Рассказ очевидца
Несколько слов о группе, которая сперва
была собрана на Куйбышевской пересылке
летом 1949 года.
Меня привезли с Украины, из Харьковской пересылки, где уже встречала бывших заключенных, отбывших лагерь и затем опять собранных. Тут впервые узнала, что существуют ПОВТОРНИКИ.
Уже летом в Куйбышеве встретилась с бывшими колымчанками, в т.ч. с Адой Александровной Шкодиной (Федерольф), которая очень ждала приезда из Рязанской тюрьмы Ариадны Сергеевны Эфрон, с которой там подружилась. Позже Ариадна Сергеевна действительно вошла в нашу камеру к радости обеих. В лагерной, этапной и ссыльной жизни ОЧЕНЬ ВАЖНО ИМЕТЬ РЯДОМ ДРУГА, ДОВЕРЕННОЕ ЛИЦО, КОТОРОЕ НЕ ОСТАВИТ В БЕДЕ. Такими друзьями стали позже в этапе, до конца своей жизни, А.С. Эфрон и А.А. Федерольф. Я хоронила потом в Москве обеих.
У меня таким другом оказалась Вера Дмитриевна Василевская. Она была родом из Курска. Первый срок отбывала в Долинке, в Казахстане. В это время ее три дочери, из которых старшей было не более 14-и лет, (отец Веры Дмитриевны был арестован в 37 г., а муж еще раньше убит бандитами), проходили тяжкий путь «детей врага народа», почти без помощи.
В 1949 г. Вера Дмитриевна была арестована и получила вечное поселение в Красноярский край. Мы подружились в этапном вагоне на пути в Красноярск из Куйбышева, когда собрали повторников на целый этапный поезд. Ехали по Сибири в жару. Было очень тяжело, антисанитария ужасающая (деревянный лоток, выведенный наружу вагона под углом для стока жидкости). Конвой редко приносил ведро воды на весь вагон. Спали впритирку, поворачивались по команде, на нарах. А.А. Федерольф спала рядом, а следующей была Ариадна Эфрон.
Вера Дмитриевна Василевская успела эабраться на вторые нары (там было окошечко) и иногда приглашала меня к себе подышать воздухом. Больше я лежала внизу, как большинство, молча...
Месяц так этапный поезд (там были в большинстве мужчины-повторники) – шел через Сибирь. В Красноярске быстро «прожарили», помыли, и через несколько дней вывели на пристань. Тут мы уже сразу почуяли свободу. Конвой не гонял мужчин от нас, наоборот, нам было разрешено самим грузиться в 4-й - грузовой - трюм парохода, который пошел вниз по Енисею.
Расположились кто как мог, у меня с собой уже более полугода была одна простынь из дома, которую я не отдавала в стирку в тюрьме, но отдавала «в прожарку». Но везде клала ее лишь одной стороной к себе. И в трюме я, измученная теснотой и духотой этапа, нашла пространство РЯДОМ С ДВЕРЬЮ В МУЖСКОЙ ТУАЛЕТ, где можно было эту простынь разослать. Легла и блаженно заснула, совершенно не замечая ни проходящих рядом мужчин, ни шума парохода, ни пр.
Позже ещё лучше устроились мы с Верой Дмитриевной и начали совместное хозяйство из того немногого, что нам выдал конвой на дорогу, предварительно, конечно, оставив себе хорошую долю. Селедки, немного сахара, хлеба и еще что-то. Чего, конечно, НЕ ХВАТИЛО НА ДОРОГУ. ГОЛОДАЛИ...
Тут уже возникли более дружеские контакты с другими соседками, в частности, Августиной Николаевной Рутберг. В прошлом ее муж был, кажется, в Новосибирске чуть ли не обл. секретарь, а она была каким-то инструктором. Она играла на рояле и даже, с разрешения конвоя, мы вместе выбирались из нашего подполья - 4-го трюма - в салон теплохода и она играла даже Шопена. В теплоходе на верхних палубах ехало начальство - сам Барабанов, наш главный хозяин, и возвращавшиеся в Норильск после отпусков «вольные»... Мы с ними, конечно, не общались, да и они нас боялись, ведь везли «врагов народа», а они были - чистые. Но... коммерция не ведает преград. И прошёл слух, что «вольные» покупают у нас вещи. Чудом у меня уцелела шёлковая блузочка. Удалось её продать, за бесценок, конечно. И добрый радист теплохода (опять-таки, не разделяя нас на «чистых и нечистых»!) - отправил моей маме с теплохода телеграмму.
