граждан для решения таких социально-экономических и культурных задач, которые были далеко не под силу царскому режиму. Наличие этой разветвленной системы уже усложняло побег и пребывание в подполье, а выполнение с ее помощью прогрессивных задач зачастую создавало моральную невозможность противостоять ей. В этом духе Дмитрий Быстролетов в мемуарах представляет свое размышление на тему побега из Норильлага. Такая возможность у него появилась якобы благодаря гибели конвоира (неважно, выдумка это автора или реальный эпизод). И Быстролетов для себя определил: «Не бежать из лагеря, не переходить к уркам или в контрреволюционное подполье, но остаться на Советской земле как ее хозяин»[157]. Автор не находит у лагерника-беглеца возможности заниматься социально-полезной деятельностью в стране, поэтому делает выбор в пользу такой деятельности внутри лагеря. Все сказанное не отменяет того, что сталинская карательная система и в применении насилия далеко превзошла царский режим. Но если бесконечно обсуждать этот аспект, закрывая глаза на историческую ситуацию в целом, то это нисколько не поможет приблизиться к пониманию произошедшего.
Однако подчеркнем главное: сложившаяся при Сталине система совершенно явно имела в себе признаки буржуазного перерождения, которое и приобрело открытую форму два поколения спустя. И завладевший в ходе этих событий результатами труда заключенных и вольнонаемных капиталист «Норникель» в своем парадном издании «Феномен Норильска» посвящает сотни страниц качественно написанной (это надо признать) на основе первоисточников истории комбината и города, а лагерникам уделяет жалкие 20 страниц мало систематизированного текста, не сообщая на них ничего нового по сравнению с другими публикациями. А на своих территориях «Норникель» тщательно уничтожает следы лагерного прошлого. В этом и выражается истинное отношение: капиталист желает стереть память об истинных создателях того богатства, которое он присвоил себе.
Вот тут жестоко ошибся Дмитрий Быстролетов: нет, не «наши, советские навеки» эти земля, город и завод! Начальство, точнее, его внучки, действительно все это рассоветили. И с этим совершенно угас импульс, шедший от старой ссылки, от революции, от репрессированных коммунистов. Новые хозяева жизни повернули процессы совсем в иную сторону, завершив экономически то, что Сталин начал политически.
1. Александров В.А. Русское население Сибири XVII — начала XVIII в. (Енисейский край). М., 1964. С. 31, 82—83, 103—104.
2. Зуев А.С., Миненко Н.А. Секретные узники сибирских острогов (очерки истории политической ссылки в Сибири второй четверти XVIII в.). Новосибирск, 1992. С. 4, 27, 47.
3. Кытманов А.И. Краткая летопись Енисейского уезда и Туруханского края Енисейской губернии 1594—1893 год. Красноярск, 2016. С. 110.
4. Шайдт А.А. А.С. Пушкин и герои его произведений на р. Енисей // Мартьяновские краеведческие чтения (1999—2002 гг.). Сборник докладов и сообщений. Вып. 2. Абакан, 2003. С. 93—95.
5. Серафимович С. <Шашков С.С.> Очерки русских нравов в старинной Сибири // Отечественные записки. 1867, ноябрь. Кн. 2. С. 237—238.
6. Голубков А.П. Первые земляки (О декабристах в Енисейской губернии) // Енисейская ссылка. М., 1934. С. 20—21; Жолудев Д.Г. Краткая история школ Красноярского края. Енисейск, 1961. С. 8—9; Малютина А. Город Енисейск. Историко-краеведческий очерк. Красноярск, 1957. С. 62.
7. Цит. по: Штец Э. Декабристы в Туруханском крае // Звезда, 2018, № 8 (magazines.russ.ru/zvezda/2018/8/dekabristy-v-turuhanskom-krae.html).
8. Кытманов А.И. Указ. соч. С. 229—230, 411.
9. Цит. по: Жолудев Д.Г. Указ. соч. С. 19.
10. Семевский В.И. Рабочие на сибирских золотых приисках. СПб., 2009. Т. 1. С. 421; Т. 2. С. 230—231.
11. Пантелеев Л.Ф. Из прошлого польской ссылки в Сибири // Пантелеев Л.Ф. Воспоминания. М., 1958. С. 571.
