Мало пронести какие-то документы или вещи через ГУЛАГ, надо ещё и сохранить их. К сожалению, известно немало примеров – то газетчики возьмут для публикации и не вернут, то режиссёры залётные попросят для съёмки и отдать назад «забудут» (можно подумать, что для памяти «цивилизованных» летописцев наших страданий тоже нужен переводчик, как и для общения в незнакомой стране, хотя обычно для этого хватает элементарной человеческой порядочности и уважения к собеседнику). Есть примеры и безвозвратной гибели документов, бесценного лагерного архива.
Когда на трассе Салехард–Игарка, в посёлке Ермаково, я был производственным фельдшером в медпункте на строительстве брусовых домов (ПГС), я подружился с бригадиром Мишей Коротченко, старым лагерником с непререкаемым авторитетом (это с его подачи я потом стал нарядчиком на ОЛП № 31). Михаил опекал в своей бригаде Виктора Агапова, бывшего артиста балета московского театра. Знавал я Виктора Агапова ещё по Игарке 1949-50 гг., где он дружил с разжалованным офицером, лётчиком, Героем Советского Союза по фамилии Пархоменко. История обычная: сбил несколько немецких самолетов, награждён звездой Героя, в почёте, потом подбит, далее плен, побег – и очередной «изменник Родины», сорваны погоны, все ордена; приговор – 10 лет заключения. Этого летчика я также знал и видел все его боевые фотографии со звездой Героя СССР, присланные женой. Когда я стал нарядчиком на ОЛП № 31, в 30-ти км на юго-запад от Ермаково, то мне удалось сделать Виктора Агапова заведующим баней (все 6 лет заключения мне сопутствовали бани и гаражи!). Баня на ОЛП № 31 была змеиным клубком, царствовало там ворьё. Процветало мужеложество и карточная игра, но терпение начальства переполнилось, когда невзрачный вор Борис Миллионов точным ударом заточкой в сердце убил заведующего баней за невозврат карточного долга.
Я получил разрешение разворошить и разогнать этот клубок порока. Поставил Агапова заведующим и набрал ему штат прачек – старательных пожилых мужиков, естественно, по 58-й, нашей статье. С Виктором я сохранил общение через всю жизнь, бывал у него в Москве, где он трудился прорабом на стройке. Он был членом Ассоциации репрессированных у моего друга Николая Владимировича Нумерова. Потом письменная связь прервалась на долгие 8 лет. Наконец, пару лет назад в Москву засобирался мой санкт-петербургский друг, отсидевший 14 лет и сохранивший в 100-летнем возрасте (!!!) полную ясность ума и здоровья. Дал ему поручение навестить Виктора Агапова. После его возврата назад узнал горькую весть. Виктор, оказывается, уже умер, а его сын весь его архив, все фотографии и документы отнёс на помойку. Осталась висеть лишь одна фотография, где Агапов сфотографирован с лётчиком Пархоменко, реабилитированным, при всех орденах и звезде Героя. Очевидно, эту фотографию тщеславие сыночку не позволило выкинуть. А что им, современным сынкам и внучкам, бесценные реликвии отцов и дедов!
С разрешения А.А. Сновского мы приводим лишь одно письмо В. Агапова Александру Альбертовичу. Всего-то листочек, исписанный с обеих сторон – но как на ладони предстаёт вся жизнь бывших лагерников, их мировоззрение и нравственные устои, судьба всех тех, кого в самом молодом возрасте так жестоко исковеркала сталинская система…
«С Новым 1998 годом, Александр!
Здоровья, благополучия и успехов во всём тебе и всем, кого ты любишь! Как
хорошо, что ты написал и как хорошо ты написал о нашем ушедшем друге. Я
немедленно по телефону зачитал это Риме (Ревекке Вульфовне). Она была тронута до
слёз и на другой же день прочла твою повесть. Говорит, что страшно. Страшно?
Безусловно. Я, если, не дай Бог, теперь, вряд ли выдержал бы и малую толику. А
тогда…, да ведь рядом были тысячи других, многие из которых были ничуть не хуже
и даже лучше. Советский человек вынослив! Когда кто-нибудь теперь иногда
сомневается в качестве пищевого продукта, я говорю: «Мы советские люди, мы всё
съедим». А тогда сил на всё хватало. После освобождения пришлось спешно
ликвидировать свою малограмотность. Думал, что институт не потяну – пошёл в
техникум на сокращённый для десятиклассников курс, но жизнь шла вперёд, и на
последнем курсе побежал в институт. Заканчивал техникум и был на первом курсе.