Арестована я была в первых числах января 1949 года. За это время ещё изредка могла каким-то путём переслать весть о себе домой. Иногда удавалось огрызком карандаша (за его хранение можно было ответить!) - на клочке бумаги написать несколько слов, кое-как сложить конвертик и выбросить В ЩЕЛЬ ВАГОНА ПРЯМО НА ПУТЬ. И находились добрые путеобходчики, которые подбирали эти весточки и посылали «доплатное» домой… Возможно, мама и имела кое-что, но тут впервые была официальная телеграмма с парохода, с Енисея… И я ОПЯТЬ-ТАКИ впервые в жизни - просила выслать деньги на Игарку… Хотя не знала (нам ведь не объявляли, в этом тоже было ещё дополнительное издевательство!) - куда везут… Но мы узнали, что последний большой пункт вниз по Енисею будет Игарка, и я решила так написать…
С января по август, пока меня - сперва в одиночке, затем в общей камере, затем поездом, на пересылке, затем этапным поездом (уже не столыпинским, а товарным, с нарами) - везли на восток и север, была всё время на полуголодном питании, без свежего воздуха, без самых элементарных санитарных условий (чего только стоили «оправки» в столыпинских вагонах!!! - время ограничено, организм слабый, конвой грубый, вокруг грязь и пр.) - и конечно, всегда С ТЯЖЁЛЫМИ ДУМАМИ.
Теплоход шёл вниз по Енисею, мы могли часами стоять на нижней палубе, любоваться красотой берегов, дышать свежим воздухом - и это уже было радостью… Пристани (как называют на Енисее - «станки») были редкими, небольшими. Конвой, который всегда следил за нашими передвижениями по теплоходу, хотя не мешался в жизнь трюмов, выходил на станках и иногда нам позволял сойти и купить что-либо. Но денег у нас практически не было, мы ведь почти год были оторваны от семьи, да и покупать почти нечего было. Иногда ягоды, а нам нужен был просто хлеб.
Народ ехал интеллигентный, иногда можно было слышать такие интересные воспоминания, разговоры, что забывалась действительность. А были мы уже многие (особенно мужчины) буквально оборваны, кое-как обуты. Главное - продукты окончились ещё за несколько дней до Игарки. У нас с Верой Дмитриевной чудом сохранилось немного овсяной сечки и мы где-то умудрялись варить её… Так мы шли; в Туруханске вышли Ада Шкодина (Федерольф) и Аля Эфрон, с которыми я общалась на этом пути больше, чем с другими. Конечно, за исключением веры Дмитриевны, с которой остались дружны на годы до её смерти.
Больше того, когда уже значительно позже её муж Николай Иванович Гагарин, с которым они познакомились в нашем домике в Ермаково и поженились, умер в Москве, то она приехала к нам в Гатчину и провела у нас неделю, так как ближе нас и лучше никто не мог понять после ряда лет ссылки.
На подходе к Туруханску прошел слух (а надо сказать, что слухи - «параши», как их называют заключенные, - почему-то очень быстро к нам попадали и в большей части верные слухи). Так вот, стало известно, что какая-то подготовка со списками началась среди наших сопровождающих. Конечно, все насторожились - значит, уже какое-то изменение в нашей судьбе.