12. Арефьев В. М.В. Буташевич-Петрашевский в Сибири // Русская старина. 1902. № 1 (http://az.lib.ru/a/arefxew_w_s/text_1902_petrashevsky_oldorfo.shtml); Кытманов А.И. Указ. соч. С. 433—434.
13. Свердлов Я.М. Туруханский край // Свердлов Я.М. Избранные произведения. Т. 1. М., 1957. С. 48.
14. Цит. по: Андреев В.М. Научная деятельность ссыльных народников в Сибири // Ссыльные революционеры в Сибири (XIX в. — февраль 1917 г.). Вып. IV. Иркутск, 1979. С. 46—47; Кытманов А.И. Указ. соч. С. 432—434.
15. Пантелеев Л.Ф. П. П. Маевский // Пантелеев Л.Ф. Воспоминания. М., 1958. С. 577.
16. Кытманов А.И. Указ. соч. С. 438, 492.
17. Жолудев Д.Г. Указ. соч. С. 18—19.
18. Чудновский С. Из дальних лет (продолжение) // Вестник Европы. 1912. Кн. 2. С. 93, 105; Деятели революционного движения в России. Т. 3. Восьмидесятые годы. Вып. 2. Г — З. М., 1934. Стб. 774—777.
19. Деятели революционного движения в России. Т. 2. Семидесятые годы. Вып. 4. С — Я. М., 1932. Стб. 1571—1573.
20. Цит. по: Белоконский И.П. Дань времени. Воспоминания. М., 1928. С. 232.
21. Деятели революционного движения в России. Т. 2. Семидесятые годы. Вып. 1. А — Е. М., 1929. Стб. 204; Деятели революционного движения в России. Т. 2. Семидесятые годы. Вып. 2. Ж — Л. М., 1930. Стб. 586, 833—834.
22. Деятели революционного движения в России. Т. 2. Семидесятые годы. Вып. 4. С — Я. М., 1932. Стб. 2009—2010, 2057—2058.
23. Деятели революционного движения в России. Т. 2. Семидесятые годы. Вып. 2. Ж — Л. М., 1930. Стб. 693; Деятели революционного движения в России. Т. 2. Семидесятые годы. Вып. 4. С — Я. М., 1932. Стб. 1689, 2037—2038.
24. Левандовский А. Елизавета Николаевна Ковальская. М., 1928 (http://saint-juste.narod.ru/Levandovskij.html); Чудновский С. Из дальних лет (продолжение) // Вестник Европы. 1912. Кн. 2. С. 107.
25. Деятели революционного движения в России. Т. 2. Семидесятые годы. Вып. 2. Ж — Л. М., 1930. Стб. 747; Зиновьев В.П. Политическая ссылка и рабочее движение в Сибири в 70—90-е гг. XIX в. // Политическая ссылка и революционное движение в России, конец XIX — начало XX в. Новосибирск, 1988. С. 77.
26. Деятели революционного движения в России. Т. 2. Семидесятые годы. Вып. 3. М — Р. М., 1931. Стб. 1153.
27. Деятели революционного движения в России. Т. 2. Семидесятые годы. Вып. 4. С — Я. М., 1932. Стб. 2019—2020.
28. Вишневецкий Н.Ф. Енисейская ссылка в 1878—1893 гг. // Каторга и ссылка. 1930. № 8/9 (69/70). С. 163—164, 167—168.
29. Елпатьевский С.Я. Воспоминания за пятьдесят лет. Уфа, 1984. С. 159.
30. Там же. С. 167, 169.
31. Андреев В.М. Революционеры-медики в восточно-сибирской ссылке (70-е — первая половина 90-х гг. XIX в.) // Ссыльные революционеры в Сибири (XIX в. — февраль 1917 г.). Иркутск, 1981. Вып. 6. С. 50—51; Вишневецкий Н.Ф. Указ. соч. С. 171; Елпатьевский С.Я. Воспоминания за пятьдесят лет. С. 173.
32. Свердлов Я.М. Туруханский край. С. 49.
33. Малютина А. Указ. соч. С. 52.
34. Вишневецкий Н.Ф. Указ. соч. С. 172.
35. Деятели революционного движения в России. Т. 3. Восьмидесятые годы. Вып. 1. А — В. М., 1933. Стб. 431, 448; Деятели революционного движения в России. Т. 3. Восьмидесятые годы. Вып. 2. Г — З. М., 1934. Стб. 1249.