Вместо шести лет проучился десять. Конечно, это всё было строительное –
единственное, в чём имел какие-то навыки. Хватило сил жениться, разводиться и
заканчивать карьеру руководителем треста и начальником отдела зарубежных строек
ГКЭСа. Иногда: «жизнь моя, иль ты приснилась мне», - кажется, что действительно,
приснилось. Как бы прочитал о себе где-то. Огорчилась Рима, что о Фоле не попало
в текст. Это была удивительная пара. Мы с ней одно время (уже на пенсии)
работали на заводе. Она приходила работать в мой кабинет. Они всё время
перезванивались: «Ну как ты? Всё ли хорошо?» Как два самолёта в воздухе: ведущий
и ведомый. Не попал бы Фоля в святые ни в одной из конфессий – он был атеист.
При этом, атеист закоренелый. Бог его прости!
Где-то в профессиональных литераторах обретается Сергей Ломинадзе. Я был от него далёк. Всё наше знакомство ограничивалось тем, что он выписал мне три дня карцера, когда я будучи бригадником у Коротченко, был им оставлен в зоне для каких-то надобностей (уже не помню теперь), был застукан надзирателями и приведён перед пресветлые очи нарядчика Ломинадзе. Тот потребовал, чтобы я объяснил, кто мне разрешил остаться. Боясь подвести Михаила, я промолчал и был отправлен в БУР. Я не сержусь на Ломинадзе теперь и не испытывал зла тогда. Коротченко был с ним более в контакте, ты по-моему тоже. Ещё в литературе по-настоящему поэт Жигулин. Он был в моём районе по Ассоциации. Но сам никогда не приходил, приходила его жена. Он ведь был из идейных борцов и сидел за организацию организации молодых коммунистов, борящихся за чистоту марксизма, которую Сталин якобы извратил. Такую же организацию организовала Печуро – родственница Римы – одна из крупных мемориальцев. Она по её словам (по телеку) не приняла реабилитации, так как она действительно боролась. Может быть, Михаилу попадёт на глаза твоя повесть, и он откликнется, тогда сообщи мне, пожалуйста. Тоже какая-то разновидность той же породы, что и Фоля – порода порядочных людей. Этот еврей Фоля и был настоящим русским интеллигентом. И, кстати, он вовсе не был блаженненьким, наоборот – был очень деятельным и пробивным. «Ничего, Витька! Ведь всё хорошо! Слушай, что ты делаешь на пенсии? Идём к нам в охрану: один день работы в три дня и 117 р. А всего-то дела – ночь переспать на диване. Чай греть можно». Он был всегда оптимистичен и всегда интересовался, может ли чем-нибудь помочь. Земля ему пухом! Хотя он не в земле, а в нише Донского монастыря. Ты ничего не говорил и не пишешь о своей семье, всегда только о собаке. Я сам собак считаю разновидностью людей, только лучшей разновидностью. Собаки у меня дома всегда, правда, декоративные, крупных жена не берёт. Борису Автономычу (Нечеухину – прим.) давно не звонил – боюсь. Он старше нас гораздо и был плох ногами. Хочу позвонить и боюсь. Сам тоже мало-помалу дряхлею и боюсь, что на поездку к Игарке у меня не хватит пороху. Поклон тебе от Римы и Новогодние поздравления. Буду рад получить от тебя письмо и благодарен за это.
Не знаешь ли ты что-нибудь о профессоре Пашковском Адаме Станиславовиче – он питерский. Самые лучшие воспоминания о нем».
С А.С. Пашковским пересекались пути не только у В. Агапова – для студента-второкурсника Саши Сновского, попавшего с учебной скамьи на скамью подсудимых, а затем и в лагерь, встреча с Адамом Станиславовичем стала судьбоносной, фактически благодаря именно этой встрече недоученный студент «экстерном», в считанные дни, прошёл свой «университет», и в последующие 4 года «обучения» это помогло ему выжить в многопрофильной «академии» ГУЛАГа. Именно об этом самое время рассказать сейчас.