Надо еще сказать, что ехали мы с каким-то особенно странным чувством. В прошлом был лагерь, который как-то мы вытянули. Затем было возвращение в «большую» жизнь, которое для очень многих было связано и с семейными драмами, и с семейными радостями, и с тяжким вхождением в жизнь страны на положении «судимых», когда нас мало где брали на работу, когда нам мало где разрешалось жить, когда мы продолжали быть «людьми второго сорта», - словом, очень трудно и очень медленно восстанавливались в окружающей среде. Еще мы не могли вздохнуть полной грудью, но уже отодвигалось прошлое, уже вопрос общения с близкими был решен - более или менее, т.к. не все смогли соединиться с семьей, получив, как правило, высылку. Но, уже были ощущения, что мы - хоть с поправками, - но свободные люди, взамен постоянного гнета неволи…
И вот в тот, с трудом восстановленный, с
трудом сколоченный, часто еще очень убогий
и бедный строй жизни, - опять ворвалось НКВД
со своими беспощадными законами. Опять мы –
начинаем жизнь с нуля. Опять - гонимые, «неприкасаемые»,
опять для близких (которые лишь чуть-чуть
сами перестали быть членами семьи врагов
народа, получили возможность ехать за
границу, писать свободнее - относительно! -
свои работы) - волнения и ломки...
Мы не знали, что нас ждёт. Нам не говорили ничего, кроме объявленного: «пожизненная ссылка в Красноярский край». Будет ли работа? Жильё? Какая мера свободы нам приготовлена? Придётся ли просить помощь и у кого? Словом, опять начинать с пустого места, даже просить одежду и обувь, т.к. начинались осенние дни?
Всё это вызывало совершенно тупое отчаяние. Огромное НЕИЗВЕСТНОЕ - и бессилие, неясность, уже подорванные силы - БЕЗНАДЕЖНОСТЬ ВПЕРЕДИ...
Продукты мы прикончили. Покупать было нечего и не за что. И мы уже избегали разговоров о будущем, искали в чем-то ином забвения и... уже смеялись... Особенно, глядя на наших, час-то беспомощных, мужчин, которые, имея звания кандидатов и пр. интеллектуальные данные, здесь были просто оборванными, голодными и заросшими.
Может удивить мое длинное повествование, но пережитое еще пока сохранила моя память, вокруг уже почти ушло все мое поколение, не успев часто даже записать пережитое. Мой долг - долг уцелевшей, дополнить, НАПОМНИТЬ, НЕ ПОЗВОЛИТЬ ЗАБЫТЬ, чтобы будущее поколение не «стояло у лагерных ворот» (как сказала колымская поэтесса Елена Владимирова).
…Итак, мы подъезжаем к Туруханску. Уже объявлено части - половине нашего этапа, что они будут сходить в этом городе.
Мне не объявлено. Значит, я еду дальше. Как и моя милая В.Д. Как оказалось позже, были отобраны для стройки будущей «Мертвой
Дороги», а тогда - стройки № 503 НКВД СССР. То есть, мы попадали в столь привычную нам систему лагерей, но уже в несколько ином виде. «Ссыльный», то есть прикованный к этому месту, без права выезда и выхода. Позже, примерно в году 52-ом, нам наш Чубенко - комендант, у которого мы должны были отмечаться каждые 10 дней, - еще дал расписаться в таком распоряжении: по указу Молотова каждый ссыльный, вышедший за границы разрешённого проживания, МЕХАНИЧЕСКИ ПОПАДАЕТ ПОД НОВЫЙ СРОК - 25 ЛЕТ ЛАГЕРЯ.
И хотя нам бежать было некуда и незачем, - но таким безжалостным духом пахнуло от этого ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОГО распоряжения... Просто родное государство делало всё, чтобы нас поставить на грань гибели...
Перед Туруханском видели огромную новую речку - Тунгуску, которая впадала в еще более огромный Енисей. Отчетливо видно сверху, с палубы, как в воды одной реки входят воды другой - и все это в масштабах почти километров.. Люди здесь понимают, что такое природа, что такое стихия и как мы перед ними ничтожны...