36. Федорова В.И. Школа — учитель — общество. Из истории народного образования Енисейской губернии XIX — начала XX вв. С. 56—58.
37. Погребецкий И.М., Молодых И.А. Условия школьного образования и грамотность населения // Материалы по исследованию землепользования и хозяйственного быта сельского населения Иркутской и Енисейской губерний. Т. 4. Енисейская губерния, вып. 2. Иркутск, 1893. С. 31.
38. Зиновьев В.П. Индустриальные кадры старой Сибири. Томск, 2007 (http://sibistorik.ru/project/zinoviev/4-5.html).
39. Федорова В.И. Изучение Енисейской губернии в трудах ссыльных народников // Енисейской губернии — 180 лет. Материалы IV краеведческих чтений. Красноярск, 2003. С. 44.
40. Масютин А. С. Викторин Арефьев — первый вятский социалист-революционер // Герценка: Вятские записки. Киров, 2014. Вып. 25 (http://www.herzenlib.ru/almanac/number/detail.php?NUMBER=number25&ELEMENT=gerzenka25_3_6).
41. Лепешинский П.Н. На повороте (от конца 80-х годов к 1905 г.). Л., 1925. С. 72.
42. Цит. по: Жолудев Д.Г. Указ. соч. С. 19.
43. Деятели революционного движения в России. Т. 5. Социал-демократы. 1880—1904. Вып. 1. А — Б. М., 1931. Стб. 144—145.
44. Деятели революционного движения в России. Т. 3. Восьмидесятые годы. Вып. 2. Г — З. М., 1934. Стб. 1283—1285.
45. Лепешинский П.Н. Указ. соч. С. 67—70.
46. Цит. по: Терентьева В. Портрет на фоне эпохи: К 140-летию А.А. Ванеева (1872—1899) // Красноярский рабочий. 21.01.2012 (http://memo.kraslib.ru/krasnoyarsk_kray/cities/eniseysk/names/info/about_vaneev_a_a.html).
47. Свердлов Я.М. Туруханский край. С. 49.
48. Деятели революционного движения в России. Т. 5. Социал-демократы. 1880—1904. Вып. 1. А — Б. Стб. 36—38.
49. Деятели революционного движения в России. Т. 5. Социал-демократы. 1880—1904. Вып. 2. В — Гм. Стб. 808—811, 822—825, 1269.
50. Малютина А. Указ. соч. С. 68. См. также: Заломов П. Речь на суде (http://saint-juste.narod.ru/Zalomov.html).
51. Деятели революционного движения в России. Т. 5. Социал-демократы. 1880—1904. Вып. 1. А — Б. Стб. 482—484.
52. Деятели революционного движения в России. Т. 5. Социал-демократы. 1880—1904. Вып. 2. В — Гм. Стб. 1125—1126.
53. Деятели революционного движения в России. Т. 5. Социал-демократы. 1880—1904. Вып. 2. В — Гм. Стб. 735.
54. См. об этом также: Домбровская А. Бесохруст: как посмотреть «фильм» Никиты Михалкова и не сойти с ума. Часть 1 ( saint-juste.narod.ru/Besohrust.html; в разделе о каторге).
55. Цит. по: Жолудев Д.Г. Указ. соч. С. 78—79.
56. Подробнее об этом см.: Свердлов Я.М. Массовая ссылка (1906—1916 гг.) // Свердлов Я.М. Избранные произведения. Т. 1. С. 65—87.
57. Мих. Садко <Соколов В.Н.>. Кто виноват? // Енисейская ссылка. М., 1934. С. 78.
58. Там же. С. 95—97.
59. Мещеряков Н. Как мы жили в ссылке. Записки старого большевика. М., 1934. С. 85, 88.
60. Мих. Садко <Соколов В.Н.> Кто виноват? С. 100.
61. Анучин В.И. В стране черных дней и белых ночей (Туруханский край). Птг., 1916. С. 19.
62. Кудряшов В.В. Меньшевики в восточносибирской ссылке (1907 — февраль 1917 гг.). Братск, 2008. С. 57.
63. Водолазский А.Т. Бельская ссылка // Каторга и ссылка. 1928. № 7 (44). С. 153—155.