Половина нашего общества сошла в Туруханске. О нем написано уже много книг, начиная с писем Ариадны Сергеевны Эфрон Пастернаку и другим, с прочими мемуарами, даже включая книгу, написанную в государстве Израиль одной из бывших ссыльных. Она выжила, уцелела, вернулась в Россию, затем уехала в Израиль и там смогла выпустить свои воспоминания, главным образом, это касается жизни А. Эфрон, которая хотя и никогда не выпячивала себя среди других ссыльных, но даже малоизвестные вехи ее жизни (Париж - Школа художеств при Лувре – Москва – Арест её - арест отца, гибель матери, смерть брата) уже вызывали уважение у интеллигентных людей. Кроме того, её облик был настолько незаурядным, это была такая ЛИЧНОСТЬ, что все, коснувшиеся ее, не могли не запомнить.
Проезжали Курейку - место царской ссылки Сталина. Но берег там высокий, остановка короткая, да нас и не выпускали.
Через несколько дней, когда уже ночи стали холоднее (что мы начали чувствовать, хотя ехали в трюме среди сельхозмашин, мешков с цементом, стопок кирпичей и др.; и есть мы продолжали хотеть, но есть было нечего) - вечером теплоход причалил к Игарке...
Нас вывели - конвой еще продолжался - на пристань. Оглянулись. Серый, холодный день, деревьев нет, дощатые тротуары. Сыро. Неприглядно...
Довели, еще под конвоем, до площади. И здесь оставили одних, объявив, чтобы мы завтра утром, к 10-ти часам, собрались опять на этом месте. И мы уже остались САМИ ПО СЕБЕ...
Стоим толпой. Видим киоски, за окнами которых ещё остатки от американской помощи - банки консервов и пр. Стоим, обсуждаем, что же делать. Собралось нас несколько человек, осматриваемся...
И тут мы ощутимо почувствовали, что значит НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС, он нас коснулся вплотную.
Вечерело… Мы стояли толпой посреди площади незнакомого города. Впервые за много месяцев мы были предоставлены САМИ СЕБЕ. Конвой ушел. Нам предложили самим устраиваться, как кто сможет на ночь.
Надо было проявить инициативу, попытаться найти крышу, жильё.
В площадь сходились улицы города. И вот на этих уже темнеющих улицах, появились фигуры, которые двигались к нам. Подошли.
- «Армяне есть?» - Толпа наша задвигалась, оживилась. - «Да, есть!» - Забрали с собой, увели куда-то в «свою среду».
- «Евреи есть?» - «Да, есть» - Опять забрали, увели «свои».
- «Латыши есть?» - «Да, есть» - тоже увели... «Своих!»
И НИКТО НЕ СПРОСИЛ РУССКИХ ИЛИ УКРАИНЦЕВ!!!
И понятно: для одних - малых народностей, - мы были угнетатели. Для других - и для нас, воспитанных в ортодоксально-интернациональном духе - вопрос национальности звучал почти кощунственно. Ведь мы строили мировое общество без различия национальностей, ведь в первые годы после революции малейшее подчеркивание, любое упоминание о «русском» - считалось шовинизмом, национализмом, недопустимым среди такого передового общества, как советское, строящее внеклассовое, вненациональное мировое содружество людей.
К счастью, нашелся среди нас русский инженер-строитель Троицкий, который сразу понял обстановку и заявил, что он нас устроит. Чутье его не обмануло: пройдя немного по незнакомой улице, мы подошли к зданию школы, в которой шел ремонт... Часть комнат уже была подготовлена к приему ребят. И сторож, понимая нас (думаю, тогда в Игарке не было населения, которое бы нас «не поняло»!) - разрешил расположиться прямо на полу, но уже чистом, в одной из комнат. И так мы начали свою первую «ссыльную», то есть уже не под конвоем, ночь...
На другой день, как было приказано, к 10-ти часам, собрались на той же площади. Старались не глядеть на стёкла лавочек, за которыми дразнили нас продукты, да ещё в заманчивых упаковках заграницы.
Пришел начальник какой-то. Конечно, прочел нам (чтобы мы не забывали!) опять наставление и предупреждение: «Вы не должны забывать, что были врагами народа. И сейчас вам предоставляется возможность искупить свою вину; можно получить работу на ближайшем социалистическом строительстве. Вам будут там доверять, вы должны это понимать».