64. Мих. Садко <Соколов В.Н.> Кто виноват? С. 92.
65. Хазиахметов Э.Ш. Сибирская политическая ссылка 1905—1917 гг. (облик, организации и революционные связи). Томск, 1978. С. 112.
66. Цинговатов-Корольков И. Организация взаимопомощи енисейской ссылки // Каторга и ссылка. 1928. № 3. С. 115.
67. Тава Е. Побег (Из личных воспоминаний) // Вестник Европы. 1912. Кн. 8. С. 275—276, 284.
68. Соколов В.Н. Партбилет № 0046340. Записки старого большевика. Ч. 3. Сибирь — демократическая страна. М., 1935. С. 56.
69. Бузанский М.М. Человеческий документ. Мой побег из Ангарской ссылки. М., 1931. С. 31.
70. Цветков-Просвещенский А.К. Между двумя революциями 1907—1916 гг. Записки старого большевика. М., 1933. С. 218.
71. Там же. С. 219—221.
72. Подробнее см.: Ермаковский. Туруханские события 1907—1908 гг. (Воспоминания участника) // Каторга и ссылка. 1928. № 2 (39); Ермаковский Д. Туруханский бунт. Записки участника. М., 1930.
73. Цит. по: Бакшт Д.А. «Туруханский бунт» 1908—1909 гг. и его влияние на перенос административного центра Туруханского края // Енисейский Север: история и современность. Вып. 2. Красноярск, 2016. С. 62.
74. Свердлов Я.М. Туруханский бунт // Свердлов Я.М. Избранные произведения. Т. 1. С. 43.
75. Ермаковский Д. Туруханский бунт. С. 150.
76. Ермаковский. Туруханские события 1907—1908 гг. (Воспоминания участника). С. 129.
77. Там же. С. 128.
78. Калмыкова В.В. Политическая ссылка бывшей Енисейской губернии в цифрах // Енисейская ссылка. М., 1934. С. 154—155.
79. Леонов-Виленский Л. Туруханский «бунт» и политическая ссылка // Ермаковский Д. Туруханский бунт. Записки участника. М., 1930. С. 199; Шумяцкий Я. Туруханка. Очерки из жизни ссыльных Туруханского края 1908—1916. М., 1926. С. 59, 81, 87.
80. Мих. Садко <Соколов В.Н.> Кто виноват? С. 92.
81. Тугаринов Н.Н. Политическая ссылка села Казачинского в 1916—1917 годы // Каторга и ссылка. 1935. № 1 (116). С. 119—121.
82. Цит. по: Клиорина И. Николай Мещеряков. Очерк жизни и деятельности. Красноярск, 1978. С. 182.
83. Вардин И. (Мгеладзе) Политическая ссылка накануне революции (по анкетным данным) // Пролетарская революция. 1922. № 5. С. 104—109.
84. Там же. С. 112—114; Цветков-Просвещенский А. Енисейская ссылка в цифрах // Каторга и ссылка. 1932. № 2. С. 150—151.
85. Соколов В.Н. Партбилет № 0046340. Записки старого большевика. Ч. 3. С. 337.
86. Мещеряков Н. Указ. соч. С. 73.
87. Свердлов Я.М. — Л.Н. Дилевской // Свердлов Я.М. Избранные произведения. Т. 1. С. 321.
88. Соколов В.Н. Партбилет № 0046340. Записки старого большевика. Ч. 3. С. 22.
89. Цветков-Просвещенский А.К. Между двумя революциями 1907—1916 гг. Записки старого большевика. М., 1933. С. 204.
90. Цит. по: Лурье Г. «Тайга» (к истории журналистики ссылки) // Каторга и ссылка. 1931. № 11—12. С. 163.
91. Щербаков Н.Н. Влияние ссыльных пролетарских революционеров на культурную жизнь Сибири (1907—1917). С. 42, 220—222.
92. Водолазский А.Т. Указ. соч. С. 152.
93. Тугаринов Н.Н. Указ. соч. С. 119.
94. Щербаков Н.Н. Влияние ссыльных пролетарских революционеров на культурную жизнь Сибири (1907—1917). С. 34—35.
95. Щербаков Н.Н. Влияние ссыльных пролетарских революционеров на культурную жизнь Сибири (1907—1917). С. 39.
96. Соколов В.Н. Партбилет № 0046340. Записки старого большевика. Ч. 3. С. 187.
97. Клиорина И. Указ. соч. С. 163.
98. Сибирская ссылка и дело изучения севера Сибири // Северная Азия. 1925. № 1—2. С. 145; Шумяцкий Я. Указ. соч. С. 60, 120; Щербаков Н.Н. Влияние ссыльных пролетарских революционеров на культурную жизнь Сибири (1907—1917). С. 62.
99. Щербаков Н.Н. Влияние ссыльных пролетарских революционеров на культурную жизнь Сибири (1907—1917). С. 64; Эмексузян В.С. Из ленинской гвардии. Очерки о жизни и деятельности революционеров ленинской школы. Красноярск, 1984. С. 71.
100. Шумяцкий Я. Указ. соч. С. 126.
101. Шлихтер А.Г., Исаченко В.Л. Материалы по исследованию р. Енисея в рыбопромысловом отношении. Вып. 8. Экономическое положение крестьян Туруханского края. Ч. 1. Красноярск, 1914. С. 1—2.
102. Щербаков Н.Н. Влияние ссыльных пролетарских революционеров на культурную жизнь Сибири (1907—1917). С. 71, 86.
103. Фельштинский Ю., Чернявский Г. Через века и страны. Б.И. Николаевский. М., 2012. С. 83.
104. О нем см.: Зеликсон-Бобровская Ц. Товарищ Иннокентий. Историко-биографический очерк (http://saint-juste.narod.ru/Dubrovinsky1.html); Зиновьев Г.Е. Светлой памяти Иосифа Фёдоровича Дубровинского (Иннокентия) (http://saint-juste.narod.ru/Dubrovinsky2.html).
105. Клиорина И. Указ. соч. С. 152.
106. Эмексузян В.С. Указ. соч. С. 81—84.
107. Цит. по: Мещеряков Н. Указ. соч. С. 93.
108. Щербаков Н.Н. Влияние ссыльных пролетарских революционеров на культурную жизнь Сибири (1907—1917). С. 144, 150.
109. Эмексузян В.С. Указ. соч. С. 47.
110. Свердлов Я.М. — К.Т. Новгородцевой-Свердловой // Свердлов Я.М. Избранные произведения. Т. 1. С. 280.
111. Капченко Н.И. Политическая биография Сталина. Т. 1. (1879—1924). М., 2004. С. 325.
112. Там же. С. 305.
113. Хазиахметов Э.Ш. Указ. соч. С. 60.
114. Иванов Б.И. Воспоминания рабочего большевика. М., 1972. С. 69; Тайми А. Страницы пережитого. М., 1956. С. 162.
115. Щербаков Н.Н. Влияние ссыльных пролетарских революционеров на культурную жизнь Сибири (1907—1917). С. 153.
116. Водолазский А.Т. Указ. соч. С. 151.
117. Соколов В.Н. Партбилет № 0046340. Записки старого большевика. Ч. 3. С. 33.
118. Лурье Г. «Тайга» (к истории журналистики ссылки) // Каторга и ссылка. 1931. № 11—12. Яков Шумяцкий отмечает, что в Туруханске в 1912 г. ссыльные, помимо иных культурных начинаний, взялись издавать собственный журнал, но из-за нехватки материалов опыт был прекращен (Шумяцкий Я. Указ. соч. С. 81).
119. Водолазский А.Т. Указ. соч. С. 150, 161—162.
120. Мих. Садко <Соколов В.Н.>. Кто виноват? С. 100—101.
121. Клиорина И. Указ. соч. С. 166.
122. Лига свободной любви в Енисейске (https://www.krasplace.ru/liga-svobodnoj-lyubvi-v-enisejske).
123. Одним из купцов, эксплуатировавших приказчиков, был Флеер. Он принял в свой магазин двух ссыльных и трех-четырех местных девушек и платил им всем ниже среднего жалования приказчиков. При этом Флеер эпатировал своей якобы эмансипированностью и называл себя «левее ка-де». В заслугу себе он ставил и побег из его магазина Льва Дейча в 1906 г., хотя купец вовсе не был к этому причастен. См.: Соколов В.Н. Партбилет № 0046340. Записки старого большевика. Ч. 3. С. 151—152. Сейчас дом Флеера в Енисейске отреставрирован, но, разумеется, о его методах вышибания деньги и «левых» жестах, обнаруживающих влияние ссылки, там вам не расскажут.