Конкретно нам предлагалось поехать на недавно открытое новое строительство № 503 НКВД СССР - в Ермаково, примерно в 150 км южнее Игарки, где обещана была работа по специальности. А нас уже местные жители предупреждали, что в Игарке интеллигентных работ нет, что работу найти вообще трудно, тем более нам - уже прошедшим лагерь, немолодым, физически и нравственно подорванным людям. Но... «Ведь там, в Ермаково, заключенные с ножами просто бегают по улицам» - и такие разговоры были!
Но я сразу решила, что мне, после 9-и лет Колымы, нечего кого-либо бояться, а здесь обещают сразу работу! И мы с Верой Дмитриевной сразу же согласились поехать. Предложено было к вечеру собраться на пристани. Теплоход, который привёз нас в Игарку, за это время дошёл до последней пристани, уже у Ледовитого океана, и возвращался обратно, в Красноярск. Он должен был довезти нас до Ермаково...
Перед нами был свободный день. Какая-то база уже была, в ремонтируемой школе сторож нам позволил оставить наши узелки. И тут я решилась пойти на почту, ведь я с парохода послала маме телеграмму о деньгах. Вдруг удалось? Дружной гурьбой, человек 5, немного уже сдружившихся, мы отправились по городу. Нашли почту. И тут сработал чисто человеческий фактор. Подошла к окошечку, там миловидная женщина. Говорю: документов у меня нет никаких. Могу только сказать обратный адрес, от которого мне могут быть деньги.
И чудо случилось: порывшись в карточках, она протягивает мне бланк, заполненный рукой моей мамы? Там было 20 рублей! А у меня уже несколько дней нет ни денег, ни продуктов, попросту я голодаю...
Восторг всей группы! Идем в ближайший магазин, покупаем, предварительно обдумав, хлеб, масло, сахар, чай; мыло (конечно, только хозяйственное!); и - папиросы для товарищей-мужчин! Мне потом еще долго при редких встречах за эти папиросы они выражали не просто благодарность, а особое чувство. Ведь эти 20 рублей - это было единственное, что я имела, на будущие неизвестные дни и, может быть, месяцы. Но чувство товарищества было тоже очень важным в нашей среде.
И тут опять «лирическое отступление». Конечно, работница на Игарской почте понимала, кто перед ней. И, уверена, была сама связана с этим миром, поэтому и решила сразу мне выдать деньги... За что ей бесконечно благодарна!
Но прошел ряд лет. Осенью 1953 года, когда после смерти Сталина (а «мертвая Дорога» была его детищем!) начали ликвидировать нашу стройку № 503 НКВД, - моему мужу удалось, получив вызов из Красноярска, выехать туда еще теплоходом. Он предполагал потом, как ссыльный в Красноярском, необъятном крае, получить место в Черногорске, куда его вызывал товарищ по Ермаково, уже там устроившийся. В Красноярске, когда он пришел для отметки и получения направления в Черногорск, проверив его документы (в т.ч. диплом инженера-строителя «с отличием») - ему предложили остаться именно в городе Красноярске для работы на местных стройках. Тут он попросил, чтобы разрешили и мне выехать из Ермаково в Красноярск. И это разрешили.
Сейчас пишу это, после нескольких десятков лет, прошедших после Сибири, и опять вспоминаются эти годы: постоянное состояние, что ты не волен поехать, пойти, работать, жить, общаться - не так, как тебе это удобно и нужно, а так, как диктует тебе комендант ссылки... И должен раз в 10 дней приехать, придти, приплыть - отметиться. Иначе ты считаешься в побеге - и вновь арест... Как трудно было потом от этого отвыкать, входить в нормальную жизнь, не боясь подвести соседей или знакомых общением с тобой...
В Ермаково в это время уже шла очень напряженная работа по ликвидации строительства дороги. Снимали верхнее строение пути, грузили в баржи и отправляли водой на Ангарстрой. Заключенных увозили. Лагпункты бросали со всеми бараками и пр. Вольные сотрудники, получив большие деньги в расчет, уезжали, пользуясь последними теплоходами. Навигация подходила к концу, все спешили. Был еще путь - добраться до Игарки любым путем! - и там лететь самолетом до Красноярска. Уже стояли в Ермаково пустые домики, брошенная мебель, бегали бездомные собаки, кошки...
Положение наше, ссыльных, было трагическое. Мы не могли свободно уехать, мы были закреплены за Ермаково, хотя весь Красноярский край, тоже был наш, но ехать в неизвестность было страшно. Кое-кто начал искать связей. Так, товарищ мужа инженер-строитель нашел друга в Черногорске, который помог, вызвав его туда. Такой путь был и перед мужем. Некоторые выбирались в Игарку, где было очень трудно с работой. Некоторые в Енисейск, повыше по Енисею, где были большие лесобиржи и могла быть работа. Некоторые даже выбирались в Норильск. А некоторым совершенно некуда было деваться. Оставаться в пустом поселке, без работы.
К этому времени у меня было очень тяжелое заболевание - радикулит, закончившийся ишиасом. Боли были ужасающие, фактически я была совершенно беспомощна, т.к. любое движение, даже в постели, вызывало почти потерю сознания. Муж успел уехать еще теплоходом, еще я немного работала в ликвидкоме машинисткой, печатала длинные списки на передаваемое в Ангарстрой жел.дор.имущество. Моя болезнь обострилась, и я попала в местную больницу. Туда же принесли мне телеграмму от мужа о разрешении выехать; но с указанием срока ПРИБЫТИЯ. Иначе - буду считаться в побеге. Положение было очень сложное. Врачи, идя навстречу, накачали меня, разными болеутоляющими лекарствами, весь посёлок собирал: кто-то выправлял документы, кто-то готовил одежду, кто-то получал деньги. А путь в Игарку, т.к. уже навигация окончилась, был только водой. В Ермаково уже стоял прибывший из Германии великолепный теплоход-паром, заказанный для будущей переправы поездов через Енисей от ст. Ермаково до Дудинки, откуда уже шла железнодорожная ветка 90 км до Норильска. Дальше предполагалось вести железную дорогу до Якутии и - еще дальше - на Чукотку, затем подводный туннель через Берингов пролив - и Аляска...
Теплоход стоял на фарватере, т.к. Енисей широкий, а у берега осадка не позволяла. Помощником капитана на этом теплоходе был «свой товарищ» - ссыльный. Теплоход должен был отчалить в 12 часов дня. Он соглашался меня взять на борт, с условием, что я буду готова к этому времени...
Не буду отвлекаться, это позже, может быть запишу. Так или иначе, я попала на теплоход, прибыла в Игарку, нашла подругу, поселилась у неё; получила документы на выезд в Красноярск, выбралась на аэродром Игарки (через Енисей на обледенелом катере, с ежеминутной опасностью схватки ишиаса) - и попала в Игарский аэропорт, переполненный пассажирами. Уже несколько дней не было погоды. Всё здание было переполнено: отпускники, офицеры, дети, бабушки, больные, здоровые - уже несколько дней томились в бездельи, становясь с утра в очередь за талонами на питание, остальное время - карты, трёп, анекдоты, пеленки, вещи, и томительное ожидание. У меня же всё осложнялось тем, что БЫЛ СРОК ПРИЕЗДА В КРАСНОЯРСК. Опоздаю - арест!
Спала на столике, подложив под голову свой узелок. Ходила по вокзалу, прислушиваясь к новостям. И вдруг! - Идет «борт» прямо на Красноярск, но не обычный, а «Севморпути», т.е. на него льготные билеты (которые были у большинства!) - не действительны. Еще раньше просила кассиршу - местную милую девушку, вечно ей благодарна! - если будет хоть малейшая возможность - дать мне билет. Показала ей «вызов» со сроком. Она, конечно, ПОНЯЛА... И вот – сначала все всполошились, затем отошли от кассы, т. к. не тот самолет. А я, наученная этой девушкой, стою рядом. Деньги, конечно, в чулке. И… один человек, требуя льготы и не получив, отходит. Девушка кивает мне. Подхожу. Получаю билет. А до отлета - 20 минут. Я вбегаю в комнату, где спала и громко прошу помощи, моментально офицеры бросают карты, женщины собирают меня, кто-то бежит в камеру хранения за моим пакетом, а я... Боюсь шевельнуться, т.к. миг - и пронзает боль, которую знают только болевшие ишиасом...