124. Соколов В.Н. Ссылка и профсоюзы // Енисейская ссылка. М., 1934. С. 136—142; его же. Партбилет № 0046340. Записки старого большевика. Ч. 3. С. 235—248, 316—336.
125. Соколов В.Н. Партбилет № 0046340. Записки старого большевика. Ч. 3. С. 102—103.
126. Мучник Г.А. Двадцать лет партийной работы в Сибири и на Дальнем Востоке. М., 1935. С. 85.
127. Клиорина И. Указ. соч. С. 161.
128. Свердлов Я.М. На телеграфной линии // Свердлов Я.М. Избранные произведения. Т. 1. С. 133—134. Шумяцкий Я. Указ. соч. С. 116.
129. Щербаков Н.Н. Политические ссыльные как источник пополнения пролетариата в Сибири (1907—1917). С. 116, 124.
130. Горенский М., Кудрявцева А., Сафронов В. Между двумя революциями (Очерки истории красноярской большевистской организации 1907—1917 гг.). Красноярск, 1960. С. 43—44, 144; Секненков Ю.И. Первомайские выступления политических ссыльных в Сибири (1910—1912) // Ссыльные революционеры в Сибири (XIX в. — февраль 1917 г.). Иркутск, 1989. Вып. 11. С. 169.
131. Горенский М., Кудрявцева А., Сафронов В. Указ. соч. С. 28; Клиорина И. Указ. соч. С. 316.
132. Цветков-Просвещенский А.К. Между двумя революциями 1907—1916 гг. Записки старого большевика. М., 1933. С. 200.
133. Водолазский А.Т. Указ. соч. С. 162—163.
134. Фишелев М. Роль «заграничных комитетов» в укреплении экономических организаций ссылки // Енисейская ссылка. М., 1934. С. 167.
135. Тугаринов Н.Н. Указ. соч. С. 118—128; Мучник Г.А. Указ. соч. С. 97—102.
136. Цит. по: Фишелев М. Указ. соч. С. 168.
137. Цветков-Просвещенский А.К. Между двумя революциями 1907—1916 гг. Записки старого большевика. М., 1933. С. 243—248.
138. Соколов В.Н. Сибирь и ссылка // Сибирская ссылка. Сб. 1. М., 1927. С. 46.
139. Мучник Г.А. Указ. соч. С. 88—89.
140. Шумяцкий Я. Указ. соч. С. 78—79.
141. По наземам скифских дорог. Красноярск, 2017. С. 120.
142. Хазиахметов Э.Ш. Указ. соч. С. 42, 44, 45, 47, 75, 81.
143. Соколов В.Н. Сибирь и ссылка. С. 49—50.
144. Эмексузян В.С. Указ. соч. С. 90—93.
145. Шумяцкий Я. Указ. соч. С. 131.
146. Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920—1930-е годы). Новосибирск, 2004. С. 241—248, 272.
147. Шуфледович М.В. Политическая ссылка в Красноярском крае в 1940—50-е годы (Енисейский район). Красноярск, 1995. С. 28, 43, 45, 61, 74.
148. Бергер И. Крушение поколения. Воспоминания. Firenze, 1973. С. 17—18.
149. Там же. С. 46.
150. Там же. С. 47.
151. Аграновский В.А. Последний долг. Жизнь и судьба журналистской династии Аграновских с прологом и эпилогом. В воспоминаниях, свидетельствах, письмах с комментариями, документах, фотографиях. 1937—1953. М., 1994. С. 119.
152. Там же. С. 329, 330, 331.
153. Евзеров М. Записки горного инженера (www.memorial.krsk.ru/memuar/K/Kasabova/01/Evzerov.htm).
154. Климов Е. А. Патриарх норильской хирургии Кузнецов // О времени, о Норильске, о себе… Воспоминания. Кн. 2. М., 2002. С. 423.
155. Там же. С. 419.
156. Быстролётов Д.А. Пир бессмертных. Книга о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Т. 1. М., 2011. С. 190—191, 192, 227.
157. Там же. С. 270—271.