Так милая женщина из Игарки опять меня выручает! И еще - добрые люди. Успеваю. Самолет - холодный, огромная сигара с продольными скамьями, очень свободная, т. к. летит секретарь Обкома - и я попадаю вдруг в тишину, свободу. Сижу (благо на мне два пальто, валенки) и начинаю приходить в себя...
Вверху - голубое пространство, небо, а внизу - белые просторы и Енисей с притоками кажутся жилками голубыми на руке... Но я лечу, я покидаю Заполярье, у меня есть документы, меня ждет муж в Красноярске...
По памяти в 1997 г.
Прибыли с этапом из Красноярска в августе 1949 г.:
1. Василевская Вера Дмитриевна - из Курска, бухгалтер. Уже скончалась.
2. Цирульников Давид - кажется, партработник, Украина.
3. Марченко Зоя Дмитриевна - с Украины, стенограф-машинистка.
4. Рутберг Августина Николаевна - партработник, Новосибирск. Умерла.
5. Шефф Николай Христианович - ленинградец,
прибыл ещё заключённым, остался, получил
вечное поселение. Инженер-строитель.
6. Светаков Александр Васильевич -окончил МИИТ. Инженер-строитель. Умер.
7. Гагарин Николай Иванович – москвич. Инженер-строитель. Умер.
8. Блеков Георгий Николаевич – ленинградец. После первого ареста работал в туполевской «шарашке». Инженер-механик.
9. Божко Тимофей Иванович - работал в Туполевской «шарашке», после повторного ареста – ссыльный. Инженер.
10. Князев Александр Николаевич – ленинградец, военный инженер.
11. Алфёрова Елена Ивановна - из Либавы (Прибалтика), после лагеря получила ссылку в Ермаково, где уже была ссыльной её дочь Ирина Андреевна. Умерла в Германии.
12. Ирина Андреевна Алфёрова - дочь Елены Ивановны. Уроженка Либавы. Заканчивала срок в Ермаково, получила поселение. Позже вышла замуж за ссыльного Вальтера Руге.
13. Летягина Надежда Владимировна – уроженка Симферополя, медик. После срока - ссыльная в Ермаково. Позже вышла замуж за Шамсонова С.М. Умерла в Ленинграде.
14. Шамсонов Семен Михайлович - ленинградец. Испанский переводчик. После испанской войны, отбыв срок, получил поселение. Женился на Н.В. Летягиной (Шамсоновой). Жили в пос. Полуй после ликвидации Ермаково. Умерли оба в Ленинграде.
15. Гаврилов Дмитрий Александрович - украинец. Инженер-строитель. Жил в Ермаково с семьей.
16. Руге Вальтер – немец; его отец, работник Коминтерна, успел уехать до начала репрессий. Вальтер учился, получил срок, позже отбывал ссылку, работая радиотехником в Ермаковской больнице. Женилсл на И.А. Алферовой. Вместе вернулись в Германию. Там живут и сейчас.
17. Якубович Александр Михайлович - инженер.
(Жена его, Савнор В.А., приехала к нему с
сыном 7-и лет. Руководила худ.
самодеятельностью в клубе Ермаково (вольных).
Была артисткой опер.театра им. Немировича-Данченко.
Оставила театр, чтобы приехать к мужу). Умер.
18. Шнейдер Виктор Адольфович - кажется, в прошлом чекист. Брат известного кинорежиссера Владимира Шнейдерова. Жил с женой и сыном (кажется, последний уже тоже работает в кино).
19. Ломинадзе Сергей Виссарионович - сын бывшего секретаря международного комсомола, который успел застрелиться в машине при аресте.
Записано по памяти. Были ещё другие, но не помню.
В начало Пред.страница След.страница